Произведения

На печь залезешь. Станет горячо.
Колючее откинешь покрывало.
Прислушайся – тиктакает сверчок,
с каким-то нереальным интервалом.
Отыщешь среди вороха бумаг
пергаментные  детские рисунки,
почувствовав, как памятью обмяк,
а снег в деревне валит третьи сутки.
Вот кошка забирается на грудь
урчащая, тяжёлая, седая.
Её бы не забыть. Не позабудь,
наутро старый домик покидая,
изгибы проржавевшего крючка,
на окнах паутиновые струнки,
тоскливую мелодию сверчка,
и целый мир на мамином рисунке.

Когда кончается мадера
и сердце тянет в Имереть,
добавь немного постмодерна,
где всё про время, и про смерть,
про неустроенность святую,
и гениальность, в цвете лет
уйти, геройски салютуя –
тому навстречу, этим вслед…
Когда кончается напиток
и философствует цирроз,
поэту хочется не пыток,
а “полной гибели всерьез”,
и за дождями, за дождями,
увидеть, как небесный дед
своими длинными жердями
в стада сбивает лунный свет…
Когда утрачиваешь мерно
вина оставшуюся треть,
плесни немного постмодерна,
 впредь…

Луны кошачий ноготок
создаст царапину рассвета.
Зима. Пойти бы на каток.
Скользить,  до свитера раздетым.

Влететь, распаренным, смешным,
в сугроб на резком повороте,
и встать, к восторгу малышни,
улыбчивым, как Паваротти.

Устав под вечер от коньков,
идти к навесу, как на лыжах,
и чтоб тянуло коньяком
и чаем из кафешки ближней.

Так воскресенье  как во сне
до сладкой яви вырастает.
А в понедельник ляжет снег,
и до субботы не растает.

долгие долгие зимы
мутные проруби дней
дворники черные мимы
резкие смены теней
серые здания шубы
улицы взятые в плен
был бы неузнанным Шуберт
там где не к месту Шопен
города поднятый ворот
пальцами каменных труб
прячутся псиные своры
в полуподвальный тулуп
встречные люди что рыбы
чувствуют Божью уду
ловкую ловкую ибо
небо есть прорубь в пруду

Я жду электричку на платформе “Серп и молот”.
Над головою птички галдят и гадят.
Тёти и дяди, урны, ручные клади…
По сравнению с ними всеми я свеж и молод.
Периферия зрению ставит галку
на каждый зрачок – отмечено. Чёрный циркуль,
приклеенный к циферблату, шагом игл
приговорённое время сажает на кол.
Я, замечая это, лениво  зевок глотаю.
Табачный туман напоминает сюжеты фильмов
всех сразу, и товарняк проезжает мимо.
Мне кажется в этот миг я один брутален.
Мне кажется, как завсегдатай в любимом баре,
я знаю каждого из стоящих, сидящих, ждущих,
курящих, пьющих, читающих, покупающих и жующих.
О том, что я ошибаюсь, мне намекает парень,
кладущий руку на ягодицу другого “красавца”…
и незаметно вытаскивающий айфон жестом ловким,
а потом они вместе смотрят  фотки…
Мне кажется, я слишком часто стал ошибаться.
 
Через минуту подъедет та самая электричка.
Через два с половиной часа я буду дома.
Включу умирающий ноутбук, набросаю стишки, по любому.
Съем бутерброд, лягу спать, не проверив личку.

вырубается страж темноты
ключ работает в три оборотца
темнота переходит на ты
от себя ничего остаётся
по ступеням к подъездным дверям
в этой логике невыносимой
выходящему до фонаря
возрастной рефлексии помимо
неустанно скрипит колесо
зажигалка и вечер соосны
колесо ты моё то да сё
огоньков дармовые анонсы
и луна белой фишкой как бы
и  глазливый на кубики дует
это длинные нарды судьбы
ждут когда же домой заведу я

В парке пела Аня Леннокс,
в прошлом веке Энни пела.
Будто призрак птицы феникс
над своим летала телом.

А на выходе из парка
с элементами державы,
море, гибкая испанка,
горизонт в руках держало…

Я ещё пытаюсь спамить,
вспомнить и послать себе же
эту память, эту память,
этот пляж на побережье,

но доносятся отрывки,
как в прибрежных водах мелких,
золотые плыли рыбки –
то ли Ани, то ли Ленки…

Человек ушел тайком.
Говорят, что был таков.
Для ровесника ребёнком,
для ребенка стариком.

Человек сказал: “Пока
и до встречи. Вот рука”.
Просто лестницу приладил
прямо в небо с чердака.

Человек ушёл, следа
не оставив. Не беда,
если ты его не видишь.
Видит он тебя всегда.

всё именно так как хотелось
о чём и не думал шекспир
то время чернее отелло
то слава безумней чем лир

ты видишь убитые буквы
валяются без похорон
летят перелётные буки
плывёт цвета хаки харон

и страшно от этих эклектик
и внутренний пьян валтасар
просрали последний билетик
ходи не ходи на вокзал

положены судьбы альденте
голодному веку на зуб
невидимый плащик надень ты
прикинься хотя бы что труп

хотелось же именовалось
озвучивалось да звалось
чего же ты плачешься аллес
спасенье в сакральном авось

некрасивая девушка в электричке
читает хемингуэя
обычную бумажную книжку
с загнутыми уголками страниц
короткие и один очень короткий рассказ
входят пассажиры и выходят
безбилетники не отличаются по повадкам
у каждого из присутствующих
гаджет продолжение руки
не заканчивающийся чем-то
определённо чем-то вечным
следующая станция москва курская
эрнест умещается на ладонях
полнее чем в википедии
и чеховская его неулыбка
оставляет румянец на скулах…
о боже как же красива некрасивая девушка
читающая  хемингуэя