Произведения

что в памяти осталось голубой
не так уж много в том числе детали
ленивый лев диванчик угловой
мартышка с апельсинами в спортзале

шипастый мяч как зашивали бровь
рулет с корицей хруст китайских кедов
чернянка жар дредноуты коров
густое молоко перед обедом

подсолнухи cаган при чем здесь грусть
тиль уленшпигель прочие meine lieben
так обожгло, что выжгло наизусть
две реплики и три-четыре книги

и что теперь как говорил в игре
антагонист увенчанный ковбойкой
гнездо на ветке стройка в декабре
и вид на упомянутую стройку

и дома нет и речка не течет
и не занять товарищей у ленца
лишь памяти заржавленный крючок
еще тревожит вымершее сердце

Смерть моя! 
Не нарадуюсь! 
Радуюсь — понедельникам.
Под одеялом розовым не догоняю сон.
Сколько красивых саженцев так и не стало ельником.
Сколько хороших мальчиков взмыло за горизонт.

Смерть моя! 
Заговорщица! 
Вижу юлу блестящую,
гжель на широкой скатерти, хлебницу для галет.
Как говорят писатели, 
ломка по настоящему,
страх перед неминуемым, 
неугасимый свет.

Душно,
да так что 
плещется 
искра в горячей лампочке.
Тихо, 
да так что 
вертится 
ходиков хоровод.
Смерть моя! 
Сука! 
Девочка! 
Ей не купили саночки,
ей не вернули бабушку
и не открыли торт.

Лишь горы позвоночником Земли.
Лишь оттепель, пристегнутая к лужам.
Никто не свят. И пустота внутри
куда больней, чем пустота снаружи.

Лишь акварель. И сосен корабли.
И крыши, обветшалые некстати.
И что бы ты кому ни говорил,
одной души по-прежнему не хватит.

Один замолк, соседний занемог,
одна бутылка выжата об стену.
Ноябрь в Крыму не то чтобы замок:
он ключник и замок одновременно.

Какая тишь! Хоть ласточкой об лед.
Размыло дни на стареньком планшете.
Никто не свят. У осени пройдет.
И ты пройдешь — как не было на свете.

О чем вы думаете —  спрашивает Фейсбук.
А если не думаю —  не о чем, ни о чем.
А если внутри у меня молодой паук
сам выбирает, где холодно-горячо?

Кто вас придумал —  спрашиваю стихи.
Жарко дрожащие, смелые, не мои.
Придумали нас болотные огоньки,
придумали нас Димитрием на крови.

Слышишь, крадется? —  спрашивает щенок.
Голосом пылким высвистывает петлю?
Это, хозяйка, смерти звучит манок.
Это, хозяйка, бродит шатун-баюн.

О чем вы думаете — спрашивает Фейсбук.
Кто вас придумал —  спрашиваю стихи.
Слышишь, крадется —  спрашивает щенок.

где же вы гуси лебеди
утки гагары вороны
что же меня не ищете
всё позабыли, чай?
нет у меня иванушки
нет у меня аленушки
есть только море белое
да позапрошлый чай

есть еще сказки шведские
есть еще письма детские
есть табурет хромающий
на табурете я
над головой повесилась
в рамочке дева с персиком
зелень в окно и редкая
радость от бытия

где же вы крачки с клушами
обыкновенным гоголем
может ко мне подниметесь
крошками накормлю
я превращусь в черемуху
ветки раскину до неба
и пропоет мне вечное
радуга – гамаюн

Когда видишь вокзал
и так тянет уехать,
появляется страхов разбуженный взвод.
Префектура-судьба, как заносчивый веган,
осуждает, врачует, завидует, ждет.

Ну же!
Впрыгни, милок!
(Не выпрашивай бартер)
И туда, и туда — в светофоры гирлянд.
Ни мыслишки вокруг, только гугловы карты,
только пляшет с Декартом немыслимый март.

Почему бы тебе не зацвесть всем на диво?
Не уехать в Калугу — ценить калужан?
Для чего ты стоишь за плаксивою ксивой,
препираешься в "Крупах", ныряя в "Ашан"?

Да оставь наконец нежилые массивы! .
Забирайся на север, спускайся на юг.
Когда тянет вокзал, не пугайся, служивый,
это старые книги в дорогу зовут.

прекрасные истерические люди
спрашивают меня
когда наконец закончится
то что должно закончиться
и я не знаю право стоит ли им отвечать
потому что в небе по-прежнему существует кукушка
отвешивающая грузики нашим жизням
потому что не так ли звучит как it is not
потому что зеленый чай горчит независимо от религии
потому что ромашкин страх перед дулом
не исчезнет в ресницах веков
и все- таки я смею надеяться
что малыш из рекламы уснет у планеты на ручках
из танковых гусениц вырастут вольные бабочки
неважно кому говорила кукушка
неважно о чем говорила кукушка
не так ли
не так
чи не так
чи не так

Я в меру известный крымский поэт,
до сорока и старше.
И что — не летят воробьи на свет?
солдаты не тонут в баржах?

И что — не берут с огнем Перекоп?
не бьются о сталь в Париже?
Кровавым копьем молодой готтентот
не протыкает книжек?

Могла бы быть нянькой, работать на страх,
о пандах заботиться тихо.
Я в меру известна, как известь в домах,
как чай с золотой облепихой.

Пила бы стаканом,
звалась бы Татьяной,
но все-таки лучше Ариной.
Я крымскую сагу
- последнюю гавань -
веду в удаленные льдины.

Я крымскую осень нарежу в полоски,
сложу в сундучок и уеду,
туда, где весна не кончается вовсе
и где не бывает поэтов

И вот пришла поэзия, стоит
в дверях /в сенях/на самоваре бабой.
И тянет вверх, и тянет говорить,
но горло перехватывает как бы.

И блеск от слов, точнее, гарь горнил,
доспехов блеск, восторг оруженосцев.
И вот пришла поэзия – гони!
Или отдай, но только не потворствуй.

За каждый вымпел, каждый огонек,
за каждый поэтический окурок,
придется отвечать, мой королек,
придется умирать на партитурах.

Иначе жизнь – бессонная петля.
Ишь, как душа под панцирем клокочет.
И вот пришла поэзия. Ныряй.
Не оставляй свободы многоточьям.

Покинуть дом ­– лишь мысли оборвать,
тебя соединяющие с местом.
Лишь перестать при имени Иван
березу представлять или повестку.

Лишь перестать при имени Айше...
Лишь перестать в фамилии Зозуля
ловить кукушек. Маленький ковчег –
мой полуостров, радуга в июле.

Сосновый лес, смешная кукуля,
которую не ест герой приезжий.
Покинуть дом – матросом корабля,
уткнувшегося мордой в побережье.

Едва заснешь – припомнишь кубете,
морскую пристань, скрип велосипеда.
Покинуть дом – востребовать патент,
вручить права бессоннице усердной.

Не помнить коз, которые паслись
на сих холмах с приезда аргонавтов...
Покинуть Ялту! – Жизнь моя! Сложил
тебя не самый терпеливый автор.