Отзывы

Юлия Покровская (я-то помню ее еще под другой фамилией, совсем девочкой, чрезвычайно длинноногой и смешливой, когда все мы вместе, сразу после школы, ходили в литературный кружок к Давиду Самойлову) давно пользуется в элитарном кругу русских поэтов-переводчиков авторитетом экстра-класса. Виртуозная переводчица французской классики! Теперь, после выхода первой оригинальной книги Юлии Покровской "Солнечное сплетение" (точный образ: и главное скопленье нервных узлов у человека, куда, не дай бог, ударят, и лучезарно-словесный сплав мотивов), оно очевидно: перед нами и значительный лирик, настоящий поэт.
Книга продумана как симфония и разбита на главы- Земное и небесное, одинокое и роднящееся, мирское и мистическое - все это в стихах Юлии Покровской пребывает в ежесекундном диалоге, а она сама именно что совершает выбор, но никогда не окончательный. Она антимаксималистка, знающая, что категоричность чревата насыщенной, но скудостью. Вывод из прожитого таков: "И на исходе отпущенных лет / не испугает, но станет понятен / тот, отнимающий зрение, свет, / сплошь состоящий из радужных пятен".
Юлия Покровская - из немногих современных поэтов, двинувших вперед традицию акмеизма (последние десятилетия в большей моде были огосударствленный символизм или измельченный авангардизм) с его гордым отстаиванием частного бытия как главной ценности, с введением прозаического сора в космос лирики на равных с античными реминисценциями, с одомашниванием самых высоких звезд, со сквозняком разговорной речи, взвихряющей старинные страницы оды и элегии- Поэтесса самим ритмом своих музыкально разнообразных стихов передает "пульс времени под тканью звездной, / чуть смявшейся у полюсов" - это очень важно, что ткань у полюсов смята: тут-то, в нелепых складках свежего стиха - от сонета до верлибра, и таится индивидуальность- Покровская - поэтесса сугубо городская, когда пригород (вспомним Пастернака) как припев. Но это именно лично ее Москва, вписанная в природу посредством настойчивых метафор: "как гусеница, желтенький трамвай-"; "по улице, зеленой, как река-"; "ржаной асфальт, как хлеб-"; "поезд змеится, влезая на мост". Она и собственную жизнь, внешне ограниченную рамками, расширяет как хочет - в сновидениях. Сон тут - важнейший инструмент, вещий, если смотреть в будущее, и уточняющий, если - вспять. "Ах, эти сны, текучие, как реки!" - пишет поэтесса, а рядом бормочет: "Сон, меня сморивший, был недолог, / хрупок, как богемское стекло", а следом и вовсе отождествляет сон с "ангелом наитий"-
Думаю, что именно этот дар общаться запанибрата с далекими временами и раздвигать свой мир, не сходя с места, обеспечил Покровской дивную поэтическую удачу (литературные доки знают о ней давно) - не перевод, нет, самостоятельное творение "Песни Битилис. Из Пьера Луиса": оно замыкает книгу. Справка для несведущих: двадцатипятилетний француз, ученик Малларме, в конце ХIХ века выпустил книгу от имени мифической древнегреческой поэтессы Битилис, якобы ученицы и подруги Сафо. Луис предложил читателю опять же якобы перевод с древнегреческого - его мистификация провела на мякине даже искушенных читателей и принесла обманщику славу. Эти "Песни" оказались столь зажигательны, что Дебюсси переложил их на музыку, а Михаил Кузьмин под их влиянием создал "Александрийские песни"-
Юлия Покровская совершила тройной прыжок: создала изумительной естественности "Песни" как перевод из Луиса, а на самом деле - как самобытную книгу о любви, о ревности, о разлуке, о пороке и о вечной детскости всех любящих. Персонажи в античных туниках и сандалиях предаются пирам, а обнажась - эросу, участвуют в мистериях, совершают обряды, а порою горько, в три ручья, плачут. И именно когда плачут, из-под античных масок выглядывают живые, здешние, теперешние лица- "Песни" Луиса писаны ритмизованной прозой, "Песни" Покровской - белым пятистопным ямбом, который звучит с такой русской пластикой, что диву даешься. Он, стих Покровской от имени "бедной" (все-то сквозь нее говорят свое) Битилис, впитал в себя и Элладу, и наш Серебряный век, и просто сегодняшний воздух.
Случай в истории русского стиха и перевода уникальный - прежде всего психологически. Нашей поэтессе необходима была маска переложения, чтобы полностью раскрепоститься, о чем она сказала в стихотворении "К Битилис": "Мне повезло! Мы настолько с тобой непохожи! / Но, тяготея к почти пуританской морали, / я узнаю тебя каждою клеточкой кожи, / будто близнец твой, которого в детстве украли"- Строфу опускаю и цитирую финал, где Покровская - вся: "Помнишь, однажды на лестнице храма Асатры / ты оступилась? - Всю ночь мое ныло колено". Так-то. Настоящей поэзии нынче мало (а когда ее было много?), но какая радость, о боги, что она есть!

    Именно поэзия женщин сейчас работает на оздоровление нашей культурной экологии. И в этом плане имя Юлии Покровской стоит одним из первых.
    Она редкий поэт, чьи стихи возникают на светлом творческом импульсе. Это не говорит о том, что все они полны одним только солнечным чувством. Отнюдь. Наше трагическое время не часто одаривает нас событиями положительного разряда. Но стихи Юлии Покровской не поддаются общему фоновому настроению легкой обреченности. Они как бы прорастают сквозь наше невеселое время ростками иного времени – времени надежды и света. Времени, носителем которого и является сама поэтесса.
    Почти сквозь каждое ее стихотворение просвечивает любовь к бытию:

    И задаешься вопросом: откуда эта благородная стойкость, этот стабильный позитив, эта внутренняя невоинствующая нравственность и в то же время высокий поэтический уровень?
    Юлия Покровская известна ценителям стихов давно и не только как талантливая переводчица. Ее знаменитые «Песни Билитис», которые с полным основанием можно считать не переводом, а самостоятельным произведением поэтессы, давно уже стали составной частью нашего поэтического воздуха. Органическое и яркое проникновение молодой поэтессы в реалии дохристианского мира, прямой «выход» на Сафо, перевоплощение в Билитис  и сами тексты, доносящие дыхание древней Эллады, сделали само имя Юлии Покровской чуть ли не «мифическим», а ее книги фактом давно свершившимся, хотя и относящимся  к столь же «мифическим» сферам. И поэтому очень радует, что наконец произошла долгожданная «материализация», что «Песни Билитис» полностью опубликованы в журнале НЛО №13, а в издательстве «Авиатехинформ» вышла большая (первая и одновременно итоговая) книга стихов Покровской под названием «Выбор».
    В этой книге читатель практически не встретит образа красивой дерзкой девочки, раскачивающейся на лианах дождевых лесов Аттики и шепотом стихов призывающей тайные имена богов и полубогов языческого Пантеона. Юная жительница Митилен сменила прописку на московскую, а время – на конец XX столетия.
    В книге  читатель откроет для себя на удивление свежие, тонко-лиричные страницы нашей современницы, как и все мы закруженной в водовороте дел и событий:

И все же не московская суета и толчея побуждают ее писать стихи. Красота человеческого лица. Красота природы. Именно это рождает музыкальный отзвук в чуткой душе поэтессы:

    Ее стихи читаются легко и свободно. Интонация Покровской эластична, но неизменна: мудрая просветленность без назидания, точное прописывание чувства, безукоризненная концовка рифм. Это лирика личности неповторимой, написанная в ключе неисчерпаемой традиции, ключе, чье начало – незащищенное человеческое сердце. И хотя ее лирике не свойственны кризисные перепады настроений, чувство боли ей глубоко ведомо.
    Она не отдается ему отчаянно. Она мягко проходит по грани пронзительности и печали, доверяя нам интимнейший импульс сердца:

    Время видится сквозь ее тексты, как сквозь прозрачный водный поток опасные острые базальтовые многоугольники, и не более того. «Специфический» октановый привкус цивилизации практически отсутствует в этих стихах.
    Они не поддаются вирусу злобы дня, пена событий к ним не пристает. Что это? Черта характера? Врожденная светлая фундаментальность? А может быть прививка античностью?
    Некоторые ее элегии подчас воспринимаются как лирическая исповедь:

Лирика, Мелос. Может ли хрупкая лира Сафо выдержать испытание XX столетием?
Когда не дыхание Эола трогает ее струны, а удары безумных торнадо сокрушают их? Может выдержать? Выдерживает. Гармония несокрушима. И под продырявленным небом эпохи Водолея звучит так же стойко, светло, разве что немного печальнее.
    Поэтесса уже пережила там свой апокалипсис. Она уже смотрела сквозь прозрачные куски превратившихся в лед наяд на сумрачное небо грядущей ядерной зимы. Дерзкая красивая девочка, ступающая по дождевым лианам прекрасного века Любви, где ты? Колесо Вселенной неумолимо. И выбор, кажется, сделан, и слово произнесено:

    Однако почти тактильно обозначив этим словом прижизненные духовные координаты, поэтесса не делает их своими ориентирами. Ибо Гелания и Голгофа, наверное, находятся в разных измерениях и в разных вечностях. Тонко воспринимая спасительный свет христианства, она не только на нем строит лирическую концепцию, предоставляя своей творческой интуиции искать и находить путь к свободе и красоте. И если не находит, просто говорит:

    Это «разве что» очень показательно. Она поэт не книжной религиозности Она поэт естественной и внутренней честности. И к Богу она выходит напрямую, когда из глубины ее сущности вырывается:

    И она всегда оптимист. А также домашний философ, любящий порассуждать за стиркой о вечном, причем с явно позитивным уклоном:

    Конечно, трудно спланировать стихотворное чувство в момент его слововоплощения так, чтобы отсечь в нем все возможные каналы отрицательной обратной связи. Тем более трудно спланировать жизнь, как сказку с хорошим концом. Покровская прекрасно осознает зависимость судьбы от Слова произнесенного. Во всяком случае ни одно ее стихотворение не становится предпосылкой для чего-то трагического. Каждое смысловое завершение в строфе или строке она точно запечатывает плюсовым акцентом, ставя, например, не «рая и ада», но «ада и рая». Не «свет и тьма», но «тьма и свет. Снова свет!»
    Вольно или невольно, но последнее слово у нее всегда за силами света. Такие маленькие векторные стрелки плюсовых завершений, во множестве рассыпанные в книге, создают целенаправленный освежающий противоток в сознании читателя или слушателя, сдавшегося на милость всеобщей духовной угнетенности.
    Но не только это ценно в стихах поэтессы. В книге много хлорофилла, много кислорода, много летних погожих дней. Особенно когда на живописных берегах подмосковных речек воспоминания об Элладе нежно не отпускают поэтессу, возвращая ей с запахом луговых цветов любимые образы Дафниса и Хлои, Пана и Орфея. Тогда Любовь, природа, культура сливаются у Покровской в одно чувство интимной радости пребывания в жизни:

    Ее открытость подкупает, особенно когда она бесхитростно докладывает о маленьких семейных драмах:

    И в то же время это, казалось бы, частное событие Покровская неожиданно выводит на совершенно иной уровень откровения:

    И все же домашний очаг дает ей куда больше поводов для праздников, нежели для огорчений, для счастливых выводов, чем для уныния. И она гостеприимно приглашает читателя на эти маленькие семейные торжества, щедро делясь своим счастьем. Ведь:

    Дом, семья, любимый человек. Вот, наверное, подоснова мажорного тона поэтессы. Дом в ее понимании и должен приносить счастье живущему в нем человеку. Ведь он же проекция, отражение того истинного (по выражению Платона) Божественного Дома, Дома, который всех нас ждет после земной жизни.

    Эллинская культура для многих поэтов являлась воистину «крещенской» купелью. Во всяком случае местом обязательного паломничества. Однако пространство-время «Торжествующей Гармонии» далеко не каждого одаривало Энергией этого Торжества. Лишь немногие, возвратившись в свое «энтропийное» время, обладали этим «защитным иммунитетом» от Хаоса, как внутреннего, так и внешнего.
    «Песни Билитис» оказались, на мой взгляд, для Юлии Покровской той нравственной купелью, где, может быть, помимо ее воли и сформировался уникальный гармонический стержень «здешних» стихов поэтессы. И хотя сам образ Билитис, ученицы Сафо, ученицы «Десятой Музы», остается в книге «Выбор» как бы за кадром, ее просветленное слово ясно узнаваемо в стихах Юлии Покровской.

Этой книги в России решительно не везло: первый же ее перевод вышел мизерным тиражом и остался незамеченным, а его переиздание попало в 1910 году под горячую руку ретивых борцов за нравственность (а точнее — желавших казаться таковыми перед лицом просвещенной Европы) и было на корню уничтожено; два следующих были сделаны уже за границей и до русского читателя практически не дошли; автор четвертого спустя восемьдесят лет самонадеянно заявила, что ее перевод — первый, и выпустила его в тоненькой бумажной книжечке на скрепке…
Знатокам литературы не составило труда догадаться, что речь идет о «Песнях Билитис» французского писателя конца XIX века, известного в нашем отечестве как Пьер Луис (Pierre Louys — французы, разумеется, последнее «с» не произносят, и поэтому им нелегко понять, о ком мы ведем речь). Кстати, в последние годы на русском языке вышло несколько его повестей достаточно фривольного содержания (этим Луис в свое время и прославился); не все знают, что одна из них стала основой нескольких киносценариев, в том числе и прославленного фильма Луиса Бунюэля «Смутный объект желания».
Можно сказать, что «Песни Билитис» наконец-то приобрели достойный внешний облик: петербургская «Вита Нова» выпустила книгу с оригинальными иллюстрациями Жоржа Барбье, стильными и пряными, как весь ар-деко: французский мастер украсил ими издание 1928 года, вышедшее тогда коллекционным тиражом 250 экземпляров. Впрочем, 900 для сегодняшней читающей и не бедной России — тоже не много: ведь у издательства уже сложился свой круг покупателей, собирающих выпускаемые им арт-объекты (иначе большинство книг «Вита Новы» просто не назовешь!).
Полсотни больших — в лист — иллюстраций плюс виньетки в античном стиле на каждой странице — достойное обрамление для полутора сотен стихотворений, переведенных Юлией Покровской. Об этом переводе надо сказать отдельно.
Впервые он появился лет десять назад на страницах «Нового литературного обозрения» — разумеется, не целиком. Переводчица рискнула переложить «Песни...» стихами — у Луиса это изящные прозаические миниатюры, и поэтому вместе их нередко называют романом. Покровская пошла другим путем, хорошо известным русской переводческой школе начиная еще с «Песен Оссиана»: раз произведения настолько поэтичны, надо дать им в переводе стихотворную форму.
Так получилось, что переводчице пришлось соревноваться с блестящим мастером стиха и превосходным знатоком античности Александром Кондратьевым, знаменитым своими стихами и рассказами на античные и славяноязыческие темы, одним из последних русских символистов, начинавшим рядом с Брюсовым и «дотянувшим» почти до конца прошлого века. Его перевод, изрядно сдобренный метрическими вкраплениями, можно считать идеальным — а вот поди ж ты: через десять лет появилось еще два, потом еще два…
Дело в том, что главная тема песен — любовь, причем самая разнообразная, и к мужчинам и к подружкам: недаром ведь Луис, придумав свою Билитис, сделал ее подругой Сафо. Кстати, именно в таком качестве эта выдуманная в самом конце XIX века поэтесса попала даже в одну солидную французскую энциклопедию.
Молодой поэт — а ему в пору написания «Песен...» было 25 лет — серьезно продумал свою мистификацию: гробницу Билитис, по его версии, нашли немецкие археологи, репутация которых в то время была безупречной; но потом могила поэта вновь скрылась под завалом, и глиняных табличек со стихами, украшающими ее, больше уже никто не видел… (совсем как наше «Слово о полку Игореве»!).
Луис придумал и имя немецкому археологу, якобы опубликовавшему стихи Билитис, — М.-Г. Хаим, полагая, что читатели без труда разгадают, что фамилия вместе со вторым инициалом читается как немецкое «geheim» — тайный, секретный, загадочный. Не тут-то было: переводчики поверили в мистификацию, и хотя сам Луис почти сразу ее разоблачил, М., Г. и даже Ж. Хаимы/Гаимы/Геймы разбрелись по обложкам разноязычных переводов. Кстати, все трое Хаимов существуют и на русском языке: например, Григорий Борский (псевдоним Григория Борисовича Забежинского; его перевод, после берлинского издания 1922 года, был переиздан в 1983 году в США) указывает именно этого мистического ученого первым среди авторов «Песен...» («по М. Гейму, Пьеру Луису и Рихарду Демелю»). То есть, получается, немецкий археолог нашел и опубликовал, а уж Луис и известный немецкий поэт Р. Демель перевели каждый на свой язык.
Нельзя не отдать Луису должного: он прекрасно замаскировался. В библиографии, следующей за песнями, первой значится несуществующая публикация упомянутого археолога (по всей видимости, на языке оригинала — древнегреческом), затем идут переводы — самого Луиса и еще трех реально существовавших и писавших в то время о любви, в том числе и в античном духе, литераторов: хорошо известного Рихарда Демеля и менее знаменитых шведского поэта Густава Уддгрена, французской писательницы Жан Бертеруа и австрийского театрального критика Пауля Гольдмана. К ним (и для расширения географии) мистификатор добавил еще и польского переводчика, взяв, очевидно, из газет типично славянское, как ему представлялось, имя — Александр Баковский (оно, правда, принадлежало не поэту, а политическому деятелю).
А замыкают список Луиса известнейший немецкий археолог своего времени Ульрих фон Вилламовиц-Мелендорф, действительно написавший о «Песнях Билитис» статью (но на самом деле разоблачающий в ней эту подделку), и великий Клод Дебюсси, вскоре написавший на стихи Луиса два вокальных цикла. Так что в общем и целом получился убедительнейший список. И главное — не целиком поддельный: именно так и надо делать мистификации, как известно!
В последние десятилетия — отчасти в связи с возобновившимся интересом к однополой любви — образ Билитис вновь стал актуальным: достаточно назвать одноименный фильм французского режиссера Дэвида Гамильтона (не рекомендованный, естественно, детям и подросткам моложе 16 лет), прекрасную музыку Марка Айера к нему, которую играют оркестры Ф. Лея, Э. Вентуры, Ф. Папетти, Г. Замфир, вокальный дуэт «Дуо Билитис»…
Запестрело имя вымышленной греческой поэтессы-прелестницы и в Интернете: тут на первом месте перевод Н. Чернышевой. Более известная как переводчица французских детективов, она невзначай «открыла» в начале 1990-х мистификацию Луиса; как правило, эти переводы снабжены иллюстрациями фривольного содержания.
Есть в Сети и другие переводы и переложения, но самое интересное здесь — новая мистификация томской поэтессы Н. Кудрявцевой, обнаружившей в библиотеке местного университета… несколько неизвестных доселе стихотворений Билитис! Причем описание этого открытия очень напоминает комментарии Луиса:
«Среди рукописей Строгановского фонда Научной библиотеки Томского государственного университета оказалась тоненькая тетрадка с греческими стихами, написанными в эолийской манере, так называемой сапфической строфой. Эта тетрадка была показана Григорию Митрофановичу Шатрову. Пленившись хрустальной непосредственностью миниатюр, Григорий Митрофанович не поленился сделать подстрочник — для себя, ибо определить автора по особенностям стиля не удалось.
Так бы и осталась эта загадка без разгадки, если бы вскоре мне не понадобилось обратиться к Григорию Митрофановичу с просьбой сделать подстрочник греческих эпиграфов, использованных Пьером Луисом. Всегда и всем готовый помочь, Григорий Митрофанович охотно откликнулся на эту просьбу. И сразу же вспомнил, что имя Мназидики упоминается в таинственных греческих виршах. Проверка показала, что и заголовки стихов, и их содержание соответствуют „белым пятнам” книги Пьера Луиса и однозначно вписываются в общую канву повествования. Так утерянные в Париже двенадцать песен Билитис были обретены в Сибири. Мне оставалось только стилистически обработать подстрочник Шатрова».
Одна мистификация рождает другую, и так без конца. Как результат, многие интернет-читатели искренне верят (речь не о самих мистификаторах, разумеется), что Билитис действительно существовала, что Гейм нашел ее таблички, Луис их перевел… и что первый перевод «Песен...» на русский принадлежит Чернышевой!
Но вернемся к переводу Юлии Покровской: талант и чувство такта позволили ей, изменив форму песен, не просто остаться в рамках приличий, но и создать настоящие русские стихи, которые тем не менее прекрасно сочетаются с французскими иллюстрациями. Читая их, забываешь детективную историю мистификации Луиса и ее фривольные любительские интерпретации — просто наслаждаешься стихами: