Произведения

Дверь тюремной камеры открылась, внутрь зашел священник, который не имел никакого желания отходить намного дальше от двери. Так что он остановился, дождался, когда дверь позади него закроется, бросил взгляд на преступника, лежащего на тюремных нарах, тихо откашлялся и произнес:
— Доброе утро. Я пришел поговорить с Вами.
— Правда? — спросил преступник. — Как погода снаружи?
— Сегодня солнечно, — ответил священник. – Но давайте непосредственно перейдем к делу.
— К делу? То есть к преступлению?
— Вы знаете, что совершили преступление?
— Иначе почему я здесь? — иронично поинтересовался преступник и развел руки в стороны. — Но этот разговор я поддерживать не стану, священник. Об этом убийстве со мной хотят говорить все, мне наскучила эта тема.
— Боюсь, Вы не понимаете. Я — Ваш последний шанс на прощение и очищение от темных помыслов, настоятельно рекомендую им воспользоваться. Вы совершили большой грех, если решились на убийство во времена царящей эпидемии.
Преступник насмешливо посмотрел на священника, но ничего не ответил.
— Ну-с, — продолжал священник. — Хотите покаяться и облегчить Ваше наказание?
— Наказание?
— Вас приговорили к смертной казни через повешение, — равнодушно ответил священник.
— Ах, Вы об этом наказании, — протянул убийца несколько скучающим тоном.
— Я так понимаю, оно для Вас недостаточно устрашающее?
Убийца снова посмотрел на священника, он молчал, словно обдумывал, стоит ли задавать ему важный вопрос. Но все-таки поинтересовался:
— Вы можете ответить мне на вопрос — что для Вас значит наказание?
— Боюсь, я Вас не понимаю.
— Не страшно, — говорил преступник. — Ответьте так, как поняли. Вы священник или нет?
— Конечно священник! — оскорбленно ответил священник.
— Тогда ответьте как священник, что же такое наказание?
На самом деле, тот священник, который разговаривал сейчас с преступником, не был воплощением мира, света и чистоты. И ему не доставляла никакого удовольствия полемика с этим мерзким убийцей, который, вместо того чтобы спокойно исповедаться, задавал какие-то глупые вопросы. Обычно каждый преступник перед смертью просил священника простить ему грехи, просил благословения и чего угодно еще, но не растягивал их встречу подобным способом!
— Не понимаю, чего Вы хотите.
— Боже милостивый! Просто скажите, что такое наказание!
— Что ж, — озлобился священник. — Наказание, господин преступник, — это мера, которую назначают в ответ за Ваши прегрешения.
— Это все? — спросил убийца.
— Извините?
— То, что Вы сказали, — это все? Это и есть наказание?
— Боюсь, что да, — ответил священник, и преступник громко рассмеялся. Его смех был настолько зловещим, сумасшедшим и оглушающим, что священник поежился — не настоящий ли демон перед ним?
— Ох, — выдохнул убийца, отсмеявшись и вытирая слезы с уголков глаз, — умеете же Вы рассмешить.
Священнику явно было не по себе.
— Постойте, — сказал преступник. — Зачем, говорите, Вы пришли?
— Я здесь для того, чтобы помочь Вам обрести прощение...
— А-а, — протянул, перебивая, преступник. — Ну, Ваш праведный суд мне все равно не поможет. Вам лучше уйти, священник.
И священник уже дернулся было в сторону двери, но, вспомнив, что у него пока нет ответа на главный вопрос, который ему обязательно зададут с той стороны двери, остался в камере.
Он сел на нары, расположенные у другой стены, напротив преступника, и продолжил диалог:
— Не поможет Вам в чем? Вы хотите избежать наказания? Боюсь, это будет невозможно, учитывая все то, что Вы сделали с Вашей женой.
Убийца снова смотрел на него насмешливым взглядом.
— Нет, священник, — ответил преступник. — Наша с Вами проблема в том, что между нами нет взаимопонимания, так как говорим мы совершенно о разных вещах. Вам с Вашей позицией, прошу прощения, лучше исповедовать дурачков.
На этот раз священник понимающе кивнул головой.
— Вы не верите в силу Господа.
— Нет, отчего же? — сказал преступник и достал из-под рубашки цепочку с крестом, висящим на шее. — Я крещеный и верующий. Но сейчас Господь бессилен.
— Вы считаете свои грехи слишком тяжкими для Его прощения?
Преступник сощурился.
— Вы так аккуратно облекаете мои деяния в витиеватые словечки, почему бы Вам, священник, прямо не сказать мне в лицо, что я совершил?
— Вы убили свою жену, — сказал священник.
— Да, но как?
Священник промолчал, и тогда преступник продолжил:
— Хотите, расскажу? — он сел на нарах, чуть наклонившись вперед. — Я схватил кухонный нож, всадил ей его в грудь, прямо в сердце, повернул, будто ключ в замочной скважине. А когда я его вытащил, кровь стала стекать по лезвию, к рукоятке, окутывая мои пальцы, руку и рубашку. Вот эту рубашку! — закричал он, оттопыривая алую ткань в сторону от тела. — Жену я осторожно положил на землю, возле дома, и сидел подле нее до тех пор, пока нас не увидели. Я разговаривал с ней, поправлял ей волосы, но я был весь в крови, поэтому я выпачкал ей волосы. — Преступник на мгновение замолчал. — Ни один из вас не сможет наказать меня сильнее,  чем я сам себя наказываю.
— Вы сожалеете, это нормально, — сказал священник, и тень улыбки скользнула по его губам. Он наконец смог облегченно вздохнуть, когда осознал, что ему удалось хоть в чем-то понять преступника, которого он желал поскорее отправить на казнь.
— Сожалею? О чем? — спросил преступник.
— О содеянном, разумеется.
Преступник покачал головой. Он задумался, а потом спокойно ответил:
— Я не сожалею. Повторись это снова, я бы поступил точно так же.
Священник побледнел, вскочил с нар и отошел к двери.
— Ну что, священник? Вы меня не прощаете?
— Бог все простит.
— То, что Вы называете наказанием, священник, для меня будет освобождением. Вы этого не понимаете, конечно.
— Освобождением, — повторил священник. — Так Вы хотите сбежать от ответственности или от самого себя?
Убийца улыбнулся.
— Я хочу попасть к жене.
— Для чего Вы тогда убили ее?
— Сложный план, верно? — хохотнул преступник. — У Вас он не укладывается в голове, а?
— Как бы там ни было, сомневаюсь, что Ваш план сработает.
— Почему Вы так думаете?
Священник молча смотрел на убийцу.
— Потому что моя жена в раю, а я попаду в ад, так? Так Вы думаете, священник?
— Вы и сами знаете.
Преступник снова рассмеялся.
— В таком случае, Вам стоит помолиться, чтобы не вышло обратного. Если бы не моя вера в то, что мы встретимся с ней наверху, я бы размозжил себе череп сразу, как только убил свою жену.
Священник нервно сглотнул. Его сердце давно уже ушло в пятки, а находиться с преступником в одном помещении он уже явно не мог.
— Вы нуждаетесь в исповеди, господин преступник?
Убийца поднял голову на священника, от его глаз не укрылось ни одно изменение в его состоянии и поведении. Преступник изогнул уголок губ в понимающей улыбке и ответил:
— Нет, священник, благодарю. Вы свободны, в отличие от меня.
— Тут Вы правы, — ответил священник, он облегченно повернулся к двери и громко забарабанил в нее. — Выпускайте, мы закончили!
По ту сторону двери было тихо, тогда священник снова в нее забарабанил, и вскоре послышался голос из-за двери:
— Слышу, слышу! Вам придется подождать несколько минут, ключник скоро вернется.
Священник едва сдержался от разочарованного стона, он понурил голову и сел на нары, с которых не так давно вскочил.
— Что, священник, не Ваш день? — усмехнулся убийца, но священник не только не ответил, он даже не удостоил мужчину взглядом.
В промозглой камере было темно и мрачно, а холод пробирал до костей.
— Она была заражена, — тихо сказал преступник, глядя на свои трясущиеся руки. — Если бы мы ничего не предприняли, она бы умирала на протяжении тридцати часов самой мучительной смертью. У нас не было в доме оружия, поэтому выбор пал на нож. Этого никто не знает, и Вы тоже не станете об этом болтать. Мы друг друга поняли, священник?
Священник помолчал, а потом поднял глаза на несчастного преступника.
— Не понимаю, почему Вы не сознались сразу? В свете таких событий Вас бы не стали казнить.
— Боже милостивый, Вы что, меня не слушали?! — закричал убийца. — Эта казнь, будь она неладна, будет для меня освобождением!
— Вы ждете своей смерти, — сказал священник, когда действительно понял преступника. — Вы отняли жизнь у умирающей женщины. Вы исполнили ее последнюю волю? Да, Вы совершили грех, но этот грех отличается от того греха, в котором Вас обвиняют.
— Думаете, мне от этого легче? Да мне плевать, какое обвинение мне предъявляют! Даже если весь город и Вы, священник, в том числе станут говорить мне, что я невиновен, что я святой, я не услышу ничего. Мое настоящее наказание — вот здесь, — убийца коснулся пальцами своей головы, — и его ничто оттуда не вытурит, его ничто и никто не обманет. Это всегда со мной. Любой другой физической пытке мое собственное наказание и в подметки не годится. Понимаете, а, священник?
Щелкнул замок, дверь камеры открылась и внутрь просунулась голова ключника.
— Простите, что задержал Вас. Можете выходить, — сказал ключник.
— Помните, священник, — сказал убийца, — что Вы выполняете мою последнюю волю. Прошу Вас не болтать об этом.
Священник некоторое время молча смотрел на преступника, теперь в его взгляде читалось и понимание, и даже сочувствие.
— Господь с Вами, — сказал священник, вышел в коридор, и дверь тюремной камеры вновь закрылась.

Апрель
Первый этаж. Папа тянет меня на улицу. Весенние ручьи на дорогах и слякоть. Я иду в детский сад с отцом, он держит мою маленькую ручонку, а я кричу о том, как сильно хочу в постель. Розовое платье, которое недавно мне купила мама, скрывается под пальтишком очень темного цвета. Папа несет сумку с моими туфельками, мне не терпится их наконец надеть. Мне четыре года. Меня мало что беспокоит. Разве что монстр под кроватью, которого никто не видит и поэтому никто не может прогнать. Дядя Андрей очень добр ко мне. Это он подарил мне книжонку с детским фольклором, после которой ко мне переселился тот самый монстр. Несколько раз отправляла своего монстра домой к дяде Андрею. Не идет.
Май
Пятый этаж. Мой монстр трижды плюнул на мою кровать, когда увидел мой новый шкаф, и, помахав мне мохнатой рукой, скрылся за деревянной дверцей. Придется освобождать ему часть шкафа, иначе вновь перейдет под кровать. Мне восемь лет. В новом доме нет лифта — у меня новая причина для нытья. Мама с папой часто ругаются, когда думают, что я сплю. А я не могу уснуть из-за того, что монстр в моем шкафу начинает шкодить по ночам. Он не выходит ко мне, но постоянно чем-то шелестит, а когда я набираюсь смелости подойти к шкафу, он пугает меня и продолжает шкодничать.
Июнь
Седьмой этаж. Мои ровесники вовсю гуляют большими компаниями, возвращаются домой поздно вечером, пробуют спиртное втайне от родителей, обустраивают свою личную жизнь, а я устанавливаю на полу четыре элемента — огонь, воду, землю и воздух — и взываю к тому, кто способен вернуть мне моего монстра. Со стороны это выглядит спектаклем на очередном детском утреннике. Но я уверена в том, что у меня получится, это же столько раз показывали в фильмах!
Зажженная ароматизированная свеча сильно пахнет. Вскоре этот запах доходит до мамы, которая была в соседней комнате, так что она врывается в мою и видит меня в защитном круге, который я нарисовала мелом прямо на полу. Кажется, мама поражена, она испуганно глядит на элементы, задувает свечу, отчитывает меня и вылетает из моей комнаты.
Бояться нечего, мам, мой ритуал не сработал. Мне четырнадцать лет, и в моем шкафу и под моей кроватью нет монстра. Я начинаю чувствовать себя одинокой.
Июль
Девяносто седьмой. Чуть больше месяца осталось до одного из самых важных дней для семилеток. Для всех семилеток, кроме меня, хотя мне тоже семь. Чуть больше чем через месяц я пойду в первый класс. Еще недавно я хотел туда не меньше остальных. Я по сути понятия не имел, чему меня там будут учить и как, но был уверен, что мне понравится. Сейчас же я хотел туда только потому, что реже желал бывать дома. Я остался с отцом, который понятия не имеет, что со мной делать. Он не знает, что я ем на завтрак, не знает, во что я должен быть одет и как укладывать мне волосы, так что выглядел я, надо признать, странно. Я был в старой футболке, на которой я когда-то прожег дырку горящей спичкой, и новых брюках, изначально отложенных для школы. Отец постоянно ругается за чумазое лицо и грязные брюки, которые в таком же виде я надевал на следующий день.
Август
Две тысячи шестнадцатый. Сухо, как в Сахаре. Я остался без отца. В руке — гитара, справа — сухое поле, слева — оно же. Подо мной асфальтовая дорога со скромной, едва заметной белой разметкой. На мне футболка, джинсы и кеды. Я ступаю по двойной сплошной. Если бы я не знал, что нахожусь в России, решил бы, что каким-то Макаром меня занесло в один из штатов Америки — Техас. Гитара в паре сантиметров от асфальта, одно неловкое движение — и начнет скрежетать по моим мозгам.
Все, что у меня осталось, — это гитара и диплом, который должен был меня согревать. Как бы не так. Я не знаю, куда иду и как давно. Просто плетусь по старой загородной дороге. Асфальт здесь все еще целый, странно, что здесь никто не ездит. Но то, что за все время моего скитания по этой дороге я не встретил ни одной машины, — факт.
Воздух свежий, а пахло сухой травой и чем-то пряным. Мне вдруг вспомнилось детство с такими же запахами и все те деревни, куда меня на лето отправляли родители.
Сентябрь
Две тысячи пятнадцатый. Золотая осень обошла меня стороной. Я слоняюсь по аэропорту. На мне футболка, джинсы и кеды. В руке — гитара. Время от времени я задеваю корпусом пол. Вокруг рой любопытных глаз, таращащихся на меня. Я без сумки, без багажа, даже без портмоне. Посадочный талон покоится в кармане и там же немного денег. Я с гитарой. За окном — хаосно расставленные самолеты и затянутое небо над вышкой. Моросит дождь. Погода вызывает у меня отвращение. Еще немного — и я буду посреди облаков, про которые столь много всего написано.
В другом городе меня ждет отец, который так внезапно слег в постель. Хочешь не хочешь, а вспоминаешь болезнь матери и ее скорые похороны. Если отбросить существование гитары, то моя жизнь стоит на месте. У нее нет желания куда-то идти, к чему-то стремиться.
Хотел бы я посмотреть на того, кто воодушевлен облаками. Ему следует проверить психику. Сам не увидел ничего. За стеклом иллюминатора — кромешная тьма, хоть глаз выколи. А может, все дело в ночи? Успел разругаться со стюардом: видите ли, нельзя при взлете сидеть с гитарой. Выдал ему, что решительно отказываюсь взлетать без гитары. Он уже готов был выставить меня прямо в аварийный выход, не прибегая к помощи трапа: вышел — и все. Но тут в ссору ввязалась женщина, заступившаяся за меня, и стюардесса. В конце концов от меня и гитары отстали, сказав мне напоследок, что я волен делать что хочу. Во время посадки ко мне уже никто не подходил.
Октябрь
Тринадцатый этаж. Теперь мы живем в старой четырнадцатиэтажке. Кажется, мои родители наконец остепенились, перестали жаловаться на квартиру, на сам дом, на район. Я же, наоборот, только начала. Мне нравились все прежние квартиры, но не эта. Родители тщательно скрыли все грехи, квартира выглядела новенькой, как с обложки журнала, но я же не дура. Например, если убрать обшивку возле раковины на кухне, можно докопаться до ржавых труб, страшных, как атомная война. Возле раковины вечно пахнет сыростью и грязью, которая таится под обшивкой. В моей комнате очень светло, но неуютно и холодно — не спасут ни батареи, ни обогреватели. Холод идет от стен, пола и потолка. Входную дверь здесь постоянно заедает. Отец уже дважды менял замок — бессмысленно. Я думаю, что это здешнее проклятие. Словом, я не в восторге от минувшего переезда, однако есть то, что не может меня не радовать: мне семнадцать лет, и, кажется, я впервые по-настоящему влюбилась.
Ноябрь
Тринадцатый этаж. Я заталкиваю свои вещи в сумку, сейчас одна минута первого, за окном ночь. Родители уже спят, а мне только что исполнилось восемнадцать. Я собираюсь покинуть этот дом и переехать к тому, кто ждет меня в машине возле дома. Родители узнали, что я связалась со взрослым мужчиной, запретили мне с ним видеться. К счастью, у моего мужчины имелся альтернативный вариант — он предложил мне сбежать к нему. Идет уже третья минута моего совершеннолетия — мой путь к свободе.
Мне больше не придется терпеть скрипучие полы, скрипучие двери и заедающий механизм в пластиковых окнах, вечно срабатывающую сигнализацию и шумных соседей.
Родителям я оставила записку. Может быть, позже они меня поймут?
Декабрь
Две тысячи четырнадцатый. С того проклятого дня прошло почти два года, а я до сих пор вижу себя на той промерзшей лавке, я до сих пор не могу согреться — дрожь скользит по рукам. Всегда было интересно, что я буду чувствовать в этот момент. Скажу тебе, мое минувшее счастье, я словно вышел покурить с умершими от рака легкими. При вдохе — сильный хрип, как у прокуренного алкаша, при выдохе — кровавые плевки. Внутри саднит, похоже, и там я что-то успел испортить. Я словно ускоренный процесс гниения. Я закрываю глаза с надеждой, что забуду все, как страшный сон. Открыв, понимаю, что я физически здоров: у меня нет ни кашля, ни хрипа, а внутри все же саднит. У меня болят и стонут невидимые органы. Вот придешь к врачу, он спросит: «Где болит?», а я и сказать не знаю что. Готов лишь кричать: «Вот здесь же, здесь! Видите?», — а сам незнамо куда показываю. Я чувствую, что я жив. Я знаю, что впереди еще многое ждет, а чувство все же такое, будто по мне прокатилась фура, при этом меня даже не удосужились отправить в больницу. Мол, ступай ты, само заживет. Дрожь скользит по рукам. Тебя нет. Со мной холод.
Январь
Две тысячи тринадцатый. Я сижу на лавке посреди Первомайского сквера. На улице — семнадцать градусов ниже нуля, но мне тепло. Я жду женщину, которая просто не умеет не опаздывать. В кармане зимней куртки бархатная коробочка с недорогим кольцом. Сегодня я защитил диплом и сегодня собираюсь предложить своей женщине официально связать свою жизнь со мной. Я откладывал этот момент бесконечное количество раз, хотя давно без ума от этой женщины. Моей ошибкой было то, что я был уверен — пока я не получу диплом, на меня нельзя положиться. Если бы понял свою оплошность раньше, то сейчас многое было бы сделано, а не пылилось на антресолях. Я давно хотел купить гитару, обучиться игре на ней, но откладывал до окончания университета. Я был уверен, что это обучение только помешает основной учебе. А сейчас понимаю, насколько это было глупо. Захотел — бери и делай.
Мое тепло резко сменяется тревогой и тоской, и я начинаю чувствовать холод, когда смотрю на часы: она должна была прийти час назад. В эту минуту я начинаю что-то понимать, но не позволяю мыслям окончательно пускать корни в моей голове. Вместо раздумий я набираю ее номер на сотовом, но она не отвечает. Я сижу на промерзшей лавке, в кармане зимней куртки бархатная коробочка с недорогим кольцом. Она не придет.
Февраль
Пятнадцатый этаж. Со злостью я заталкиваю все свои вещи в сумку. В таких случаях, кажется, обычно обвиняют мужчину. Мол, это он такой мерзавец, испортил мне всю жизнь. Ведь так говорят? Только у меня все по-другому: это я дура. Ведь никто меня не заставлял к нему переезжать, никто меня не обманывал. Я с самого начала догадывалась, с кем имею дело, но все же сделала ставку. Такие, как он, не меняются. Или по крайней мере не меняются с такой, как я: молодой, взбалмошной, импульсивной, ревнивой особой.
С какой-то грустью я оглядываю квартиру. Сердце щемит не от того, что я ухожу от него, а от того, что я больше не проведу ни дня в этой квартире, а ведь она так мне нравилась. Здесь всего две двери — входная и дверь в ванную. Потолки высокие, стены окрашены краской цвета слоновой кости. В гостиной белый велюровый диван, кофейный столик и небольшие тумбы темных цветов. Гостиную и спальню отделяет белая ниша, на которой покоится разная дребедень — от ароматизированных свечей и книг до брелоков, которые он коллекционирует. В спальной окна во всю стену, большую часть комнаты занимала роскошная широкая кровать. Белое постельное белье, множество подушек и цветное покрывало, лежащее в изножье кровати. Мне девятнадцать лет, и я снова переезжаю.
Я выхожу на лестничную клетку и, хоть я это всегда ненавидела, спускаюсь на первый этаж не на лифте, а по лестнице.
Март
Две тысячи семнадцатый. Прежде я думал, что в гитаре мое спасение. Что она — это тот мой мир, в котором я мог скрыться от всех и всего. Я и скрывался. Все два года — с тех самых пор, как купил ее. Я не представлял себя без нее, не представлял, что могу уехать куда-то без гитары, не представлял, что смогу прожить хотя бы один гребаный день, не взяв ее в руки. Когда я хотел шагнуть с крыши или вылететь в реку с моста, я брал гитару и забывал обо всех глупостях, забывал о ребячестве, которое временами просыпалось во мне.
Сейчас, когда я увидел ее, девушку на лавке, я понял, как ошибался. Гитара была не спасением, она была моим мостом, соединяющим прежнюю жизнь и новую, которая мне только предстоит. Она была мостом, который я только что перешел, — я прекрасно это понимал. Я перешел на другой берег, меня наконец отпустило прошлое.
Я осторожно подсел к одиноко сидящей девушке. Выглядела она печальной, я пытался казаться безобидным. Она в синем пальто и голубом берете. Пряди русых волос аккуратно лежали на плечах. Я ничего не говорил ей, лишь протянул ей свою гитару. Мне-то она больше не нужна. Возможно, теперь в ее жизни она станет таким же мостом, каким была у меня? Сегодня мне исполнилось двадцать семь, и я перешел на новый этап своей жизни.
Апрель
Первый этаж. Я вывожу дочь на улицу. Весенние ручьи на дорогах и слякоть. Я наконец-то обрела свой дом. В моей руке сумка с нарядным платьем и туфлями для дочери. Я веду ее в детский сад, ей четыре года. Незадолго до того как мы вышли из дома, я отправила мужа на собеседование. Еле отговорила его не надевать кеды и джинсы. Давно уже взрослый мужчина, а все равно ведет себя как ребенок, но мне это никогда не надоест. Он смешит меня своими причудами, во время которых я еще раз понимаю, как сильно люблю его. Мне кажется, что все эти годы, что мы были с ним не знакомы, я смотрела на мужчин только для того, чтобы найти его. Его — в настоящем моего мужа и отца моего ребенка. Все это время жизнь сама вела меня к нему. Я должна была пройти все пятнадцать этажей, чтобы спуститься обратно — на первый — и найти его.
Гитара стала нашей, мы потихоньку начинаем обучать игре на ней нашу дочь. Возможно, когда-нибудь уже она отдаст ее тому, кто будет в ней нуждаться. Однако стоит признать, что она не такая, как я или муж. Хоть мы и живем на первом этаже, она с удовольствием взлетает по лестнице до последнего этажа и мигом спускается обратно. Она не откладывает желания и мечты на потом, берется за все сразу, хотя часто эти желания не для ее возраста, но это ее только подстегивает. И все-таки кое в чем мы с ней схожи: под ее кроватью живет монстр, по которому я когда-то тосковала.

Снега намело до самых окон в один из последних дней ноября. Накануне декабря родители Кристины, как всегда, праздновали ее день рождения. Гости все прибывали, расхваливали пышное платье девочки и яркий бант на голове и вручали ей подарок. Кто-то дарил игрушки, кто-то наряды для кукол, а также сами куклы, а чьи-то подарки все же отличались оригинальностью. Кристина была вне себя от счастья. Она бегала по дому и улыбалась каждому, чье лицо видела. Ей нравилось быть в центре внимания, нравилось приподнимать подол пышного длинного платья и кружиться. Когда все гости уже прибыли, Кристина немного запечалилась, ведь это означало, что подарков больше не будет, но в дверь неожиданно постучали. Кристина поспешила открыть дверь дома, в лицо подул снежный ветер, а на руки упал холодный сверток. В такую метель она никого не могла разглядеть, так что девочка сказала что-то неразборчивое и закрыла дверь.
— Кто это был, Кристина? — спросил ее отец.
— Я не видела, — ответила девочка.
На свертке было написано ее имя, так что Кристина судорожно стала сдирать упаковку со своего подарка, уж слишком она была нетерпеливой.
Разодрав упаковку, она разочарованно заморгала глазами.
— Папа, это книга! Книга! Зачем мне книга?
Отец Кристины все это время наблюдал за дочерью. Он склонился к ней и взял у нее книгу.
— Я же не люблю книги, папа! Кто мне ее подарил?
— Не знаю, родная. Иди положи ее к остальным подаркам в своей комнате. Может быть, когда-нибудь она тебе приглянется.
Но Кристина замотала головой.
— Нет, она мне не нравится, — она схватила книгу у отца и направилась в свою комнату.
Казалось, праздник для девочки был испорчен. Кто мог подарить ей книгу, когда каждый знает, как сильно она не любит читать?
Кристина была красивой девчушкой: тонкие черты лица, маленький нос, аккуратные губы и ясные голубые глаза. У нее были длинные белокурые волосы, за которыми ухаживала мать Кристины, а сама девчушка была способна только на пререкания, капризы и желания.
Войдя в комнату, Кристина со злостью швырнула книгу в кипу подарков и развернулась, собираясь покинуть комнату.
— Ой-ой-ой! — раздался писклявый голос. — Больно же!
— Кто это? — испуганно спрашивала девчушка.
— И кто тебя учил бросаться книгами? Это верх невоспитанности!
— Что? Кто это говорит?
— Я это, я!
Из другого конца комнаты, возле кипы подарков, раздавалось тяжелое дыхание и легкий писк. Наконец на горе подарков показалась книга, она стояла на картонных ножках, а такие же картонные ручки уткнула в бока. На обложке были глаза и рот, сквозь который виднелись страницы.
Кристина заморгала, не веря своим глазам.
— Ну и чего ты стоишь? — недовольно спросила книга.
И тут-то девочка закричала во весь голос. Она швырнула в книгу первое, что попалось под руку, — мягкую игрушку, — подняла книгу с пола и выбежала в гостиную.
— Папа! Папа! — задыхалась Кристина. — Папа, забери ее! Забери!
Девочка всучила отцу книгу.
— Отправь ее обратно! Пожалуйста! Она... Она живая!
Отец Кристины растерянно посмотрел на книгу, которая выглядела самой обычной — такой же, как и все другие книги.
Тут устало поднялась со стула мать девочки, она подошла к мужу и обеспокоено коснулась его плеча. Он взглянул на нее тем же растерянным взглядом, а Кристина тем временем все повторяла:
— Мама! Папа! Верните ее! Пожалуйста!
В конце концов отец Кристины избавился от книги и об этом инциденте забыли аж на целую неделю.

Снег продолжал заметать под самые окна, сильная метель то отступала, то вновь настигала город. По субботам приходил почтальон, весь в снегу, он доставлял семье почту.
Когда Кристина выбежала из своей комнаты, только-только пробудившись ото сна, отец уже направлялся в свой кабинет со стопкой писем и различными свертками.
— Папа! — окликнула его Кристина.
Он оглянулся.
— Доброе утро.
— Давай я тебе помогу? — с готовностью предложила она, кивнув на прибывшую почту.
Отец с глубоким вздохом зашел в свой кабинет.
— Ты же знаешь, что в этом деле от тебя больше вреда, чем пользы. Особенно если тебе что-то приглянется.
— Пожалуйста!
Отец опустился в кресло за столом и таки кивнул дочери. Кристина увлеченно стала разбирать стопку писем и свертков, откладывая все в одну сторону, но наконец она добралась до яркого свертка, который ей понравился, и схватила его.
— Можно я возьму? — спросила она отца.
— Нет. Ты что-то берешь, а потом это теряется неизвестно где, — строго ответил ей отец и, забрав у дочери сверток, положил его обратно на стол.
— Но папа!
— Нет, я сказал!
Кристина расстроилась и вышла из кабинета. Она и не думала сдаваться. Ведь когда ей что-либо не доставалось честным путем, она забирала это преступным способом.
На этот раз она дождалась, когда отец выйдет из кабинета, бесшумно проникла внутрь, схватила сверток и пулей помчалась к себе в комнату.
И вот она уже поспешно сдирает яркую упаковку со свертка и испуганно глядит на то, что оказывается под ней. У девочки нет сомнений, это та самая книга, которая при первой встрече заговорила с ней. Сердце Кристины гулко забилось о ребра. Она не двигалась, будто парализованная увиденным.
— Только не кричи, — раздался тоненький голосок из книги, с разных сторон уже вылезали картонные ручки и ножки. — Я еще с прошлого раза не оправилась. Надо же было так закричать!
Дыхание девочки участилось, с каким-то отвращением она поставила говорящий сборник сказок на полку, втиснула книгу между двумя другими, в которых были одни лишь картинки. Кристина мгновенно отшагнула от полки и испуганно наблюдала за ней. Книга ничего не говорила, не размахивала картонной ручонкой, вообще не двигалась.
— Кристина, — зовет девочку отец, заглядывая в комнату. — Идем, ты нужна маме.
Она идет за отцом по причине испуга. В другой раз она стала бы отказываться и капризничать, а капризы всегда сходили ей с рук. Кристина была избалованной, она не могла даже представить, что другие родители совсем не потакают своим детям, как это делали родители Кристины. Она была долгожданным ребенком, забеременеть вторым мама Кристины смогла только сейчас, и то беременность протекала с осложнениями. Женщина уже неделю не вставала с кровати.
Кристина же не придавала этому большого значения, ведь мама в любом случае встанет и снова будет баловать свою любимую дочку.

Прошло две недели. До Нового года оставалось еще столько же, но о нем, казалось, все забыли. Даже Кристина не думала о наступлении праздника.
В скромном черном платье она зашла в свою комнату. Волосы заплетены в косу и крепились черной атласной лентой. Девочка была подавлена, но совсем не тем, что кровать в комнате матери больше никто не занимает. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь ее утешил. Отец то и дело запирался у себя в кабинете, за весь день ей удавалось видеть его всего пару раз. Ее больше никто не баловал, никто не потакал ее капризам и никто не спрашивал о том, чего же она хочет.
Вспомнив о говорящей книге, Кристина подошла к полке и взяла оттуда сборник. Он молчал, не двигался и не шевелился. Может быть, ей просто показалось, что книга говорила с ней? Она перевернула ее обратной стороной, но и там не увидела ничего интересного. Тогда Кристина решила вернуть книгу обратно на полку, но книга выскользнула из ее рук, упала на письменный стол и раскрылась.
— Да сколько можно меня ронять! — недовольно воскликнула книга, поднимаясь на картонные ножки.
Кристина ахнула и посторонилась.
— Ты живая?
Но книга не слышала ее, продолжая выражать недовольство.
— Где это видано, чтобы книгу ставили на полку, даже ни разу не прочитав! Нельзя так долго держать меня взаперти! Мне становится одиноко... — Закончила она грустным тоном.
— Зачем только я отправилась к тебе. Лучше бы мне поехать к Мише через два квартала. Уж он бы так со мной не обходился!
— К Мише? — непонимающим тоном спрашивала Кристина.
Но книга вдруг разрыдалась, картонной ручонкой она вынула бумажный вкладыш под своей обложкой и стала вытирать невидимые слезы.
Кристина только удивилась, она и не думала извиняться. Ведь извинялись всегда перед ней.
Книга вскоре успокоилась, спрятала вкладыш обратно под обложку и отвернулась от девочки.
— Что тебе нужно? — спросила Кристина.
— Что мне нужно! — воскликнула книга. — То же, что и всем книгам на планете, — чтобы меня хотя бы раз прочли!
— Я не люблю читать, — отрезала Кристина.
— Оно и видно. Любила бы, была бы сейчас совсем другой. Совсем не грубой, а отзывчивой, воспитанной, великодушной.
— Я вовсе не грубая! — обиженно воскликнула девочка.
— Что вижу, то и говорю, — ответила книга. — Но ладно, будет мне злиться, — книга повернулась к Кристине и с грустью посмотрела на нее. — Я слышала, что у тебя умерла мама. Мне очень жаль. Наверное, ты сильно расстроена.
— Да. Мама любила меня, она всегда дарила мне игрушки. Кто же будет дарить их мне сейчас? Кто?!
Теперь уже рыдала Кристина.
Книга была в полном смятении, она не могла поверить собственным ушам.
— Ты расстроена, потому что никто не дарит тебе подарки? — тихо осведомилась она.
  Кристина кивнула, а книга разозлилась.
— Поставь меня обратно на полку!
Кристина отвлеклась от своих рыданий и посмотрела на книгу.
— Что?
— Верни меня на полку!
— Но зачем?
— Я не хочу разговаривать с тобой, лучше я буду стоять там! Как ты можешь горевать из-за подарков? Неужели ты не расстроена тем, что мама больше не зайдет в твою комнату, не обнимет и не поцелует тебя? Эгоистичная девчонка! Верни меня на полку!
Раньше Кристина даже не задумывалась над тем, о чем только что сказала книга. И она бы поговорила с ней еще, но книга стала таскать карандаши и ручки со стола и скидывать на пол, она яростно о чем-то бормотала, и Кристине пришлось поставить книгу обратно на полку.

— Марш в свою комнату! И не смей больше заходить в мой кабинет! — раздался отцовский крик две недели спустя.
Казалось, от этого крика тряслись стены и качались люстры.
Вся в слезах Кристина выбежала из его кабинета, забежала в свою комнату и хлопнула дверью. Ей было как никогда одиноко. Теперь, когда на нее кричал отец, ей даже не к кому было бежать. И если раньше в этом доме она получала только любовь, то сейчас ей казалось, что она окружена ненавистью.
Перестав плакать, Кристина подбежала к полке. Торопливым движением она достала книгу и аккуратно положила ее на стол перед собой. Книга молчала.
— Дорогая книга! Прошу, поговори со мной. Пожалуйста, поговори. Мне сейчас так плохо, — Кристина всхлипнула.
Книга продолжала молчать.
— Прошу, прости меня! — взмолилась девочка. — Прости, что я так обходилась с тобой. Пожалуйста, ответь.
— Наконец-то ты извинилась, — раздался тоненький голос из книги.
— Книга! — обрадовалась Кристина.
Та самая книга уже поднималась на картонные ножки.
— Ну-с? Что у тебя стряслось?
— Папа... — Всхлипнула девочка, не способная ничего толком объяснить.
— Папа! Что папа? Твоему папе сейчас нужны внимание и поддержка! — с готовностью ответила книга. — Ему тяжело. Тебе нужно перестать быть маленькой девочкой, которая только капризничает.
— Но я маленькая! — воскликнула Кристина.
— Маленькая капризная девчонка! — поддержала книга. — Пора тебе учиться помощи и заботе.
— Что ты можешь знать об этом? В тебе же только сказки!
— Тебе не мешало бы сначала прочесть мои сказки.
Но Кристина ее не слушала.
— Он меня ненавидит. Ненавидит!
— Твой папа тебя любит! — говорила книга. — А тебе не мешало бы показать ему, что и ты его любишь.
— Он кричит на меня!
— Наверняка он кричит не без причины!
Кристина бросила книгу на прикроватный столик и убежала в ванную.
Был уже поздний вечер. Кристина не хотела слушать занудную книгу, так что она умылась и легла в постель.
Метель сбавляла обороты. Следующая ночь должна была быть Новогодней, и, к счастью горожан, погода налаживалась.
— Кристина? — тихо позвал отец, заглянув в комнату.
Девочка лежала в постели под одеялом, в комнате работал один ночник, а рядом с кроватью, на тумбочке, лежала та самая говорящая книга.
Отец Кристины бесшумно прошел в комнату, подошел к кровати, поправив у дочери одеяло и поцеловав ее в лоб. Он тяжело вздохнул и вышел.
На самом деле Кристина не спала, она лишь притворилась, желая узнать, как действительно ведет себя ее отец.
Когда дверь детской закрылась, книга поднялась на ноги и шепотом заговорила:
  — Видишь, как он тебя любит! А что ты?
Не дожидаясь ответа, книга перелезла на кровать и прямо по ней направилась к письменному столу.
— Куда ты? — спросила Кристина.
— На полку, — горько сказала книга.
— Но почему?
— Там знают, что такое любовь. Там мне будет лучше.
Кристина ничего ей больше не сказала, она откинула одеяло и тихо вышла из комнаты.
На одних носочках она шагала к кабинету отца, откуда исходил теплый оранжевый свет. Она села на пол возле полуоткрытой двери и стала выглядывать отца.
Мужчина, в последнее время носивший один и тот же джемпер, сидел за столом. За последний месяц у его глаз появились морщины, а волосы на висках из темных превратились в слегка поседевшие. В его руках был альбом с фотографиями.
Кристина его узнала, это была большая книга в коричневой обложке. Практически все фотографии там были с Кристиной и ее матерью. Отец рассматривал фотографии с улыбкой, но глаза его светились тоской.
Тогда Кристина так же тихо поднялась и вернулась в свою комнату.
— Книга! — позвала она. — Книга, пожалуйста!
— Чего тебе? — сонно и недовольно откликнулась книга. Голос ее был приглушенным.
— Я хочу читать! Но у меня... у меня нет книг с одними словами. У меня только книги с картинками, — с досадой говорила Кристина.
Книга спрыгнула с полки, приземляясь на поверхность стола. Вид у нее был слегка ошеломленный.
— Как это нет? — возмутилась книга. — А я?
— Я не хочу тебя читать!
Книга рассердилась, бумажная грудь надулась, словно в нее запустили воздух.
— Почему ты не хочешь меня читать?
— Не хочу, — отвернулась девочка, скрестив руки на груди. — Ты живая.
— Я обещаю молчать! — С этими словами книга рухнула на поверхность стола.
У нее уже не было картонных рук и ног, не было глаз и рта. Сборник сказок выглядел совсем обычным. Если не знать, что раньше книга была живой, то любой принял бы ее за простую бумажную книгу в твердом переплете.
Девочка долго смотрела на нее, словно ждала, когда та подскочит, но книга не шелохнулась. Тогда Кристина медленно подошла к столу и аккуратно взяла в руки книгу. Она села на кровать, положила книгу на колени, осторожно открыла и стала перелистывать первые страницы с оглавлением.
— Щекотно! — захохотала книга.
— Ты мешаешь мне! — прикрикнула на книгу девочка.
Книга замолчала, вновь превращаясь в обычный предмет.
Кристина зачиталась допоздна. Она не хотела откладывать книгу на потом и терять это необычное чувство, которое посетило ее, когда она только-только стала вчитываться в текст. Но девочка была уставшая, а времени было много, поэтому, незаметно для себя, она заснула. Книга лежала на животе у Кристины, продолжая молчать и не шевелиться. Казалось, будто и она заснула вместе с девочкой.
— Книга, — тихо позвала Кристина, проснувшись утром, словно боясь разрушить какую-то особенную атмосферу в комнате. — Книга, а знаешь, мне понравилось. — Призналась девочка.
Но книга молчала.
— Проснись, книга, уже утро, — сказала Кристина.
Книга не двигалась и не говорила.
Тогда девочка поднялась с постели и пошла умываться в ванную. Она решила, что уж когда она вернется обратно в комнату, то книга уже будет на ногах, будет на что-то ворчать или просто о чем-то с ней говорить. Но книга продолжала молча лежать, даже когда Кристина вернулась в комнату.
— Книга, дорогая, я тебя чем-то обидела? Скажи мне!
Но ответа не было.
Подавленная этой ситуацией, она схватила книгу и побежала в кабинет к отцу, который в такое время уже чем-то занимался за своим столом. Девочка совсем забыла про то, что еще вчера отец запретил ей здесь бывать. Но, видимо, он и сам забыл об этом, на вторжение дочери он даже не разозлился.
— Папа! Папа! Помоги мне, прошу! — взмолилась Кристина.
— Что случилось? — Он поднял на нее обеспокоенный взгляд.
Кристина подбежала к столу, сунула отцу книгу.
— Книга. Она молчит, она больше не говорит со мной. Я стала ее читать, а она перестала говорить. Что делать?
— Ты стала читать? — недоверчиво спросил ее отец.
Кристина кивнула.
— Так эта книга тебе все-таки приглянулась?
Кристина снова кивнула.
— Как она попала в дом? Я же избавился от нее.
— Папа! Что же мне делать?
Отец положил книгу на стол, улыбнулся и посадил дочь к себе на колени.
— Запомни, родная, что каждая книга будет разговаривать с тобой, когда ты будешь ее читать. Для этого ей не обязательно говорить вслух, все ее слова будут доноситься до твоего сердца, вот сюда, — он приложил свою руку к груди дочери. — Именно так мы общаемся с книгами. Через сердце и душу.
Кристину не совсем удовлетворил такой ответ, она печально смотрела на отца.
— Но я буду скучать по ней.
Именно в этот момент Кристина резко подумала о матери. Осознание того, что мама тоже больше не заговорит с ней, окатило ее с ног до головы, как ледяная вода. Кристина разрыдалась, а сквозь всхлипы говорила отцу:
— И по маме. Как же я буду без мамы, папа?
Отец помрачнел, однако то, что его дочь за все это время все-таки поняла потерю и теперь разделяла ее вместе с ним, порадовало его. Он погладил дочь по голове.
— Я тоже скучаю по ней. Мама тем более будет в нашем сердце, в каждой книге, которую ты прочтешь, и в каждой твоей игрушке.
— Как это?
— Вот так. Ты ее не видишь, но она всегда рядом.
Кристина обняла отца за шею, а потом тихо сказала:
— Папа, можно мне кое-что попросить?
— Все что угодно.
— Пожалуйста, подари мне... подари мне книгу.
За книгой уже никто не наблюдал, так что она, тихо таясь и сдерживаясь, бесшумно улыбнулась, моргнула счастливыми глазами и потеряла свой необычный волшебный облик. На ее обложке больше не было глаз и рта, была лишь одна надпись «Сборник сказок».