Произведения

Остановилось время, – не мгновенье, –
Но сердце чует, слуху вопреки, –
Крещенское серебряное пенье
Доносится с поверхности реки.

Нам нечего сказать другим народам,
Они умнее и достойней нас,
А мы идем, как Иисус, по водам,
И входим в ту же воду в сотый раз.

Тиранозавр, доживший до мышей,
Евразия, ты – первенец у Бога.

Кит, поглотивший собственный народ,
ты вырастил не крылья за плечами,
а древо мировое на спине,
которое настолько близко к небу,
что звезды кажутся созревшими плодами,
и в свете их блестит хребет Уральский
растекшейся слезою на щеке.

С какой тоскою каменные бабы
глядят на потемневший горизонт,
куда чужие страны закатились!

Я вам слова такие говорю
по праву первородства, не зазнайства,
и с ужасом. Ведь первенец – для жертвы,
и жертвоприношенье длится дольше,
чем катакомбы памяти моей.

В конце времен
В потемкинском городе
Еврейская девушка
С доперестроечным пафосом говорила:
— Вот прыгает по камням сержант Степан Заверюха,
А рядом рядовой Хабибулин
Убивает каской третьего немца —

И это было лучшее определение Евразии,
Которое я когда-либо встречал.

Если отправиться с запада на восток
Вдоль 37-ой параллели северной широты
(Впрочем, можно просто пройти по залам Музея искусств народов Востока
По направлению от лазурного Ирана к палевой Японии),
То видно, как металл сменяется камнем и глиной,
Как убывает плотность, как утончается линия
(Словно проводишь пальцем по топору
От обуха к длинному острому лезвию,
Словно меркнут цвета в изношенном телевизоре).
Конечно, Япония — островное государство,
Нецке, привязанное шелковым шнурком к туловищу Евразии,
Гирька, уравновешивающая Британские острова.

Весной вода из-под крана
пахнет советским строем -
сиротством детского сада,
похабным школьным анекдотом,
пионерским лагерем,
военной казармой,
колонией общего режима,
бесплатной путевкой на юг.

Для тех, кто не нюхал советского строя,
записываю римейк.

Весной вода из-под крана
пахнет центральной азией,
палаточным лагерем беженцев,
желтой ладонью милиционера,
неримским правом,
лефортовской тишиной,
круговоротом себя в природе,
бессмысленным и беспощадным.

Что так сопротивляется во мне
быть европейцем, стать американцем?
Какой узор и текст какой во мне
не хочет быть прочитан иностранцем?
Какой-то сон, какой-то легкий дым,
вернее – то, что даже легче дыма,
но только этот сон необъясним,
а эта легкость непереводима.

России снежная душа
в ад устремляется весною,
но каждой новою зимою
нисходит с неба не спеша.

Поняв, что земные лекарства
прописаны не для него,
задумчиво смотрит в пространство
народ не от мира сего.

беспочвенная русская земля

Часы боролись за право
показывать разное время.

Пирамида - остановившееся время.
Умер последний фараон
и некому перевернуть песочные часы.

Речь может только течь.
Нет мёртвых языков,
есть вымершие люди.

Внезапно придёт сумасшедший и вещий,
переименует привычные вещи,
и солнце, его наречённое словом,
уйдёт за ним, как за гаммельнским крысоловом.

Евроремонт поэзии.
Удобные выключатели, скрытая проводка.
Строки больше током не бьют,

не жалеют, не зовут, не плачут…

клен проповедовал ересь
соснам и елкам

Стою на развалинах дома.
Уцелела лишь яблоня, посаженная отцом.
… вот здесь спала Ева,
дул северный ветер,
и у яблока был упоительный вкус…

...и никто никогда не узнал,
что "Чёрный квадрат" - двойной портрет
влюблённых друг в друга зеркал...

Душил телефонную трубку, тряс,
но так и не заставил её
заговорить твоим голосом.

Смерти жёстким приговором
на тебя лишаюсь прав…
… но Есенин Айседору
утащил с собой за шарф!

… и шумят тревожно листья леса.
Это ночь пытается взлететь.

Первый снег
пробует землю
как воду - купальщик.

рентгеновский кабинет зимы

…и снится: времени река
по руслам новым потекла,
а я, на пересохшей старице,
как камень, не могу состариться…

Ничего не сделал в жизни важного,
не на что бессмертие купить.
Что могу я? Разве что бумажного
голубя на волю отпустить.

О, дайте, дайте наконец
Свободу самой маленькой матрешке!

Я пел, но не в полную силу —
в какую-то четверть ее —
и трех четвертей не хватило,
чтоб слышали пенье мое.

И звуки чужие несутся
в эфире —
то ржут, то жуют —
как будто бы кони пасутся
по небу, где боги живут.

Время мало по природе, а времени — мало.
Тянут его на себя, как во сне — одеяло.
Это в пространстве игра нам досталась такая.
Холодно с краю.

Я со вселенной шинели ее не стяну.
В игры «на вылет» с бессмертными я не играю.
Вот почему добровольно строку, как струну
обрываю.

Как Моцарт, заснет стрекоза
надолго — спроси у любого.
У смерти такие глаза —
нездешние, как у слепого.

Сосет, запустив хоботок
в дыру, где насытиться нечем.
Огромен пространства цветок,
но тоже, проклятый, не вечен.

Тоска заржавленных грузовиков,
несущихся куда попало,
и на трубе из прежних слов
лишь «дым»; «отечество» — пропало.

Устройства трех слонов-китов
чертеж давно протерт до дырки.
Я строить новый мир готов,
как в готовальне спящий циркуль.

О чем неслыханном пророчит,
на берег выбросившись, кит?
Что написать на небе хочет
сгорающий метеорит?

Ей предназначенной орбиты
планета потеряла путь,
И нет губительней защиты
чем Солнца огненная грудь!

Ночь спокойна, словно сон ребенка,
Млечный путь не высох на губах,
но звездой прошитую пеленку
поджигает Солнце второпях.

И по кругу, как на скачках кони,
мчат планеты, алча трын-травы.
Силы притяженья беззаконны,
ветром шапку сдуло с головы.

Словно античные монеты,
где профили богов живут,
парад устроили планеты
и, замирая, слова ждут.

Чья тут рука их строит снова,
я, тайновидец, знаю сам.
Не будет отдано мной слово
на откуп мертвым голосам!

Как западня для мысли — голова.
В мозгу, как в дебрях, топко и угрюмо,
но прорубают просеки слова
в сплошном лесу бессмысленного шума.

И головой отрубленной, на блюде,
я буду искривлять стихами рот, —
ведь если на земле меня не будет,
то кто же слово здесь произнесет?

Бессмертными не стоит притворяться,
ведь те слова, что произносим мы,
как фейерверка звезды растворятся
в первоначальном океане тьмы.

Забудь безмолвный образ человека,
но заклинаю, черный мозг ночной,
храни слова до завтрашнего века,
до будущего вдоха над водой.