|
Софья ОРАНСКАЯ
СТИХОТВОРЕНИЯ И ПРОЗА
"Поэт"
Вы изучаете портреты
Ушедших поэтов, –
Пытаясь соотнести
Лиц-взглядов вопросы-ответы
С их миром заветов,
Вылитых на листы...
Вы ! –
Ученый-физиограф,
Лингвист, историограф
И просто –
Учитель-изучатель
Иль школьник почитатель...
Послушайте !
Поэт –
Не имеет в лице готовый ответ –
На свои запросы бесконечные,
На ваши вопросы дотошно-желчные...
Есть необъяснимая отрава
В анализах всезнающей оравы.
А поэт...
Он заказывает обед,
Пышный.
Не считает посмертных побед –
Аналитиков диссертаций...
И пишет –
Воздушных поэм крыши, –
Раскрасневшись от рыбных торпед.
Дышит, –
Скрыв одышку седеющих лет,
(Все равно, в двадцать пять
Или в сорок стрелять-
ся,
Топиться, ложиться,
Сняв последней маски еще теплую гладь).
Не ищите соответствий ! –
Лиц, поэм и неприветствий
Масок гипсовых.
Неответствий
Воз найдете.
Нагребете,
Развернете
В кандидатских полосах,
Мир покойников смущая
В белых письменных снегах...
А лицо поэта –
Шлет вам свет привета !
В нем трепещет сердца –
Влюбленный воробей.
Ждет от вас ответа –
Расцветшего лета,
Жизни новой цвета –
Ваших вер-любвей.
"Несчастье – Счастье"
Нет у cчастья имени.
Нет у страдания –
Названия.
А всё слышится в счастье
Одночастность причастия,
Многочастность участия,
И частичность всевластия,
И сыпучих часов –
Шуршание.
А все видится у страдания
Бесконечность разрывания
Многочисленных слогов ;
Глаз соленых берегов
Певучесть зазывания ;
Тягучесть забывания -
Мук родов,
Пут грехов...
Будет счастье ли, страдание,
С именем или с названием, –
Каждый унесет с собой
Неназванности познания...
Письма расставания,
Горсти вспоминания,
Где шумят неутихающей толпы –
Одному –
Счастья удавшаяся роль,
А тому –
Страданья непрошенная боль,
А третьему -
Счастье-Страдание
В сердце поет
Ликом Одной...
И каждому -
Так
терпеливо
шьет
Холодной рукой
Судьба -
На пяльцах круга,
Где натянут светлый лен, -
Цветные крестики встречания
И метки расставания...
Жизни без названия.
И без имен.
"Человечество"
Мне было не до вас,
Грядущие века,
Я плакала о прошлом
ЧелоЖития.
И звезды
Смотрели
Из тридцати построенных столетий
Разрушенного Духа Бытия –
И жаром их дышали на меня.
И силуэты позабытых голосов
Торчали балками
Из пропасти забвений,
И ветер
Гудел меж котлована берегов,
Сгребая в кучу запахи глумлений
И завывая звуками рабов.
Там пепел бесконечных разрушений
Сменял Империй пурпурных рубин,
И снова падал от мечей чужих дружин
Отравленный кровями властелин.
Там звуки лиры на своих плечах
Несли звон рубки на палладиных полях,
Гул споров и речей на площадных вечах...
А под балконом мандалины
Страдали в сумрачных лучах
Лиловых зорь !
Я заглянула снова в котлован
Оцепенев, разглядывая странные картины :
Горения сибирских поселений
(оспы мор),
И плетки христианских обращений,
И устрашающий собак немецких хор,
И хоронящие болот трясины...
И голоса, и голоса, и голоса,
Хватали меня за волоса,
Тянули на дно котлована...
И их торчащие балки
Превращались в руки,
Горящие палки,
И молили о - прекращеньи,
И просили - о моленьи
За них...
Затих –
Гул-стон-
Шум-звон –
Собак, мечей, властелина,
Рабов, плеток, мандалины...
Сгорела звезда
Огнем МногоЖертвы,
Оставив свет
Улыбки Минервы,
Блеск ее воинских глаз
И - начищенного щита.
Они дойдут еще и до вас,
Грядущие века! –
Что не будут плакать о прошлом
ЧелоЖития.
Как не стонет Голос СовреЧеловека...
Повторяющего Глас Небытия.
***
Кастрированности моралей,
Подзаборности страстей,
Неразборчивости желаний,
Смешения мастей.
Свобода расставаний,
Отсутствие жертв,
Разбуженности алканий.
А счастья все нет.
Взрывы окончаний,
Сентиментальность слёз,
Грубости прощаний...
Бежал по Парижу парижский барбос,
Бродяга был пойман и ликидирован.
А хозяйке лимитировали нос,
Ветер ей горе лишь в дрёмах донес...
Пройдет мно-го ве-ков...
Прогремит мно-го гроз...
Нарисуют в кино,
Как художник Annaud,
Двадцать первый век...
Au nom de la Rose.
* * *
Дебилизм эпохи
напиться чаю
я сегодня не в трансе
все большее еще впереди.
Травматизм крохи
умыться к маю
пустой диспансер
забор взгороди.
Полеты дома
начисть паркеты
я сегодня не в духе
буду – читать.
Приметы взлома
лист газеты
вылетают слухи :
буду ласкать.
А чай мятный свеж.
И ты меня хоть режь.
***
Дым из трубы в дому
напротив.
И мой. Затихли как бы
в лад.
И что здесь было невпопад ?
Вам не скажу.
– Раскрыть Причину ? –
Я не к греху вернулась,
к Вам.
Есть подвиг заданной
кручины :
Молчаний лям-
ка
ха-ха-ха !
Разбужен кто-то.
Тому – со мной.
Тому – к зерну.
И всё покорство – огнеметом !
Здесь смерть взывается к огню !
Напалм на пальмы –
в т е витрины –
Пожрет остаток
скорбных душ.
И зов надджунглевой
Вершины.
Всё что послуш...-
но
Корень дыма в том раскале.
Рассеется. Прои-
зойдет.
И влагой примирений звали... –
тому кто ждет
И ждет и жнет и
выжиданьем
И выжинаньем
само-сил
И в с ё ответное
Прощанье
С Землей с предвечности носил.
***
По кровавым отсветам сна
Вы-простаю руки
На – ветер
По разорванным вырезкам дня
Во-прошаю звуки.......
Метит !
Метелей
больше
Нет.
Погоня
летит
лет
В спину. –
Мимо мимо мимо...........
Мяты
запах
чайный –
И ты – не случайный
В кольце моих рук
И –
во-
звещает звук
Майный !..........
По синим выплескам губ
Вы !-
прямляю плечи.
И в очи –
просвеченность труб
И новые речи.
* * *
В глубину восшедшего пророчества,
Ты мне руки протяни – ссор.
И взойдет из иного иночества
Утром вымытый в глубинах земных взор.
Протянись навстречу, выйдя на скрещение,
И глаза зажмурь не слыша визг машин...
И увидишь Свето-обращение. –
Сушка глин...
Новых, в глубине дневного выверта.
Шаг налево, шаг направо. Вот зигзаг.
И опять. – Душа без тени, чья-то вымерла.
И горюет в тучах старый Маг.
* * *
Мне снился сон :
Я разговаривала с птицей, –
Ни алконост, ни лебедь, ни розовый фламинго,
но странно урождение от них,
от всех. С широким плоским клювом,
длинной шеей,
и красным опереньем кровяным.
И залетев в мой дом
у края леса и озерной тиши,
металась там
– о г р о м н о г о размера,
могла, подумалось, убить бы и меня,
да если б захотела. –
И жаль ее мне стало. Я смотрела
из сада, у колодца.
Отстранив ведро,
открыв окно,
окликнула ее.
Она стремглав метнулась и,
грудью вжавшись в грудь мою,
примялась
отчаянно,
спасаясь словно от погони.
И билось, билось сердце...
Успокоясь,
сказала мне...
– смотрю вечернюю зарю –
одно простое, так...
– за что бы было, право ? –
« Ох, так тебя, тебя
благодарю. »
* * *
K*
В день святого Валентина
Я провалилась в сон глубокий. –
Здесь месяц сказочный двурогий
И найденная в роге глина
Смешались в звездное Ничто
Стояла в Тьме (ядра ?) (стояла ль ?).
И звезд не видя. Без Тебя.
Ни ненавидя. Ни любя.
И ночь Большую узнавала, –
Там где не ведает Земля
Ни сказочный двурогий месяц
Ни Солнца белого лучи
Ни день ни розы ни часы
Не обнажались в этих весях...
Глубь ? тупь ? гул ? доль ? огни ?
И ни долина ни каньоны
Ни океана страшный зов.
Ни красной глины черный ров.
Ни дом. Ни вол. Ни медальоны.
Ни шаткость пропастных мостов.
Без холода. Без жара.
Око
Смотрело с центра на меня. –
Без звука, силою даря
Забрав часть старого оброка...
Меня ( ?) – еще – благодаря ( ? !)...
И все стояла в Тьме (стояла ль ?).
И звезды падали в рукав.
И беглость земную прощала,
Тебя в полете обогнав.
День вниз сходил. Так я проснулась.
И чувствую : в разбеге звезд
Еще на крыльях душу нес,
Растерянный чуть-чуть сутулый,
Пропахший лепестками роз.
И вечер. Забываю странный
Глубокий сон – на Век один...
Заговорил мне Кто-то раны.
И Вас на боль заговорил.
«Мечты... мечты... в парижском метро»
(Рассказ)
Я ехала в парижском метро - утром на работу.
Открылись двери вагона, ввалилась масса золотооправных функционеров.
Передо мной на сиденье грязно-голубого цвета села тридцатилетняя мадмуазель-функционер в светло-голубом возбуждающе-коротко-юбочном костюме, - и в золотооправных очках на правильном носу.
Она встала рано, чтобы начистить маникюр, просушить голову усовершенствованным феном, замазать угри душисто-кристиан-диоровским кремом, выпить раствор трав для похудения, закусив малокалорийным круассаном. Взять папку плэннинга и поехать выполнять свою функцию в отлаженном механизме развитого общества.
Она смотрела сквозь меня, мечтая превратиться из работяжки-падчерицы-вся-в-золе в принцессу-вице-президента актуальной компании. Мечты дерзкие, но исполнимые для организованно-целеустремленной немного перезрелой мадмуазели, в романтично-голубом коротко-подстриженном костюме, с проницательным взглядом сквозь замороженно-алмазный свет стекол нино-риччевских очков, рассчитанным проникнуть в сердцевину потайных мыслей немного перезрелого, но еще не обремененного домашним женским вниманием, президента актуальной компании.
Она смотрела сквозь меня, крепко держа цепкими руками лежащую на спортивно-накаченных, загорелых в бронзажной камере, эпиллированно-гладких коленях папку очередного пленнинга, мечтая о белом платье без фаты...
Открылись двери вагона, ввалилась масса золотооправных функционеров, и один из них, уже домашне-ухоженный, сел рядом с мадмуазелью.
Он бросил мимолетный взгляд на кругло-загорело-выглаженные колени своей соседки, открыл папку, в которой хранилась бесценная литература развитого общества и углубился в чтение потрясающих своими музыкальными вариациями Сфер счетов-расчетов. Он не мечтал о белом платье без фаты своей соседки, так как был уже обречен на тихо-мирно-комфортное существование в купленном в кредит на двадцать лет припарижском доме со всеми удобствами - и с даже проживающей неподалеку только что созревшей голубоглазой мадмуазелью, мечтающей о доме своего домашне-ухоженного, двухдетного функционера - и о белом платье без фаты...
Открылись двери вагона, ввалилась масса золотооправных функционеров.
Одна из них - пожилая, но еще энергичная дама, в очках с затемненно-затуманенными стеклами, скрывающими следы, оставленными многочисленными комфортно-правильными, бронзово-эпиллированными мечтами, - села рядом со мной, напротив перезрелой мадмуазели и домашне-ухоженного месье.
Дама открыла журнал и углубилась в чтение ошеломляющей своей актуальностью литературы о найденных совместными усилиями всех западных функционеров косметической промышленности ста способах похудения.
Пожилая дама не мечтала о белом платье без фаты, так же, как и о вице-президентском кресле или о комфортабельном доме, выплаченном в рассрочку. Так как белое платье пылилось в ее шкафу вот уже тридцать лет, вице-президентский портфель был отдан одной организованно-целеустремленной перезрелой мадмуазели - в день ухода Дамы на заслуженный отдых, а дом со всеми удобствами давно выплачен по двадцатилетнему кредиту. Дети приезжают раз в год, чтобы поесть ноэльского шоколаду и вспомнить, что все-таки Христос родился. Мужья, честно выплатив один за другим кредиты, удалились, в поисках бронзово-крепких, еле созревших партнерш, - мечтающих о многом...
Дама читала журнал, посвященный важной проблеме похудения и омоложения, - и мечтала о дорогостоящей поездке в далекую и экзотическую Индонезию, где она, с группой таких же бывших функционеров, так же, как и она, считающих, что деньги это не самое главное, сможет встретить экстраординарный восход Солнца, там, высоко в горах, у всемирно-известного и холодно-сурово-вечного кратера старого, но некогда пульсирующего, вулкана... И кажется, что еще видела пожилая дама, сквозь туман дымчатых стекол золотооправных очков... да-да, она видела его, своего суженого, не созревшего в отлаженно-развитом западном механизме индонезийца, молодого, загорелого под натуральным солнцем Востока, с глазами цвета нежаренных на парижских улицах каштанов, с руками, пахнущими восточно-приготовленным рисом и рыбой лагуны, у которой стоит его дом с мистической крышей-лодкой, напоминающей рога вола... Пожилая дама читала о стах способах безболезненного и безжертвенного похудения, в надежде на счастье, которое ей подарит молодой бронзово-натуральный индонезиец...
Пожилая дама смотрела сквозь своих еще энергичных коллег и мечтала о далекой лазурной лагуне - и еще не знала, что юноша-индонезиец любит юную пышнотелую индонезийскую метиску, работающую на соседских рисовых полях и мечтающей о белом платье с фатой...
Открылись двери вагона, вывалилась масса золотооправных функционеров, и вместе с ними - мои соседи, но не коллеги. И побежали выполнять свои респектабельные функции в механизме правильно-целеустремленных отношений, затаив каждый в себе мечты преуспевания. В вагоне остались - маленькая черноволосая девочка, ее молодая мама без золотооправных очков на длинном иконописном носу и... я.
Девочка читала книжку с весело-красочными картинками - сказку о работяжке-падчерице-вся-в-золе... Добрая девочка с милой улыбкой мечтала стать принцессой в белом платье с фатой...
Ее мама не читала журнал о ста способах похудения и не держала на своих закрытых коленях папку просчитанных планов. Она смотрела на дочку и мечтала вырастить из нее человека.
А я... не зная своего места в структуре сбалансированных отношений, ни о чем не мечтала, и лишь думала о тех, кто мечтает - на другом конце маленького глобуса - найти Истину на дне гранёного стакана.
|
