Произведения

лес пахнет свежо под луною
он в прошлом как все мы весна
роняет осина: не ною,
я тень серебристого сна
ей памятна веха в отчизне
где чертятся судьбы вещей
которых никто в этой жизни
не приговаривал к ней
святые о если бы крылья...
да мало под коркой души
и света за лиственной пылью
в хрустально звенящей тиши

Луч солнца проникает в сердце,
а в нем пульсирует печаль...
Сосед с улыбкой иноверца,
не помнящий иных начал
за видом осени, платформы,
подошв и грязи впереди,
не смейся, плакать – это норма
с крестом покойной на груди...
День ноябрит, но дождь вторичен:
вдали на бледно-голубом
вдруг вырастает дом кирпичный,
авто и пешеход, потом
перерастает небыль в небо
над пожелтевшею травой
и станущей горячим хлебом
озимой, а не яровой.

А вот беседка, а за ней
в конце пустой аллеи звёзды
ведут туда, где боль – сильней,
но и любить – ещё непоздно.

Не спьяну подмигну глазку
светила на сапфире гладком
пустых небес – мазок к мазку...
Что жизнь? Игра, а не загадка.

Мотор, хлопушка, пируэт...
И остаётся тембр гобоя
в мгновенном кадре, голубое
и мой искристый бабий бред.

«Горит Венеры голубая точка –
во вспышках мозг, небес нейронный скан...
Засыпь-ка горкой чайные листочки,
осознавай, плеснув тепло в стакан,
что жизнь есть жизнь, а между тем – экран,
на нем картинки, твитнутые строчки
и люди – леди, бляди, bludy, блохи...» –
так мне шептал чудак, зашедший в бар,
и на очках его светился пар...
Что мы несли среди поддатых пар
под гул и стрекот цифровой эпохи!

Пудра, запах с цитрусовой нотой,
на столе две смятые банкноты,
разливает осень свет, как чай...
Вдруг присядет ангел невзначай
в сетевом кафе за низкий столик –
алкоголик, старый алкоголик.
И как будто бестелесна я:
наполняет солнце – где края? –
не бокал, не чайник из металла –
ни бродяг, ни ангелов не стало б,
но однажды, свои планы скрыв,
Бог-Творец Большой устроил Взрыв,
и, зажав меж пальцев стебель ручки,
пишет бомж в блокнот про эти штучки.

А в тёплом воздухе плывут весны улики,
янтарь и полутьма. Я в ней благодарю
за книгу, за закат, за золотые лики,
им должно плыть над полем по календарю...
И книга, и мудрец очерчены овалом
земного бытия, без выбоин-пустот;
как хорошо – слова в строку не валят валом,
и это хорошо – пролесок прорастет,
омоет с высоты до косточки водица
войну с чумой и дней обычных карнавал...
Сказал же Соломон, что лучше не родиться,
но, может быть, ошибся, может, сплоховал!

Как было в восемнадцать умирать легко,
пить строк сияющих стальное молоко
и четко в параллель к желейно-мутной лени
огнем души, не созданной для тленья,
касаться Леты строго и легко!..

Квадрат доски, тупой мелок, окно,
аудиторное обычное кино.
За кадром, как из ящика Пандоры –
моллюски, маловеры, мародеры,
мое «Я думаю, я понимаю, но...».

Проговори их естество, не злись,
раз уж они откуда-то взялись,
четыре всадника, и каждый со снарядом...
Мой сын сидит в конце седьмого ряда:
блестят очки. Горит лазурью высь...

– Ты, правда, умер? Может, не зазря.
Сойди, мой Бог, в туманы мартобря,
успей сейчас, раздай им по конфете:
«Не сталкивайтесь, ядра! Вы как дети!
Смысл этой жизни – тихая заря».

На цветке мускатного шалфея
замер в ярком блике махаон,
видно, думал: «Нет, я не жалею,
что я лета смертный фараон».
На листках, под слоем тёплой пыли
или в звёздной пудре – не пойму, –
тайный текст о том, что слово «были»
непонятно сердцу и уму.
А бессмертник выдохнул в пространство,
он растёт всегда среди могил,
чтобы с ним о зла непостоянстве
не покойник, ты поговорил.
Что ты ждёшь? Погибнуть от снаряда
или, как в романе, полюбить?
У креста кусты цветут нарядно,
не гадая зря, чему – не быть.

1
Синее пламя небес.
Искры цикория.
День утонул и воскрес
у берегов Евпатории.

Чайка, молчи, без тебя
знаю, что боль не кончается.
Век на мгновенья дробя,
ветки качаются.

2
И все же бабочка жива,
и на листке джиды ей снится
не этот юг, не эта Ницца,
а снежной ночи кружева...

Букашка грезит, пьет нектар,
природа трудится, как робот:
на предрассветный алый обод
льет излучение пульсар.

3
Гнется – бегония;
где ты, утраченный рай?
Время теряй, не теряй -
август в агонии.
Парус бежит по волнам
цвета зелёного вермута,
и вспоминается нам
в ментике
Лермонтов

Падает луч на дно,
светится водоем,
ибо ему дано
стать голосом и огнем.

И трепетом, и тропой
от облака до песка,
ведущей на водопой
блеск алый издалека.

А будет ли что потом,
как станет вода темней...
О чем это я? О том:
попробуй шагни по ней!