Произведения

* Выравнивание Юпитера и Венеры и образование ими с Луной треугольника можно было наблюдать 25 и 26 февраля 2012 года. Разбегание началось 27 февраля (именины Константина).

Место действия: Москва
Время действия: 1987 год

            Перевод не клеился. Маргарита тупо смотрела на исчeрканный вдоль и поперeк лист бумаги, который уже трудно было назвать белым.
            Что за чeрт, думала она, до сих пор всe шло как по маслу. Ведь перевод был и желанным, и нежданным, свалившимся на голову подарком.

            К этому моменту своей жизни она уже перестала надеяться, что ей выпадет счастье перевести действительно настоящую поэзию. До сей поры ей предлагали то, что было отвергнуто именитыми и маститыми, а в сборники требовалось. То, что предлагала она сама, чаще всего отвергалось за несвоевременностью, аполитичностью и, соответственно, советскому читателю ненужностью. Единственное, что пользовалось популярностью и было востребовано –
ненавязчивый семейный юмор, который она отыскала в лице одного весeлого западноевропейского писателя, чьи рассказы охотно печатались внушительными тиражами не только в сатирических еженедельниках, но и в престижных толстых журналах.  Кроме некоторого морального удовлетворения, публикации приносили ей весьма неплохое удовлетворение материальное, так что к каждому сезону Маргарита могла позволить себе кой-какую обновку.
            Но oна была поэтом. Стихи приходили к ней помимо еe воли, неожиданно, ей оставалось только их записывать. Если под рукой не было карандаша и клочка бумаги, она упорно повторяла их, чтобы не забыть и, не растеряв, донести до письменного стола, на котором всегда лежала раскрытая тетрадь. На следующий день она часто удивлялась написанному накануне, но со временем попытки понять сей феномен отставила. Поверять алгеброй гармонию не следовало.
            С переводами происходило нечто подобное. Свободно владея четырьмя иностранными языками, Маргарита, естественно, предпочитала читать литературу, а тем паче поэзию на языке оригинала. Иногда, наслаждаясь стихотворением, она чувствовала, как оно начинало прорастать в ней русскими словами, выплeскиваясь в новом обличье. Тогда, не мудрствуя лукаво, она его записывала. Процесс был настолько органичным, что по-другому попросту не представлялся.
            Однажды еe друг, поэт и переводчик, из всех жанров чувствовавший себя наиболее комфортно в коротких афористичных верлибрах, спросил:
            –  Kак ты ЭТО переводишь?
            – Не знаю, – честно призналась она, – наваждение какое-то. Как будто я перевоплощаюсь в того, кто это написал. А потом сама понять не могу, как оно получилось.
            – Давно такого не слышал. Ты только, Христа ради, не потеряй своего дара. Hе каждому дано.
            Когда они последний раз разговаривали? Лет десять назад, и его уже нет.
            Неужели она потеряла свой дар?

            Камнем преткновения стало стихотворение о Ли Бо. Само появление имени этого китайского поэта и философа в подборке стихов современного скандинава выглядело нелепым и искусственным. Не говоря уже о самом тексте. Он тоже в общий настрой не вписывался. А Маргарита уже перевоплотилась. Да настолько, что половину верлибров автора облекла в летящие, как снежные вихри, рифмованные созвучия. Так они на бумагу вылились. А Ли Бо вообще никуда выливаться не хотел. Сидел запаянный в своей консервной банке. Как исландская селeдка. И ключа к банке она подобрать не могла.

            Маргарита тихо выругалась и убрала измордованный лист в папку.
            К дьяволу, подумала она. Надо переключиться. Папа своих сотрудников из лаборатории домой отправлял или в кино, если у них эксперимент не шeл. Надо использовать положительный опыт предков. На сегодня работе конец.
            Она потянулась с такой силой, что хрустнули плечи и рывком встала со стула.
            По полу растекался просочившийся в окно солнечный луч, и Маргарита подумала, что неплохо было бы прогуляться. Хорошо, что она ещe вчера отправила дочку со своими родителями на дачу, а сама не поехала. Перевод надо было сдавать в понедельник, а на даче с семейным кворумом добить его не представлялось возможным.
            Наскоро перекусив, Маргарита облачилась в свои любимые джинсы и собственноручно связанный оливковый джемпер, сунула в сумку одолженный вчера у родителей маленький томик Ли Бо и, выйдя из дома на Якиманку, направилась в сторону Большого Каменного моста, внимая уличному гаму и шелесту поредевших листьев на деревьях, вступающих в замедленную фазу поздней осени. Был один из тех ласковых и нежных дней бабьего лета, которые случаются на рубеже сентября-октября и опутывают тебя умиротворением как паутиной. Небо, подeрнутое тонкой дымкой смога, всe-таки не утратило своей прозрачности, несмотря на изрядно полинявшую синеву.

            Ли Бо, Ли Бо, – Маргарита не заметила, как он снова вернулся и завладел еe мыслями. Что было в этом поэте такого привлекательного, что вот уже без малого двенадцать веков он не даeт другим покоя? Баловень судьбы, приближeнный к императору, он вдруг оставляет двор, карьеру и обрекает себя на вечные скитания. Пьeт, конечно. А известен ли тебе, голубушка, поэт, который за свою жизнь не выпил ни капли спиртного? Увы. Но чего он хотел от жизни и чем не потрафил ныне живущему скандинаву?

            Поравнявшись с кинотеатром «Ударник», Маргарита купила в киоске свой любимый шоколадный пломбир, откусила и зажмурилась от удовольствия.
Спустившись к набережной, она вприпрыжку пересекла подмостье, взбежала по лестнице и устремилась навстречу утопающему в желтизне Александровскому саду.
            В cаду, несмотря на субботний день, было немноголюдно. На клумбах догорали последние астры, дорожки устилал золотисто-бурый ковeр. В воздухе висел аромат прелой листвы, несколько подпорченный вторгающимся с улицы запахом бензина. Маргарита замедлила шаг и наметила глазом скамейку, где вознамерилась присесть и предаться размышлениям.
            Облюбованная ею скамейка стояла несколько в глубине, поодаль от основной прогулочной дорожки. Угнездившись на ней, Маргарита окинула взглядом прилегающее пространство и, убедившись, что никто не может проникнуть в него незамеченным, достала томик Ли Бо и погрузилась в чтение.

            –  Простите великодушно, Вы не позволите мне присесть рядом с вами?
            Маргарита вздрогнула не столько от неожиданности, сколько от злости на саму себя, что слишком увлеклась поэзией и не заметила приближения незнакомца.
            –  Не пугайтесь, я вас не обижу. Так позволите?
            – Позволяю, – буркнула Маргарита, недовольно захлопывая книжку. Она собралась было встать и уйти, но что-то в облике этого не совсем обычного человека показалось ей и знакомым, и даже притягательным.
            Незнакомец не спеша уселся, уставил трость с набалдашником между коленей и вытащил из кармана тяжeлый серебряный портсигар.
            – Можно предложить вам сигарету? – cпросил он, щeлкнув замочком.
            – Не курю, – отрезала Маргарита.
            – Да, новое поколение. Помнится, лет этак пятьдесят назад дамы почитали курение высшим шиком.
            – А откуда вам это известно? – прищурила глаз Маргарита. – Вы ведь в ту пору в лучшем случае под стол пешком ходили.
            – В своeм суждении вы правы лишь отчасти. Пешком ходил, но не под стол. За столом же, причем накрытым, предпочитал сиживать в хорошей компании.
            – Где же, если не секрет?
            – Да здесь, в первопрестольной.
            – А стол стоял в нехорошей квартире?
            – Так вы меня узнали?
            – Ещe бы! – захохотала Маргарита. – Что же, я, по-вашему, зря три года на диссертацию по Михаилу Афанасьевичу потратила?
            – Не зря, не зря, – улыбнулся Воланд. А это был именно он, собственной персоной.
            – Так что же вас снова привело в Москву? – полюбопытствовала Маргарита. – Я, признаться, думала, что после вашего знаменитого визита вас сюда и калачом не заманишь.
            – Да уж, пришлось мне тогда попотеть. Обидно только, что, сколько я ни старался, ничего изменить не удалось.
            –  Не скромничайте. Кое-кого вам всe-таки удалось сделать счастливыми.
            – Увы, не при жизни. А хотелось бы наоборот. Но на этот раз я своим визитом вам обязан.
            –  Не льстите мне, прошу, потому что всe равно не поверю.
            – А я льстить и не собираюсь. Hе далее как сегодня утром вы послали ко мне вот этот лист с довольно сумбурным текстом, а поскольку я его не понял, то решил у вас спросить, что сие означает.
            Тут, к изумлению Маргариты, Воланд вытащил из кармана исчeрканный ею вдоль и поперeк неподдающийся перевод стихотворения о Ли Бо. Вот уж поистине, помяни чeрта, он и появится, пронеслось у неe в голове.
            – Надеюсь, вы не повредили замок, когда вламывались в мою квартиру, – строго произнесла Маргарита.
            – Голубушка, Маргарита Николаевна, за кого вы меня принимаете?
            – За того, кто вы есть. И если уж вам невдомeк, что на этом листе начертано, то мне внести ясность вряд ли удастся.
            –  И всe-таки, почему вы так гневаетесь?
            – Потому что какой-то северный охотник, забравшийся на орлиную гору, вздумал давать давно ушедшему в мир иной китайцу советы как жить. Мне бы его заботы, – выпалила Маргарита и со вздохом добавила: – не могу я в суть стиха проникнуть. Найти отправную точку. И потому стих не выстраивается.
            – А почему ко мне послали?
            – Потому что кроме вас никто не разберeтся.
            – Даже Он? – Воланд ткнул пальцем в небо.
            – К Нему я обращаюсь только когда помощь нужна моим близким.
            – А за себя никогда не просили? Впрочем, зачем спрашиваю. И так знаю. Вы хорошо усвоили рекомендации, которые я когда-то давал Вашей тeзке.
            – Слишком хорошо усвоила. Вот и прозябаю в безвестности. Правда, на данном этапе все вип-места на Парнасе уже заняты, а подступы к нему свято блюдутся шестeрками от литературы.
            – Хотите славы?
            – Кто ж еe не хочет? Только слава разная бывает. Купленную не хочу.
            – Да у вас и денег не хватит, – засмеялся Воланд. – Я, конечно, мог бы вам предложить...
            – Искушать будете? – вскинула брови Маргарита.
            – Не буду, – извиняющимся голосом произнeс Воланд. – Тех, кому даровано от Бога, искушать бесполезно. Но, коли уж вы меня на разговор вызвали, то давайте поговорим о вашем переводе. Отставим на время китайца, а что всe остальное?
            – Остальное в порядке. Правда, сдаeтся мне, что рифмованные стихи не пройдут.
            –  Почему?
            – Потому что оригинал верлибром наваян. А составитель зело пунктуальный.
            –  А что вам мешает верлибром, как вы выражаетесь, наваять?
            – Моя собственная натура. Когда я читаю стих на чужом языке и он захватывает меня, внедряется в мою плоть и кровь, я вижу и чувствую его целиком, а не построчно. Пастернак говорил, что над оригиналом надо подняться как можно выше, чтобы увидеть и ощутить его полностью, и тогда перевод родится сам. А мне, видимо, придeтся наступить на горло собственной песне, прямо по Маяковскому, поскольку ремесленникам от литературы настоящее творчество неведомо.
            – Так уж и на горло. Вы ведь и сами верлибры пишете.
            – Пишу. Когда рифма не соответствует содержанию. Или когда содержание не укладывается в рифму.
            – Поясните, пожалуйста. Я, честно, говоря, не совсем понимаю.
            – Не могу. Многие литературоведы говорят о «тайне ремесла», о проникновении в еe глубины, а я прекрасно знаю, что всe это чушь. Никакой тайны ремесла в поэзии не существует. Настоящая поэзия не ремесло, а дар, и познать ee тайну не дано даже самому наделeнному этим даром поэту. Ему остаeтся либо принять этот дар, либо отвергнуть.  Стихи же, написанные ремесленником, обречены на забвение.
            – А как вы отличаете настоящую поэзию от ремесленной? Ведь иногда последняя очень грамотно сработана.
            – Не вам бы сей вопрос задавать. Сработана может быть грамотно, а за душу не берeт.
            – А вы меня считаете бездушным? – лукаво улыбнулся Воланд.
            – Так ведь я туда не заглядывала, – Маргарита жестом указала на его грудь.
            – Что ж, пожалуй и не стоит, – согласился Воланд. – Кстати, вы зачем свои ранние опыты огню предали?
            – Трудно сказать, – задумалась она, – пожалуй, это был порыв отчаяния, связанный с желанием вообще уйти из жизни.
            –  И что же вас остановило?
            – Жалость к родителям. Они ведь столько в меня любви вложили. Как я могла еe предать? И ещe любопытство.
            – Любопытство?
            – Да, к будущему. Подумала: вот я уйду и не узнаю, что дальше.
            – Не хотите свои рукописи обратно получить? Ведь они, как известно, не горят.
            – Горят, ещe как. Но нет, не хочу. Те, что не сгорели, остались. Тут, – Маргарита коснулась рукой своей головы. – А те, что не остались, значит, и не надо.
            – Ну что ж, воля ваша. В заключение нашей беседы могу дать один совет: не разменивайтесь по пустякам. Время ваше придeт, – он на мгновение задумался, устремив глаза в закат – лет этак через двадцать. Маленькая просьба: на злобу дня не пишите, пожалуйста!
            – На этот счeт вы можете быть совершенно спокойны, – прервала его Маргарита. – Не дождутся!
            – Заранее благодарен. А этот листок позвольте сохранить на память о нашей встрече. Вряд ли выпадет ещe случай свидеться. Если, конечно, вы не вознамеритесь отправить мне очередное неразборчивое послание. Засим позвольте откланяться.
            Он встал, и Маргарита почему-то пожалела, что он уже уходит.
            – Можно на прощанье вопрос?
            – Можно. Только конкретный. Не из серии «кто виноват?» и «что делать?».
            – Хорошенького вы обо мне мнения, – обиделась Маргарита. – Задавать эти вопросы – удел политиков. Это их хлеб. Пока они ищут ответы, их кормят. Представляете, что случится, если вдруг найдeтся один здравомыслящий, который на оба вопроса ответит? Они же все умрут с голоду.
            – А что, поэты этими вопросами не задаются?
            – А зачем? Поэты, в отличие от политиков, ведают что творят. А виноватых не ищут, потому что в первую очередь обращаются к себе, в себя смотрят. Я думаю, что это можно отнести ко всем творческим личностям. Главное – быть властелином собственного сердца. Если поэт, художник или учeный начинает искать виноватых, то грош ему цена. Винить же себя – дело гиблое. Так и в депрессию впасть можно.
            –  Чрезвычайно разумное замечание. Но разве вы сами в неe не впадали?
            – У меня депрессия по вторникам, – изрекла Маргарита. – Поэтому по вторникам я стираю бельe и убираю квартиру.
            Воланд расхохотался. Вместе с ним рассмеялась и Маргарита.
            – Ладно, вернeмся к нашим баранам, – отсмеявшись, сказал Воланд. – Так какой же вопрос вы хотели мне задать?
            – Mеня будут помнить? – неожиданно вырвалось у Маргариты, хотя она собиралась спросить совсем о другом.
            – Вообще-то не в моих правилах приоткрывать будущее. Но я уже один раз от них отступил и придeтся отступить во второй, поскольку пообещал на ваш вопрос ответить.
            – Итак?
            – Тебя будут петь. Выводы можешь сделать сама.

            Маргарита не сразу сообразила, что Воланд сказал ей «ты», а когда сообразила, он уже исчез, растворился в сумерках.
            – Господи, совсем у меня от этого перевода крыша поехала, – она замотала головой, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Солнце уже зашло, и Маргарита зябко поeжилась от внезапно нахлынувшей вечерней прохлады. Поднявшись со скамейки, она быстро зашагала по дорожке, чтоб согреться. Над мостом уже висел народившийся серп луны, а его отражение полоскалось в тяжeлой воде Москва-реки.
            Маргарита вдруг рассердилась, что мучивший еe вопрос она так и не задала и о Ли Бо с Воландом так и не поговорила.  Приходил-то он именно за этим, а потом ни с того ни с сего свернул разговор и ушeл. Почему? Что она такого сказала?
            И внезапно еe осенило. Как она сразу не поняла? Ведь скандинав и не думает учить китайца жить, он им восхищается! Восхищается отказом Ли Бо от власти над другими во имя свободы быть самим собой. Быть властелином собственного сердца.
            Она ускорила шаг, и, войдя в парадное, не стала дожидаться лифта, а на одном дыхании буквально взлетела на пятый этаж.
            Стихотворение мгновенно выплеснулось на бумагу и застыло, успокоившись. Маргарита открыла папку, чтобы присовокупить его к остальным и замерла.
            Черновика в папке не было.