Произведения

И мудрое философическое резюме:

Поэтика Васильева – и узнаваема (так как опирается, пожалуй, на самые гуманные и демократические традиции искусства второй половины ХХ века), и индивидуальна, потому что выражает неповторимый лирический характер, не сводимый ни к какому другому. Это качество стихов оставляет у читателя чувство соприкосновения с источником особого рода душевной энергии, в чём, собственно, и состоит общественное предназначение художества.

…К настоящему времени Артур Чёрный издал уже несколько книг добротной прозы – книг о войне, ставшей пробным камнем как для политиков постиндустриальной эпохи, так и для простых смертных, поскольку обойти Чечню как личную нравственную проблему, ни у кого не получится – ни в Европе, ни в России, ни, тем более, на Кавказе.
Артур Чёрный, как писатель, говорящий с людьми о войне, идёт здесь по пути, проложенному когда-то другим русским офицером, - Львом Толстым. Это – путь гуманиста, выбирающего не между воюющими сторонами, а между добром и злом. Добро же во все времена – товарищество, деятельное сочувствие страждущим, единение людей перед бедой, грозящей всем, любовь, всечеловеческая и личная. Зло – стяжание, предательство, трусость, эгоизм. Столкновение добра и зла у Артура Чёрного происходит прежде в душах людей и – как результат – в жестоких военных буднях. «Чечня – мир войны, смерти и подвига – это великое горе обеих наций», - считает молодой прозаик. И это очень важная декларация, ибо и сегодня мы ищем правых и виноватых, в общем, не там, где надо бы.
Проза Артура Чёрного подкупает искренностью и ощущением достоверности, которое не покидает читателя с первой фразы. Но для того, чтобы читать эти книги, - надо набраться мужества, ибо многие страницы ввергают читателя в тяжелейшие переживания. Однако автор не оставляет вас с ними один на один, он заставляет читателя подняться над отдельными событиями и – после потрясения их страшными подробностями – возвыситься до осмысления причин и следствий. До необходимости личного выбора. Проза Чёрного (особенно «Чеченский дневник) афористична и убедительна в своих нравственно-философских выводах:
«Это книга даже не о войне… это повесть о товариществе.., о боли растраченных лет, о светлой вере в справедливость, живущей в огрубевших наших сердцах. Рассказ о людях, ждущих только одного, - мира. Идущих в этом ожидании бесконечными дорогами войны. Жестокими дорогами, научившими нас добру… Лишь бы оно было, это добро. Лишь бы всё это было не напрасно. Лишь бы был мир. Мир тебе, Чечня! Мир тебе, земля, задавленная человеческой болью!» («Чеченский дневник»)

… Молодые прозаики, образовавшие прочный творческий дуэт, уже давно и уверенно заявили о себе в литературном мире. Они участники и победители не одного литературного конкурса, авторы, хорошо знакомые редакциям толстых журналов.
При тотальном дефиците хороших современных книг для подростков Светлана и Николай Пономарёвы, работая в этом направлении, на наших глазах становятся классиками жанра! Они сумели оттолкнуться от традиций блистательной советской детской литературы (а это очень непросто: ведь, как известно, для детей нужно писать так же, как для взрослых, только лучше!!! Здесь мало быть «орудием языка», надо любить, понимать и принимать разрываемую трагическими противоречиями душу растущего человека! Надо и оставаться ребёнком самому, и обладать достаточным объёмом взрослой мудрости, чтобы не навредить ни словом, ни делом, а направить катарсические чувства читателя к жизни и добру) и художественно осваивают мир современного подрастающего поколения, которого не знали ни Кассиль, ни Алексин, ни даже Крапивин. Проза Пономарёвых честна и гуманна. Речь прозрачна и, отражая особенности нынешнего молодёжного языка, всё же остаётся речью художественной литературы, способной передавать сложные психологические состояния героев, глубину и неоднозначность их внутреннего мира.
Соавторы не заигрывают ни с персонажами, ни с читателем. Их намерения всегда серьёзны, а творческая отдача – всегда на пределе. Поэтому книги Пономарёвых так полюбились и юным, и взрослым читателям. Мне доводилось слышать о них только самые положительные, если не сказать – восторженные, отзывы.

…Книга Елены Тимченко «Мерзлотка и ее друзья» вышла в свет в Красноярске в начале декабря 2007 года. Она стала одним из двух произведений для детей, созданных красноярскими авторами и признанных лауреатами грантового конкурса «Книжное Красноярье», которые были изданы за счет краевого бюджета. Этот факт – в числе первых проявлений внимания общественности к творчеству талантливой детской писательницы, главное произведение которой – «Мерзлотка…» - написано около десяти лет назад и до того, как стать нарядно изданной книжкой, потихоньку печаталось в газетах и журналах, вызывая интерес наиболее «продвинутых» взрослых, которые читали сказку своим детям и внукам и раздавали ксерокопии знакомым.
Елена Владимировна Тимченко закончила физико-математический факультет Красноярского государственного университета; физика, математика, информатика – ее родные стихии, но большую часть жизни она посвятила преподаванию, работе с детьми. Последние три года она ведет мастерскую школьной публицистики в Красноярском литературном лицее, а до этого учила малышей в прогимназии навыкам работы с компьютером. С 2004 года Елена Владимировна – редактор газеты «Детский район» (приложения к муниципальному изданию «Городские новости»). Все эти факты наглядно характеризуют ее как яркого педагога, знатока детской души и речи, способного воплотить любовь и знания в собственное оригинальное произведение. Елена Тимченко – человек, воспитанный эпохой, которая была немыслима без чтения, без талантливой умной детской книги; Лев Кассиль и Корней Чуковский, Туве Янссон и Борис Заходер… без этих прививок юный читатель сегодня неизбежно попадает в сети выморочных проамериканских бестселлеров, как будто специально созданных для того, чтобы лишить маленького читателя возможности приобщиться к духовным и нравственным ценностям родной культуры. Берусь утверждать, что «Мерзлотка…» - смелая альтернатива всевозможным «гарри поттерам» и прямой вызов тем, кто навязывает нашим детям подобное чтиво. Может быть, поэтому, едва появившись на свет, она вызвала раздраженное шипение «с той стороны». Однако, те, к кому обращена сказка, ученики красноярских школ, в большинстве своем оценили ее по достоинству.
С легкой руки пока еще немногочисленных почитателей «Мерзлотки…» Е. В. Тимченко уже получила титул «сибирской Астрид Линдгрен». Это не случайно. Красноярская писательница так же, как и великая шведская сказочница, исходит в своем творческом посыле отнюдь не из желания чему-то научить маленького читателя или что-то ему объяснить. Она вообще не противопоставляет себя ребенку, с которым начинает свою художественную игру, не отделяет себя от его радостей и горестей, открытий и тревог. Редкая способность взрослого человека ПЕРЕВОПЛОЩАТЬСЯ в ребенка-героя, строить вместе с ним уникальный, ни с чем не сравнимый мир, - вот что делает «Мерзлотку…» подлинным произведением искусства, из тех - какие, к сожалению, сегодня не часто появляются на читательских горизонтах.
Чтобы со знанием дела продолжить эту тему, я хотела бы обратиться к дискуссии о детской литературе, которая в конце шестидесятых развернулась на страницах толстых литературных журналов. Существует ли детская литература? Казалось бы, странный вопрос… но он и сейчас представляется актуальным! Если перед нами подлинное художественное явление, то оно не может быть ограничено возрастными рамками. Сказки Кэрролла, Милна, Чуковского, Носова доставляют эстетическое наслаждение и пятилетним детям, и восьмидесятилетним взрослым! Если же значение некоего текста исчерпывается его воздействием на ребенка определенного возраста, то, какое это имеет отношение к художественной литературе? «Писать для детей надо так же, как для взрослых, - настаивал тот же Чуковский, - только лучше!». Получается, есть «литература» и «нелитература», и добавление «детская» в принципе ничего не меняет, если речь идет о настоящем произведении искусства. Все – так. Но ведь мы интуитивно чувствуем, что есть какие-то специфические признаки, которые позволяют выделить некоторую группу художественных текстов именно как текстов «детских». Обычно герои таких произведений – или дети, или фантастические существа, воспроизводящие психику и поведение детей, или, гораздо реже, взрослые, особым образом настроенные на взаимодействие с детьми. Автор строит художественный мир, в котором позволяет развернуться собственному «недопрожитому» детству, реализоваться собственным детским фантазиям, собственной недоигранной игре. Ностальгические мечты автора о детстве, попытка вернуть мир, «когда деревья были большими», мир идеальный, но не безоблачный, - вот основные признаки «детской» литературы, которая не меньше, чем к детям, апеллирует ко взрослым, родителям и учителям. Такие книги и читать лучше всего – вместе, и обязательно обсуждать. Это дает уникальную возможность сохранить связь поколений, найти путеводную нить к взаимопониманию «отцов и детей».
В этом смысле «Мерзлотка…» – наследница и Линдгрен, и Виктора Драгунского (его герой Дениска в моменты своего таинственного общения с Красотой – «Он живой и светится», «Красный шарик в синем небе», «Девочка на шаре» — так же одинок, загадочен, беззащитен и нем, как маленькая Мерзлотка), и Вл. Крапивина с его романтическими мальчишками… Героиня Елены Тимченко – воплощение вечной драмы Детства, разрушаемого цивилизацией, которой оно в принципе чуждо! Линдгрен показала это наиболее остро, даже трагически. Драгунский – со светлой печалью, с надеждой. Неудивительно! Герои Линдгрен живут в капиталистической реальности, безнадежной по существу… Виктор Драгунский – в середине советских шестидесятых – имел все основания еще на что-то надеяться. Елена Тимченко синтезирует линдгреновскую эстетику «ухода» и обнадеживающий оптимизм Драгунского. Только влияние Линдгрен все-таки глубже. Да ведь и времена у нас теперь – иные.
Автор помещает свою героиню в современный город, в котором без труда узнается Красноярск. Появление Мерзлотки в деревянном домике, чудом сохранившемся в центре мегаполиса, приводит в движение все нынешние и прошлые пружины мироздания; домик программиста дяди Сережи становится центром пересечения параллельных миров, и начинаются приключения, в которых участвуют люди, животные, домовые, кактусы, тараканы и дракончики. Удивительно разношерстная компания!

Писательница определила жанр своего произведения как «повесть-сказка». Действительно ли этому произведению присущи черты литературной сказки, модель которой более или менее освоена русской литературой с первой трети XIX века? Погорельский, Одоевский, А. Толстой…и так далее, вплоть до В. Губарева, Л. Лагина, Е. Шварца и В. Медведева («Баранкин, будь человеком!»). Русская литературная сказка конструирует такого героя, который, сталкиваясь с чудесным, мобилизует свои лучшие черты и изживает худшие. Лентяй Волька, «перевоспитывая» архаического Хоттабыча, вынужден «понимать» себя и меняться к лучшему. Хоттабыч выступает как некое зеркало. Только чудесное, неожиданное, странное способно изменить наш взгляд на самих себя, а значит, измениться, вырасти. Капризная и бесхарактерная Оля в сказке Губарева, столкнувшись с собственным отражением и переместившись вместе с ним в чудесный мир, обнаруживает черты самоотверженности и даже героизма. И читатель понимает: да ведь это и есть настоящая Оля, а вовсе не та изнеженная девочка, какой ее пытались сделать неразумные взрослые в ее реальной жизни! Двоечник Баранкин, получивший фантастические способности превращаться «во что хочешь», мобилизует в себе качества, которых ему так не хватало в обычной жизни! Модель, варьируясь в деталях, весьма устойчиво проявила себя во множестве конкретных произведений, неизменно популярных у детей и взрослых. Изначально предполагается «фэнтезийное» двоемирие, и либо герой попадает в сказку, которая его испытывает и меняет, либо сказочные герои попадают в реальный мир, испытывая и меняя героя. Скрытый дидактизм такого художественного действия – очевиден. Он исходит из предположения, что любой ребенок – несовершенное, еще только возможное, а не действительное, существо, и лишь опыт делает его в полном смысле слова Человеком.

У Астрид Линдгрен и писателей, схожих с ней в трактовке взаимоотношений детского и взрослого миров, принципиально иная связь между автором, героем и читателем. Здесь все наоборот. Реальная действительность испытывается чудесным и совершенным в своей природной данности существом – Ребенком. Испытания эти заканчиваются, как правило, трагически для ребенка-героя. Если он и не погибает, то, по крайней мере, ВЗРОСЛЕЕТ, что, с точки зрения автора, равносильно «полной гибели всерьез». Зато герой получает возможность уверовать в чудесный мир, где все происходит под знаком Истины, Добра и Красоты. Питер Пэн (Дж. Барри) показывает детям путь в страну Нетинебудет; юные отпрыски семьи Бэнкс (Памела Трэверс) обнаруживают ход в этот мир, благодаря вечно юной Мэри Поппинс; Мио (Астрид Линдгрен) оказывается в стране, где обретает отца и свое подлинное имя…
Елена Тимченко испытывает знакомую нам действительность загадочным существом – Мерзлоткой.

Здесь читатель тоже обнаруживает «двоемирие». С одной стороны, самая что ни на есть узнаваемая реальность, с другой – необыкновенно органичные этой реальности самые что ни на есть расчудесные чудеса. На мой взгляд, Мерзлотка – создание не менее мощной художественной органики, чем Винни Пух или Карлсон. Это вам не какие-нибудь абстрактные «бада и зоки» (сказка И. и Л. Тюхтяевых). Это - живое!
Белой завистью надо бы завидовать автору, способному – в конце ХХ века! – придумать столь замысловатый и в то же время динамичный сюжет! Молодой горожанин-холостяк дядя Сережа волею судьбы и обстоятельств оказывается далеко на Севере, в Музее вечной мерзлоты. Там, с некоторых пор, живет маленькая девочка… что-то вроде «неандерталеныша», вытаявшего из мерзлоты… во всяком случае, работники Музея так и называют ее – Мерзлоткой. Она ничего не говорит, но все понимает. И общается с людьми телепатическим способом!

Итак, Мерзлотка поселяется у дяди Сережи, который, в свою очередь, живет в старинном деревянном домике, доставшемся ему в наследство от бабушки. Домик стоит в самом центре города, но в нем есть и подполье, и печка, и старые сундуки. И компьютер со всевозможными к нему «прибамбасами». Автору удается соединить, даже «скрестить», мир современных «интернет-технологий» с миром древних поверий… И получается удивительное полусказочное-полуфэнтэзийное полотно.

Композиционный план повести представляет собой череду отдельных приключений-эпизодов. Мерзлотка последовательно знакомится с «видимыми и невидимыми сущностями», окружающими программиста дядю Сережу: Кузя, таракан Степа, щенок Бублик, тетка Никитишна, предполагаемая невеста дяди Сережи Люба, Уэб, китайский домовой Питай с дракончиком Чжэнем… В связи с появлением каждого нового персонажа возникает какое-то новое приключение: вместе с домовым Мерзлотка «наводит порядок» на центральной улице города; вместе с Уэбом оживляет виртуальную козочку… в эпицентр сюжета вводятся ожившие кактусы-кикиморы, специалист по аномальным явлениям и страшная ведьма Парунья. Действие повести охватывает около года – осенью Мерзлотка поселяется у дяди Сережи, поздней весной (или ранним летом) покидает его… Не может «детская душа» северной природы жить среди цивилизации… ну, еще зимой – куда ни шло: можно иной раз в подполье отдохнуть! Но лето в городе для Мерзлотки – погибель! И маленькая девочка отправляется вплавь по великой реке на свою далекую родину – в Ледовитый океан. Оставив на берегу все «дары», которые цивилизация смогла ей предоставить, включая любимое платьице в горошек…

В конце повести мы находим Мерзлотку среди «родных и близких»: «Гренландский кит кивал своей огромной головой и приветственно пускал фонтаны.
По краю льдины в волнении прохаживался туда-сюда белый медведь. Останавливался иногда, от избытка чувств мотал башкой и бил себя лапами в грудь.
Северный олень преодолел 800 километров снежного пути. И теперь он застыл, как статуя на ледовом постаменте, грациозно вскинув ветвистую голову. Издалека гордый силуэт его напоминал восседающего на коне индейского вождя в замысловатом головном уборе из перьев.
Темная точка из белого далека приближалась к месту встречи. Это молодая мать-тюлениха неуклюже перекатывалась по льду, подталкивая ластами белоснежного дирижаблика – своего бесценного детеныша-белька. Торопилась приветствовать Мерзлотку и показать ей свое сокровище.
Вся живая и неживая природа этого таинственного, холодного, дружественного для Мерзлотки места помогала девочке быстро восстановить силы.
И вот уже Мерзлотка, обласканная, вылизанная и обсушенная своими братьями-млекопитающими, крепко спала в берлоге, зарывшись поглубже в медвежью шерсть, и белый мишка согревал ее своим дыханием. Вот ты и дома, Мерзлотка.»

Читая и перечитывая «Мерзлотку…», я все время вспоминала беспомощные попытки множества местных и дальних «писателей» вымучить специально для детей некие «произведения» на «экологические темы». У человека с нормальной эстетической (да и нравственной!) реакцией все эти «сказки» и «пьесы» ничего, кроме тошноты, вызвать не могут! Елена Тимченко вовсе не претендует на подобные, далеко идущие цели, но, чтобы пережить с детьми глубокое чувство «экологической совести», просто прочитайте вместе с ними «Мерзлотку…»!

Самое сложное при встрече с любым художественным произведением – восхождение к его смыслу. «Что автор хотел этим сказать?». «Только то, что сказал, - отвечал на подобные вопросы Л. Н. Толстой, - от первого до последнего слова». Соучаствуя в приключениях Мерзлотки, читатель, как взрослый, так и маленький, входит в мир, в котором как-то очень естественно соединились реалистические, фантастические, сказочные и даже мистические черты действительности. Да ведь все мы по сути дела именно в таком мире и живем! Автор наделяет свою выдумку остро современными приметами. Дитя северной природы, Мерзлотка осваивает компьютер, но вместе с ней технику осваивает и домовой Кузя, и … маленький читатель, который, помимо всего прочего, узнает массу важных и занимательных вещей… вот вам и познавательный смысл! Елена Тимченко не сюсюкает с ребенком, общается с ним на равных, но кое-что и объясняет – и прямо в тексте, и в виде сносок-примечаний. Буквы греческого алфавита любому школьнику придется освоить, изучая математику и физику, Мерзлотка и Кузя рассматривают их в учебнике Фихтенгольца по математическому анализу, которую Кузя стащил в университетской библиотеке (вернее, « у коллеги выменял на еду»). По ходу дела читатель получает сведения о том, что такое «броуновское движение» (да так, как ни в одном словаре не прочитаешь! Весело и понятно: «Молекулы среды пихают, толкают частицу «под микитки», причем удары, например, справа и слева, неодинаковы. Поэтому частица, вместо того, чтобы двигаться прямо и целеустремленно, скачет на месте и мечется, как безумная»), кто такие «кутюрье», что значит «виртуальный» и так далее, и тому подобное… Вообще, атмосфера «Мерзлотки…» напоминает воздух университетского микросоциума, такая сказка могла бы родиться в знаменитой Краевой летней школе (КЛШ), если бы ребята принялись – по вечерам перед сном – фантазировать на занимающие их научные и околонаучные темы. И в этом, разумеется, еще одно важное значение (идея!) «Мерзлотки…» — идея общения умных начитанных детей с понимающими и уважающими их взрослыми, которые тоже не прочь поиграть в такие вот «креативные» игры.

Что еще? Идея единства культурного целого, скрепленного во всех своих звеньях узами семейственного добра и любви. Мерзлотка, перебравшись из Музея вечной мерзлоты к дяде Сереже в город (читай – в Красноярск), обретает семью не только в лице самого Сережи, но и в лицах «всех видимых и невидимых сущностей» этого дома! Римляне называли невидимых домашних духов ларами и пенатами. А здесь это Кузя и его «коллеги» - англичанин Уэб и китаец Питай. Не говоря уже о таракане Степе (который на самом деле – «инкарнация» древнеегипетского жука Скарабея), дракончике Чжэне (который может ловко обернуться и картинкой на шелковом халате хозяина, и красивой заколкой в волосах у Мерзлотки), виртуальной козочке, которую домовые неосторожно извлекают из компьютера… Что же касается «видимых сущностей», то натуральности их общения с миром «по ту сторону» можно только удивляться и завидовать (вернее, завидовать автору, которому удалось с такой живой непосредственностью это придумать и написать!). Вот как, например, Кузя обращается с «натуральным» щенком: «Выхватив из рук Мерзлотки щенка, он резво помчался домой. Со стороны это выглядело так: бежит, неуклюже топая, толстая девчонка, а рядом по воздуху в принужденной позе проплывает беспечный щенок, которого невидимое существо несет, небрежно обхватив поперек пуза». А эпизод с Любой, предполагаемой невестой дяди Сережи, когда, пытаясь помочь хозяину в налаживании отношений, «невидимые сущности» наводят такого страха на бедняжку, что «перепуганная до смерти девушка пулей неслась через двор, прочь от этого дома и его странных обитателей»!
«- Ну, ты куда? Оставайся, ты нам приглянулась, - бубнил домовой. Затем он спрятал ее сумочку. Пользуясь своей невидимостью, выхватывал из рук девушки то шарфик, то шапочку, чем окончательно ее доконал».

Мерзлотка принадлежит обоим мирам, поэтому прекрасно видит и самих домовых, и производимые ими действия… Кузя говорит о ней: «А ты, девка, видать, из наших, хоть и матерьяльная. А меня вот они не видят и считают поэтому, что я сверхъестественный, хе-хе…»

Каждый персонаж в сказке живет и действует в точном соответствии логике своего характера. Домовой Кузя – типичный плут-трикстер, озорник и хитрец, очень похожий, между прочим, на деревенских дедков, созданных мастерами советской реалистической прозы 30-60-х годов, шолоховского Щукаря и ему подобных. Он выдумывает бесконечные проказы, способные кого угодно вывести из терпения, но именно он выступает как главный защитник мира и уюта в доме, когда нужно уберечь его от нашествия кикимор или от страшного призрака Паруньи.

Уэб Майстер – знающий себе цену программист, этакий Билл Гейтс, только усовершенствованного, сказочного образца. Сдержанный, деликатный, молчаливый, ироничный, он, тем не менее, не без удовольствия участвует в Кузиной проделке – извлекает из компьютера виртуальную козу.

Китаец Питай появляется в доме дяди Сережи, видимо, благодаря клеенчатым полосатым сумкам, с которыми сосед-«челнок» — туда-сюда – ездит в Китай и обратно. «В комнату робко, бочком, протиснулся маленький, щупленький старичок. Глазки, как две щелочки, жиденькая бороденка ( и такая же по «жидкости» косичка). Одет в синий шелковый, расшитый золотыми драконами костюм: просторная прямая блуза и штаны. На ногах тапочки детского размера на бесшумной подошве…». Дружелюбный, вежливый, Питай сглаживает любые «неровности отнощений», утихомиривает любые ссоры. Специально для Мерзлотки он оживляет дракончика Чжэня, а уж дракончик показан в сказке с такой потрясающей живописностью, что невозможно не поверить в его реальное существование! «Дракончик беспокойно дрыгал лапками и пытался укусить Питая за палец. Был он ужасно плоский, как трафарет из тонко раскатанной золотой пластинки. Старичок, осторожно держа его за перепончатое крылышко, открыл печку, забросил в огонь и прикрыл дверцу.
Через несколько секунд дверца со стуком отскочила, и оттуда пулей вылетел, изрыгая огонь, очень похорошевший и уже не плоский золотисто-огненный дракон.
Чжэнь с маху влетел Кузьме в бороду и нечаянно ее подпалил. Тот хватил дракона рукой, да обжегся! Подскочил к ведру с водой, со стоном всунулся в него до пояса.
Тем временем дракончик Чжэнь, маленький и желтый, как канарейка, нарезал круги по комнате и пыхал огнем. Наконец он спикировал на стол дяди Сережи и принялся выжигать аккуратные дырочки в его бумагах. Прыг – дыхнул – дырочка. Прыг – дыхнул – дырочка».

Что касается Бублика, то он обрисован в повести рукою опытного кинолога! Ведь прототип этого героя – собака автора, спаниелька Джесси. Поэтому здесь все точно, до малейшей детали. Можно не рассматривать иллюстрации, щенок описан так, что буквально видишь его – как живого! Да и вообще все герои ведут себя «как живые» – без всяких скидок «на возраст» читателя («скидка», может быть, только в том, что все они – за одним только исключением – добрые, веселые, милые и простодушные, как дети, будь то щестимесячный Бублик, трехсотлетний Степа или двадцативосьмилетний дядя Сережа). Этакая разновозрастная современная детская компания, где все шалят и играют, дружат, слегка ссорятся и тут же мирятся, а заодно и узнают массу полезных вещей о самих себе, друг друге и окружающем мире – «видимом и невидимом». Вот Мерзлотка и Бублик пытаются достать из-под дивана закатившегося туда шахматного короля. «Бублик, насколько смог, просунул свой нос в узкую щель под диваном и заливисто лаял. Мерзлотке очень хотелось дать хорошего пинка по этой оттопыренной рыжей гузке с веселой вихлюшкой на кончике хвоста. Вместо этого она тоже опустилась на пол, пытаясь отыскать в пыльном «поддиванье» черную фигурку». Вот Уэб и Кузя за компьютером: «Кузя подпрыгивал на стульчике, крутился, болтал ногами, пихался локтями, нажимал не те клавиши, что нужно, - вел себя ужасно, как второгодник.
- Дай я! Дай я! – нетерпеливо подскакивал на месте домовой.
- Это вам не машинка «Зингер» - нитки путать,- Уэб с холодной небрежностью отодвинул старика подальше от компьютера…»

А вот кикимора болотная пытается связаться с лесной нечистью, чтобы отомстить Кузе за то, что он расправился с обнаглевшими кикиморами-кактусами: «Кикиморка проворно нырнула в свою берложку под корягой и вылезла с сотовым телефоном в сухой коричневой лапке. Телефон она недавно «стибрила» у одного «крутого», приезжавшего на джипе поохотиться в их глухомани. Бизнесмену она так заморочила голову, что он и не вспомнил о своем мобильном – рад был, что живым ноги унес!».

Если продолжать «парад героев», то кто из нас, нынешних, не встречался хотя бы однажды с дядей Сережей, долговязым программистом, у которого, похоже, кроме собственного домового да тетки Никитишны, да уехавшего в Чечню приятеля — ни родни, ни друзей? Я прикинула – не слишком ли он похож на Сашу Привалова, героя сказки Стругацких «Понедельник начинается в субботу»? А вот – нет, не слишком, совсем не похож! Хотя аллюзия прочитывается… «Нам нужен программист. - Всем нужен программист». Это было в середине 60-х. А в конце 90-х программистов-то (благополучно превратившихся в «системных администраторов») пруд пруди! Другое дело – дядечка, которому Мерзлотка готова доверить собственное воспитание. С такими во все времена – острая «напряженка».

И вдруг мне подумалось: а ведь выдержали они «испытание Мерзлоткой», мои земляки-красноярцы! Не подкачали! И Сережа, и Никитична, и Кузя… Каждый из них в общении с «нестандартным ребенком» проявил лучшие стороны своей натуры – и осознал себя как ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ («видимый» или «невидимый» не важно!). Но почему же тогда таинственная девочка («снежный человечек-йети»?) покидает их, так ее полюбивших, так с нею сроднившихся?

И вот тут, мне кажется, и «вычитывается» глобальная мысль автора, так сказать, его глубинный творческий замысел (чаще всего, такие «мысли» приходят к писателям в виде художественной интуиции, это даже не мысль, а переживание, образ, но это не лишает их, мысли, серьезного философского значения). Каждый из нас, появившись на свет, приходит в мир, абсолютно чуждый нашей биологической природе (и в конце ХХ – начале ХХI века, как никогда прежде). Мы – дети земли, солнца, леса, дождя, травы, дети мира, обжитого и одухотворенного нашими предками. А живем – в каменных джунглях, постепенно принимая задаваемую ими форму, превращаясь в каких-то киборгов! Мерзлотка – «детская душа» еще почти не тронутых цивилизацией областей природы, самых суровых – потому и не тронутых. В ней сосредоточено все, что мы потеряли, пока «цивилизовались»: способность чувствовать запредельное и жить в гармонии со всем сложным и причудливым миром, который нас окружает. И настолько, по замыслу автора, это «духовное детство» для матушки-природы ценно, что изначально жестокая северная фауна бережет и защищает его, как свое самое дорогое достояние. Да и люди, столкнувшись с Мерзлоткой, проявляют по отношению к ней самые лучшие свои качества… Только это не спасает ситуацию! Мерзлотка не сможет приспособиться к условиям жизни мегаполиса. Это ясно. И автор провожает героиню в дальний путь, навсегда прощаясь с Детством Планеты Земля. Как прощается с ним каждый растущий на этой планете человек – привыкая к первым памперсам, первой пластиковой игрушке, первой телепередаче, первому компьютеру. И изменить это уже невозможно… А жаль!

Тем более, что действительность, которую создает автор «Мерзлотки…», несмотря на свою добросердечную, семейственную основу, далека от идиллии. Зло так же реально, как добро. И оно «тихо лежать не может». Отказ от «сусальности» и любой идеализации, стремление к гармоническому единству вынуждает Елену Тимченко показывать «зло». И это зло не менее картинно и живо в сказке, чем добро (глава «Зло тихо лежать не может»).

Язык «Мерзлотки…» — предмет особого рассуждения. Может быть, не следовало бы «здесь и сейчас» ссылаться на М. М. Бахтина, но, думается, грамотный читатель сразу же обнаружит принципиальную «полифонию» художественной речи этой сказки. Каждый персонаж, включая Автора, создает вокруг себя особое стилистическое «речевое облако». А читатель маленький – не отдавая себе в этом отчета – обязательно отреагирует на эту полифонию, почувствует взаимодействие «речевых атмосфер».

Речь Автора модулирована языком интеллигентных родителей и учителей, воспитанных в духе «педагогики сотрудничества» середины семидесятых… Мы еще помним героев-учителей той эпохи! Математика Шаталова, учительницу начальных классов Лысенкову, психолога Вадима Левина, ученого-педагога Амонашвили… В повести «Мерзлотка…» Автор говорит как бы ОТ ИХ ИМЕНИ. Я уже подчеркивала, как бесконечно он, Автор, далек от сюсюканья, заискиванья и снисхожденья до детской недоразвитости. Автор здесь – на равных с ребенком-читателем, хотя и предлагает ему в игре использовать его, авторский, опыт. Отсюда – сноски, комментарии, отсылки. Чего стоит, например, дивный пассаж, прерывающий чтение книжки засыпающей Никитичной: «Дорогие дети! Будьте бдительны. Иногда взрослые, читая ребенку книжку, мыслями витают далеко-далеко, достигая виртуозности в этом параллельном занятии. Мама, например, может, обдумывать, что приготовить семье на ужин, а папа перебирает в уме все мыслимые и немыслимые причины неисправности двигателя. Признаки такого поведения: механическое чтение, отсутствующий мутный взор. Внезапно заданный контрольный вопрос по прочитанному поможет вам вывести родителей на чистую воду».

С необычайным артистизмом и в то же время естественностью говорит в сказке домовой Кузя. Этот персонаж – носитель неподражаемой сибирской деревенской речи, во всем ее блеске и удальстве. Вспоминаю, как балагурил иногда Виктор Петрович Астафьев, пересыпая рассказ прибаутками да приговорками… Елена Тимченко не была лично знакома с Астафьевым, не знала его, как мастера устного жанра, но эту дивную, «вкусную» речь с детства слышала в родном селе. Слышала, запомнила и сумела сохранить и передать читателям – устами своего разудалого персонажа:
- Попужать тебя хотел маленько…
- … голодно уж очень у него: утром – яичница, вечером – яичня…я чаек уважаю с баранкой. Чаем на Руси никто не подавился…
- Сам я рыжий/ Рыжу взял!/ Рыжий поп меня венчал!/ Рыжий конь меня умчал!/Рыжа музыка играла!/Рыжа баба танцевала!/ У-у-у-х!
- Эва, посмотри, что варнак делает?!.

И так далее, и так далее. Поэтому особенно забавно наблюдать, как, пытаясь идти в ногу со временем, Кузя перемешивает в своей речи разные языковые «течения». Вот, вернувшись с Собрания домовых, он объясняет Мерзлотке: «Критиковали меня. Сказали, что отсталый я, дремучий и темный, и речь моя неправильная, деревенская… предложили имидж сменить…». А затем, когда заканчивается его эксперимент «с одежей»,
«- Все связано со всем, - вдруг философски заметил домовой, задумчиво глядя на огонь.
Кряхтя и охая, старичок стянул с себя американскую одежду, собрал тряпки, разбросанные по всей квартире, и со словами:
- Все должно куда-то деваться! – выкинул их в свой сундук, как если бы тот был мусоропроводом.
- За все нужно платить! – назидательно добавил Кузя и, опять приоткрыв крышку, бросил туда старинную монетку с изображением царя».

Но этого мало! Автор умудряется с вызывающей полное доверие картинностью воспроизвести речь щенка и даже … таракана!

«Хозяин… еда… мячик… грызть… еда… ботинок… грызть…фу… нельзя… маленькая хозяйка… грызть… хозяину что-то надо… еда… в руке у него еда… лапа… ну, лапа… непонятки…ухо чесать… ухо… еда…». Это – мысли Бублика, которые проносятся у щенка в голове в ответ на настойчивые просьбы дяди Сережи дать ему лапку.

Таким образом, сказка Елены Тимченко, кроме прочих достоинств, обладает еще одним, бесспорным: это настоящий «заповедник речи» современного сибирского города, во множестве ее разновидностей – от молодежного слэнга до языка наших бабушек и дедушек, который продолжает жить в повседневном обиходе горожан.

Когда речь идет о художественном произведении, искать в нем какой-то особый прикладной смысл – самая неблагодарная задача. Сказка создана для детей, так что максимум того, что с ней можно сделать, - это прочитать ее вместе с детьми. Тем не менее, рекомендуя тот или иной текст к детскому чтению, приходится находить аргументы в его пользу – для родителей и учителей. Что даст «Мерзлотка» маленькому школьнику, к вниманию которого апеллирует ее автор? Мне – как читателю – очевидны, по крайней мере, три важнейших аспекта «Мерзлотки…», которые делают ее особенно привлекательной именно в психолого-педагогическом плане.

О первом я уже упоминала – это аспект «социально-нравственный». Чтение «Мерзлотки…» - уникальная возможность ненавязчивого, но эффективного формирования у детей нравственного качества, которое я называю «экологической совестью» (одна из главок – «Прогулка по городу скучным промозглым деньком» - прямо этому посвящена, но и вся повесть-сказка проникнута пафосом безусловного приоритета всего живого, нуждающегося в защите, в сравнении с человеческими цивилизаторскими амбициями).

Второй аспект – общеобразовательный, культурный. «Мерзлотка» действительно насыщена, как сказали бы создатели учебных технологий, «информационными блоками», необходимыми для юных пользователей ПК… да и вообще для любого современного грамотного человека! В «Мерзлотке…» представлено что-то вроде адаптированного к общению с детьми «среза» культурного пространства, в котором живет большинство семей современной русской интеллигенции. Маленький читатель может свободно во всем этом «бродить», всем интересоваться, все потрогать собственными руками, обо всем спросить.

Третий аспект – речевой. Сказка прямо-таки тяготеет к разговорам, к дискуссиям, к созданию детьми сочинений-рассуждений, писем, продолжений оборвавшихся сюжетов, к всевозможным диалогам; и при этом она непосредственным образом способствует обогащению активного детского словаря.
Можно продолжать, но я уверена, что каждый взрослый (родители или учитель) может разработать свою стратегию и тактику чтения «Мерзлотки…». «Неисчерпаемость» - одна из важных примет подлинного произведения искусства. Думаю, этому критерию повесть-сказка «Мерзлотка и ее друзья» соответствует вполне, а значит, использовать ее в общении с детьми можно с бесконечным разнообразием.