Татьяна Виноградова

Произведения

Татьяна ВИНОГРАДОВА

Стихотворения

Павел (дорога в Дамаск)

ГОРИ ВАВИЛОН
ГОРИ СИСТЕМА
граффити на стене таун-хауса

Павел идет сквозь пепел.
Аллилуйя. «Любовь долготерпит».
Он был Савл, он стал Павлом,
он для этого мира ослеп,
Но в глазах его – Свет Невечерний.

Мегаполис не спит никогда.
В огнедышащем небе – звезда.
Из пепла – Полынь-звезда.
(«Зажигай!» – Аллилуйя! –
Попса в пятом круге,
заседание Думы в седьмом
и ток-шоу – в девятом).

Павел упрямо идет
сквозь скрежет и скрип тормозов,
сквозь нимбы рекламных щитов,
возвещающих: «Да любите друг друга!»
(Копирайт: Иисус Назорей,
Редактор: Денница aka Люцифер).

Павел плевал на редактора и на пепел.
Павел будет любить этот мир,
стиснув зубы.
«Любовь долготерпит».

Огненосная мгла
полнит тёмным сиянием стогны.
Мегаполис тонет истомно
в искрящихся волнах.
(Тучные агнцы сидят в колесницах,
влекомых златыми тельцами).
Мегаполис тонет в смеющемся пламени,
пропадает в сверкающей мгле,
в ослепительной, сладостной мгле.
(На совете директоров
Иоанн Богослов убеждает Денницу,
что «Жена, Облеченная в Солнце» –
лучший слоган для сети бельевых бутиков).

Павел молча идет в свой Дамаск.
Павел слепо идет
сквозь сияющий ласковый пепел.
Павел знает одно: рассвет.
Скоро наступит рассвет.
Аллилуйя. «Любовь долготерпит».

Голодные ангелы

О. Климовой

Ты помнишь / слышишь?
Голодные ангелы верещат,
когда мы их кормим с руки.

Не говори никому.

Ты слышишь?
Чуть шелестит тёмный / бледный огонь
осенней весны.
В нём догорает
память/любовь/всё остальное.

Фарфоровые ангельские лики
расколоты в куски,
но щебет и чириканье слышны ещё долго,
долго.

Ты помнишь?
Тихий туман, недвижная дымка,
и облако зависло, такое всё...
как бы из камня ясписа кристалловидного
и розовой органзы,
и Кто-то выходит из.

Если заглянешь в зеркало...
(Не смотри! Не гляди! Не надо!
Там – белый циферблат расколот,
там – струи / ветви древа дождевого
распластаны по тусклому стеклу...)

– Так вот: если заглянешь туда, поймешь:
этот сон никогда не будет окончен,
и никогда змея зари не заползёт
на небо.

Нет ничего. Забудь.
Лишь чёрный шелест огня
да клёкот
голодных ангелов.

Бог любит тебя.
Прямо здесь и сейчас.
Не раздеваясь.

Не говори никому.

Каменное дерево

Каменное дерево
растет в тишине
в городе без стен.
Черно-белый дождь
идет в невеселой стране.
Пейзажи просторны/печальны.
Реки задумчиво ждут.
Каменное дерево пускает корни
в моей голове,
шелестит кирпичной листвой.
Каменное дерево
прорастает в чужие сны,
трогает ветками мысли.
Я жду плодов
от странноватой смоковницы.
Я боюсь каменного дерева,
оно слишком живое.
Я наблюдаю город.
Скоро здесь будет лес.

The stone tree

The stone tree
is growing in silence
in the city without walls.

Black-and-white rain
sprinkles upon mirthless land.

Landscapes are widespread/sad.
Rivers are thoughtfully waiting.

The stone tree takes roots
in my head,
rustles with its brick leafage.

The stone tree
sprouts into somebody's dreams,
touching the thoughts with its branches.

I'm waiting for fruits
from this strange sycamore.

I'm scared of this stone tree,
its life is too real.

I am watching the city.
Soon here the forest will be.

1995

* * *

Чёрные стекла ночного дождя.
Хаос и Хронос настигли тебя.

Не тебе – серебристый и лёгкий
предугаданной осени свет.

Поздний август сентябрьской свободой сквозит.
И – надкушенным яблоком Гесперид –
свет.

Безо всяких обид и бед.
Свет, лишённый земных страстей.
Свет.
(А вокруг – всё темней).
Райский свет, свет без теней.

...Дождь взял город в стеклянный плен.
Аониды не прощают измен.

Вот твоя кровь, вот стило.
Вот сентябрьской ночи стекло.

По стеклу стекает вода...
– А о нём – забудь навсегда.

2003

* * *

Избравши что-то как звезду...
Р.Фрост

Я шла, повинуясь лучу,
к той звезде,
что казалась — близка.
Луч держал и дрожал
надо всем и над всеми.
Невесомо и страшно
скользила душа.
Луч, душа и звезда,
а вокруг — пустота.
Остальное — по схеме.

С двойником, отражением, тенью
к слиянью стремясь,
в лунной дали зеркал
все яснее тебя узнавая,
повинуясь лучу, —
я иду, я хочу,
веря в то, чего нет, —
на серебряный свет,
к нестерпимо реальному
призраку рая.

И дрожала звезда,
или слезы в глазах,
и в душе, как всегда,
было не разобраться.
Только просто —
прийти.
Только просто —
сказать.

— Все по схеме.
К чему повторяться?

Я шла,
повинуясь лучу,
и последним был каждый шаг.

И когда луч внезапно —
нет-нет, не погас, —
просто кончился вдруг,
как тропинка у самого дома,
я увидела смерть
в потускневших зрачках твоих глаз.
Луч — тогда,
а вот это — сейчас.
Все по схеме.
А разве могло — по-другому?

1992

* * *

Уйти в себя.
Так далеко,
чтоб не достали.
И погрузиться разом, с головой.
Проигнорировать
калеку-нищего в метро,
и беженку в подземном переходе
не услышать.
И не помочь накрашенной мамаше,
аскающей у центровой аптеки
"ребёнку на лекарства".

Нет ближних у меня.
– Не возлюблю!
Пусть попытается настигнуть мир меня –
вселенским запахом мочи,
рекламой
очередных мехов, зубов, прокладок, –
пусть по тротуарам
вальяжно катят иномарки,
пускай мне в окна смотрят стройки,
и Реконструкция Прокрустом
мой город загоняет в западню...

– Пускай всё так.
Пусть срублены деревья
у дома старого.
А дом – снесён чуть не до основанья
и новоделом пялится.
Пускай мой город
вдруг оборотнем стал
и оказался
вовсе не моим...

– Но всё же,
на рассвете,
когда спят нищие, собаки, иномарки,
когда черёмухи обломанные ветви
еще неясно проступают сквозь туман, –
на этом бледном, призрачном рассвете,
подобном лику обетованной смерти,
– О, на рассвете он ещё живет!

Асфальт безгрешен.
Розовеют лужи.
Миражны башни.
Гаснут фонари.

...Но вот
петлёй охватит горло неизбежность,
замкнёт замок дорога Кольцевая,
исчезнет город-призрак,
словно Геркуланум.
Замолкнет всё.

И грянет так внезапно
мелодия фальшивящего дня.

Эвридика

О. Климовой

Иногда попадаются женщины,
у которых мужские души.
Беспощадные сестры милосердия
на нашей извечной войне.
У раненых смерть принимают,
как повитуха – роды.
Не рыдают прилюдно.
Платят вовремя по счетам.

Даже если это – чужие долги.
Даже если ты –
Эвридика в аиде,
и известно давно, что Орфей не придет,
с полдороги пошлет всё к эребу
и к вакханкам сбежит.

А вакханки – конечно, увиты плющом,
у них львиные шкуры на голое тело,
и бухла – завались...
У вакханок – типичные женские души.
Они до смерти любят Орфеев.

...Эвридика
вслед Гермесу глядит.
Белый тополь лепечет
над мазутною Летой.

Постепенно любовь
обрастает тяжёлым доспехом.
Лишь когда асфоделево-нежная дева
душою станет подобна спартанцу,
её выпустят из аида
в чуть более просторный аид.

...Беспощадной сестрой милосердия
всё скитается Эвридика
в мире, где уже – ни богов, ни Орфеев...

Не рыдает прилюдно.
Платит вовремя
по счетам.
 
© Создание сайта: «Вест Консалтинг»