Произведения

Tort swą urodą wabił, zapachem, smakował pysznie,
Lecz niewidoczne w nim się chowały pijane wiśnie.
Wiśnie „pijane” – wzięte zapewne prosto z nalewki,
Drobny akcencik, smaku złamanie, tort od podszewki.

Coś, co tkwi w środku, w porach, wnętrznościach, nie pcha się w oczy.
Smaczek, rodzynek, sedno i serce – żadne pobocze.
Warstwy biszkoptu, cukru i kremu lukrem polane…
Nagle – coś jeszcze, nagle – perełki: wiśnie pijane.

Hej, przyjacielu, brak ci konceptu, plączą się myśli?
Znajdźże w kawałku swej codzienności pijaną wiśnię!
Coś niezwykłego, coś szalonego, życia ozdobę –
Wierszyk, kobietę – coś, co zostanie w tobie i z tobą!

Торт был на славу! В кремовых розах, сладкий и пышный.
Но – невидимки – прятались в недрах «пьяные вишни».
В сладкой ванили перебродили – целая банка.
Правда – in vino, смысл и причина, торта изнанка.

То, что таится в порах, в печёнках: так – без огласки.
Скромная сущность, жизненной гущи дрожжи, закваска.
Смешаны, взбиты сахар, бисквиты, крема излишки.
Вдруг: из глубинки, из сердцевинки – «пьяные вишни»!

Слышишь, дружище, жизнь обернулась гладью и тишью?
Ну-ка, найди-ка в будничном тесте пьяную вишню!
Пусть вдохновляет, быт украшает, тешит собою:
Женщину, стих ли – вдруг это «что-то» станет судьбою!
…………………………………………………………………..

Конец сезона. A на море – лето,
И солнце янтарём в песок зарылось,
О чём-то сосны шепчут до рассвета,
В волне солёной время растворилось.

И длиннокрылых чаек силуэты,
Как лёгкие морщинки на пейзаже...
Конец сезона, а на море – лето,
Пусть позднее, пусть бабье...  Лето. Наше.

Koniec sezonu. A nad morzem – lato,
Cichutko sosny rozmawiają z nocą,
Rozrzuca słońce bursztynowe kwiaty,
Czas się zatrzyma w biegu czyjąś mocą.

W nadmorski pejzaż mewa skrzydła wplata,
Jak lekkie zmarszczki na kochanej twarzy…
Koniec sezonu, a nad morzem – lato,
Niech późne, niechaj babie... Lato. Nasze.
………………………………………………….

Na huśtawce jest wspaniale!
Mania się nie boi wcale.

W górę, w dół i znowu w górę –
Całkiem blisko są już chmury!

Można z chmurką się przywitać,
O zamiary ją zapytać:

Pani Chmurko, będzie deszczyk?
Pohuśtałabym się jeszcze.

Niechaj pada – przecież wiosna,
Kwiatki będą lepiej rosły.

Ale teraz – widzi Pani,
Deszcz przeszkadzał będzie Mani.

Jak wesoło! – ciągnie mała,
Cały dzień bym się huśtała!

Mama mówi: Mania nasza
Fruwa, niczym mały ptaszek.

Popatrz! – jej wtóruje tata,
Niczym zwinna muszka lata!

Mamo, tato, na bok żarty!
To huśtanie więcej warte.

W górę, w dół i w górę – z szykiem!
Dzisiaj Mania jest… lotnikiem!

Ах, как весело – качели!
Что ж такого, в самом деле?

Вверх и вниз, и вверх – как птица!
Маня вовсе не боится.

Можно с ветром покружиться,
Можно с тучей подружиться.

Тётя Тучка, кроме шуток –
Дайте мне хоть пять минуток.

Маня год (или неделю?)
Собиралась на качели.

Дождик нужен – спорит кто же?
Но, пожалуйста, попозже!

Мама весело смеётся:
Наша Маня мушкой вьётся!

Папа гордо возражает:
Нет, как птичка, дочь летает!

Что ты, мама, скажешь тоже!
Я на муху не похожа!

Папа, что ещё за птичка?
Воробей или синичка?

Полюбуйтесь вашей дочкой:
Ясно ведь, что Маня – лётчик!
……………………………………………

Меня обрызгали сосновым ароматом,
Водой озёрной вымыли лицо,
Убрали волосы ромашками и мятой
И под руки выводят на крыльцо.

Ворота – настежь! Мой жених богатый,
Спеши же за невестою своей,
Веди меня в просторные палаты,
Неси к столу гусей и лебедей.

Наш замок – лес, опочивальня – поле,
Ковёр из трав – широкая постель.
Нас двое в мире, слышишь ты – нас двое!
Мы дети, если сказки для детей.

Послушай, как кричат вороны
В лохматых тополиных кронах,
Весной шумящих за окошком.

Послушай, как скрипят березы,
И падают серёжки-слёзы,
И высыхают на дорожках.

Послушай, как бушует ветер,
И кажется – на целом свете
Нет несчастливей нас с тобою.

Послушай, как гудят раскаты –
Грозы осенней канонада
Гремит над нашею судьбою.

И только чистый снег январский
В величии искрится царском
На вязах, в тишине оглохших.

Как снег, печально холодеешь
В моих объятьях. И не греешь
Ни рук, ни губ моих продрогших.

Танцуют девочки, танцуют,
Свои выделывают па.
Они легки, как поцелуи,
Они хрупки, как скорлупа.

Они немного нереальны,
И – то ли дети, то ли нет...
Их мир какой-то виртуальный –
Неясный, странный мир – балет.

И все их помыслы и чувства
Направлены в его руслó...
Они – невольницы искусства
Нелёгкого, как ремесло.

 
Я тебе принесу маргаритки,
На столе оставлю весну.
Прикоснись ко мне у калитки –
Трепет рук с собой унесу.

На окошке твоём поставлю
Золотой жасмина букет.
Чтоб закрыл от тебя, как ставней,
Уходящий мой силуэт.

По подушке вмиг разбросаю
Незабудки слезой голубой,
А чуть свет, от любви спасаясь,
Ускользну, не простясь с тобой.

Незабудки, жасмин, маргаритки –
Вянет мой весёлый букет...
Не топчи траву у калитки,
Не ищи потерянный след.

А букет мой, тобой пропахший,
По цветку подругам раздай.
Да сорви-ка лучше ромашку,
Обо мне на ней погадай.

Из нектарин течёт по пальцам сок,
в траве кузнечик радостно стрекочет...
Придёт пора, настанет – дайте срок! –
когда простить Природа нас захочет.
И маски с лиц позволит нам сорвать,
вздохнуть всей грудью и расправить плечи.
Пребудет с нами Божья Благодать...
Ещё не вечер, нет!
              А может – вечер?

Снег завалил дороги,
Еле конёк наш доехал,
Месяц, как лира двурогий,
Плакал под тонкой вербой.

С серебряными хвостами
Псы выбегают дружно,
И засветил фонарик
Старый сторож. А ужин

Ждёт. И пар из кастрюли
Под потолком струится,
Где в третий раз Меркурий
Муштрует олимпийцев.

Юпитера поставил
На душу мою, как кресло,
Хлопал у ног крылами
И размахивал жезлом.

А мы сидим на диване
Чёрт знает какого монарха –
И вдруг, смотрите, сиянье:
Входит Джульетта с лампой
(та, из Вероны)

С неба по лестнице длинной
Сходит морозный вечер.
А здесь я, пианино,
Музыка, ноты и свечи.

Всё больше звёздного света
В щелях ставней и далее.
Руки сложила Джульетта
И запела арию.

 
Уже зеркала в ритме вальса кружатся,
И тени колышутся в свете свечей.
Смотри: тени на пол, на стены ложатся,
А в сотне зеркал – отраженье теней.

Пыльца розовеет, как яблони в цвете,
И искры, и трубы, и музыки звук.
И тень от окна, будто крест, на паркете,
И рук переплёт, белых рук, чёрных рук.

Кружатся и смотрят в закрытые очи,
А шёлк шелестит на телах их, ах, шшш...
И перья, и жемчуг, и отзвуки ночи,
И шелест, и шёпот, и полночи тишь.

Двадцатого века идёт год десятый,
Часы отбивают, колеблется твердь.
И будет час гнева, грядёт час проклятый,
В огне и пожаре объявится смерть.

А где-то далёко – рожденье поэта.
Их песнь не для них он напишет потом.
И млечным путём ночь идет до рассвета,
И псы заливаются в хоре ночном.

Хотя его нет ещё, будет он, будет,
Прекрасная, с ним ты танцуешь сейчас,
И так протанцуешь свои сотни судеб,
И войны, и битвы неся на плечах.

Он здесь появился из времени бездны,
И на ухо шепчет: смотри же, постой.
И всё он предвидит, ему всё известно,
И слышишь не вальс ты, а плачь слышишь свой.

Стань здесь, у окна, отодвинь занавеску,
В своём озаренье на мир посмотри.
Вальс в листьях шуршит, он в саду ищет место,
Где может укрыться от вьюг до зари.

И поле льда всё в огненном сиянье
В ночи разверзлой пред тобой предстанет,
Бегущих толпы со смертельным криком,
Его не слышишь, видишь на губах.

До горизонта распростёрлось поле,
Оно кишит убийствами и болью,
И над телами мёртвыми привольно
Лучи играют, как сама судьба.

А вот река, закованная льдами,
Рабов шеренги над её водами,
И там, над голубыми облаками
Блестит, сверкает обнажённый бич.

И в той шеренге, средь рабов тех бедных,
Смотри, твой мальчик, исхудалый, бледный,
Идёт и улыбается, счастливый.
Тебе умом такое не постичь.

Понять должна ты. Есть предел страданью,
Той боли – без границ и без названья,
Когда уже не помнишь и не знаешь,
За что тебе так выпало страдать.

И в том животном, диком озаренье,
На небо смотришь ты в недоуменье
И ощущаешь вдруг своё бессмертье.
Тогда вот и начнёшь ты умирать.

Забудься. Ведь нет ничего, кроме бала,
Свечей, и цветов, и танцующих пар.
Звук вальса кружит канделябры по залу,
И эхом разносится музыки чар.

Поверь, что несчастье тебя не коснётся,
Пред зеркалом стань, поднимись на носки.
Кончается ночь, скоро утро проснётся,
Звенит колокльчик. И плачут смычки.

какие глаза
нездешние
с мглистой поволокой
разбуженные
начеку
затянутые сном
в этом взгляде есть всё
женские тайны
кромешные
и сдавленный крик
увязнувший в белой шее
и вздох

сидим рядом
нарастает отчужденье
и улыбка
до меня дойти не успевшая
немного небрежная
(смешной старичок)
рассеянный (потерял очки)
кропает стишки
но ведь я
стреляный воробей
охотник на бабочек
и на никчемные нежности
уже в детстве и юности
пальцы мои
были в пыльце
от голубых крылышек
вечной женственности

ловлю твою улыбку
немного повеселевшую
и взгляд
как осколок льда
как железо
добела раскалённое

знаю ты подобна
полевым цветам
моей ангельской юности
василькам ромашкам
уплывает с нами
далёкое поле
веки смежённые

Луковка – дело другое.
Внутри у неё необычно.
Сама по себе и собою
в степени луковичной.
Вся луковична безмерно
сверху и в середине,
могла б покопаться, наверно,
без страха в своей сердцевине.

В нас чужое и дикое
еле кожей прикрыто,
в нас нутра преисподняя,
беспрерывно кипящая,
ну а луковка луком
по завязку забита.
Многократно нагая,
до глубин итакдальшая.

В ней нету противоречий,
Луковка – плод  успеха.
Просто в подруге подруга,
Просто в одной другая,
так вот поочерёдно,
дальше –  в пятой шестая.
Центробежная фуга.
Сплочённое в хоре эхо.

Луковица – это да:
Прекраснейший в мире живот.
Вкруг себя ореолы
в честь себя же плетёт.
А в нас – нервы, гормоны,
в нас хандра и блаженства.
Нам, увы, недоступен
кретинизм совершенства.