Произведения

Нас в доме двое - я и чайник,
И мы повесили носы.
Дружище чайник, ты - печальник
Среди весёлой колбасы.

Среди улыбчивых пирожных
Тебе, молчальник, места нет.
Мы даже профилем похожи,
Но ты чуть-чуть темней - брюнет.

У нас ужасная привычка
По сто раз на день закипать.
Из-за какой-то дуры-спички
Со всей вселенной воевать!

Нас жгут - спокойно, без печали,
Костёрчик, правда, измельчал.
Вновь ставят на конфорку чайник,
Чтоб он от ужаса крича-а-ал!..

Названье пыточной - квартира.
Портьеры, тихость до штриха.

Два чайника в огромном мире -
Какая мелочь для стиха.

Жить надо – как не надо,
И, может быть, тогда
Когда-нибудь, когда-то
Блеснёт твоя звезда.

Жить надо – как не надо,
И вот, всем злам назло,
Расскажут листопады,
Что чудаку везло.

До смерти, до упаду,
Под невесёлый смех -
Жить надо как не надо,
Любить лишь тех – « не тех».

В причёске ранний иней
И, сквозь тоску и страх,
Цветёт шизофрения
В талантливых стихах.

Ты нежен, зол и светел
И ты развеешь мрак.
Да будет так на свете,
Что всё вокруг не так!

Да будет май и вишни,
И вой, рождённый псом…
Посмей быть третьим лишним
И пятым колесом.

Если б умные дяди генетики
Нам придумали маленьких слоников!
Со своею особой отметиной,
Развесёлых, ушастых до коликов!

Если б жили ушастые  слоники,
Как дворняги, шатались по скверикам,
Их гоняли бы пьяные дворники
Обезумевшим ветреным веником.

Если б чай они пили на блюдечке
И топтались по белому кафелю
А в актёров влюблённые дурочки
Их кормили бы сладкими вафлями!

Только нет на земле этих слоников,
И наверно, наверно поэтому
Очень много у нас пивных столиков,
И за ними несчастных и ветреных...

Арбузные дожди как бомбы.
Сегодня город сумасшедший.
И там, где только что твой дом был
Растут арбузные черешни.

Срывались бешено арбузы
И разбивались, словно звёзды,
И разбивались, словно люстры,
Ломая головы и кости.

И кровь арбузная мешалась
С листвою, первым снегом талым…
И я в себе не помещалась,
Самой себя мне было мало!

И кровь арбузная мешалась
С листвою, осенью, дыханьем…
И день –  весёлый, звонкий, шалый
Спешил, чтоб стать воспоминаньем.

Зияли раны у арбузов…
Куда от них теперь я денусь?
А ты закрыл глаза, ты струсил
И убежал в обыкновенность.

…Не падали с небес арбузы!
Но слишком много на планете
Пронзительной арбузной грусти
Понятной - дуракам и детям…

Нет, я не стану алкашом,
Но мне понятно, Лёха,
Что быть весёлым – хорошо,
А быть поэтом – плохо.

Есть у стихов закон смешной,
Несносная эпоха!
Поэтам плохо – хорошо,
А хорошо им – плохо.

Ещё не всё – кошмар сплошной
Ходи, ругайся, охай:
Поэт безумный – хорошо,
Поэт нормальный – плохо.

Я вас любил, я был взбешён,
Девчонка, стерва, кроха!
Вам было очень хорошо
Когда мне было плохо.

И до чего наш мир дошёл!
Я, видно, неумёха:
Плохим живётся хорошо,
А вот хорошим – плохо…

О, дайте кто-нибудь ружьё!
Одно я знаю, Лёха –
Что быть хорошим – хорошо…
Так почему мне плохо?!

Я ем хот-доги длинные
И нюхаю акации.
Хожу в музеи пыльные -
Ну, здравствуй, сублимация!

Вчера я был художником,
Чертил кружки - квадратики.
Сегодня стал безбожником,
А завтра - математиком.

Потом я взялся за стихи,
Чтоб утолить амбицию:
В окне завяли три ольхи,
Сосед позвал милицию.

Я от тоски стал смел и строг,
Дошёл до гениальности...

А за окном кружил снежок.
Не думая о старости.

…а коллеги хватают за горло,
за ареной, где змеи на люстре
Пристают изо дня в день упорно:
-Расскажи, ты, наверное, грустный?

Клоун грустен – такое поверье
Есть в парижах, берлинах  и сёлах.
Я кричу, а они мне не верят:
- Я весёлый, весёлый, весёлый!

Жизнь люблю я - как сны и конфеты,
Я снегами и звёздами полон!
Но девчонки из кордебалета
Шепчут: “Ты же неистинный клоун!”

Я в слоновнике прячусь от сплетен,
“Карандаш”, доведённый до ручки.
Хорошо, что на свете есть дети,
Но из них вырастают колючки.

Я живу возле цирка, в сарае.
Каждый день, не умею иначе -
Я пунцовый парик надеваю,
Чтобы сделать планету поярче!

Но мой рыжий парик постепенно
Побледнел – он стихов стал белее.
Я в слезах  выхожу на арену
И грустнею, грустнею, грустнею…

Художник попадает в рай,
Но там за это вечно пашет.
Смотри, где неба самый край
Цветёт сиреневая башня.

Работы дОлги и грубы:
Художник сам, без посторонних
Обязан линии судьбы
Чертить на будущих ладонях.

Виват, Виват, примитивист!
Твои ладони – для счастливцев…
Но что напишет баталист?
А человеку вечно биться.

А нам с тобою повезло,
Водоворот людей, интрижек:
Нам сумасбродный Пикассо
Дороги на ладонях выжег.

Любимый, к Вам придёт почёт,
Вам быть талантливым и чистым.
Цыганка руку не прочтёт,
Ведь это холст сюрреалиста.

Вам не любить меня сто лет,
Не выбирать одну из женщин:
Когда рождается поэт
Становится на счастье меньше.

Что будет с нами там, в дали?
Но, зная рук твоих эскизы
Я буду не любить Дали
Потом, потом - в грядущей жизни…

А в Сумах дожди. Без вина и вины,
За сорок секунд до заката,
Мы ели пельмени оттенка луны
И было легко и понятно.

Их наворожил нам волшебник лихой…
Пельмени грустили в тарелках,
И слушали нас, и дыханья стихов
Бесились и бились о стенку.

Вдруг мы замолчали. Там, где-то, в дали
Врывались в мир звёзды без визы.
Ты знаешь, пельмени на поле цвели
Когда-то, в другой, бывшей жизни.

И где-то бежали от снов корабли,
И бились о скалы и рифы.
А в Сумах пельмени на поле росли,
Чтоб стать через век просто рифмой.

Я в Киев вернусь. Там подъезды, коты,
Сестрёнка смешливая - Настя…
Но нынче со счастьем я буду на “ты”…

Куда ты, пельменное счастье?..

Цель лебедей – с пути не сбиться.
Летят – маня, зовя, грозя…
А я – я проклятая птица,
Мне можно всё – летать нельзя.

А в Антарктиде снега горы,
Туман, туман, туман, туман…
Я так хотел увидеть море,
А видел только океан.

Мне говорили: “ Что за горе?
Пингвин, уймись, пингвин, ты – псих! ”
Мне приносили слушать море
Из раковин морских, чужих.

Мне говорили: “ Полно, полно,
Не будь пингвином, брось свой страх! ”
А я ловил морские волны
На длинных радиоволнах.

Но лебединой песни нежность
Летела сделать мне больней.
Я верил в море и безбрежность
На берегу земли моей!

Я всё сидел у ног заката
И на снегу чертил кружки.
И наблюдал, как пингвинята
От счастья кушали снежки…

Я где-то хожу, я на что-то гляжу.
Но нет здесь меня – я остался в апреле,
Где за руку тихо тебя не держу,
Ещё не целую, дыша еле-еле.

Куда-то бегу и о чём-то молчу,
Хватаю планету за синее пузо.
Сейчас я профессор, дурак и ворчун,
Но там я остался пронзительно-русым.

Наверно, судьба. Да, наверно, судьба
Скучать без тебя каждый миг во вселенной.
Остался я там, где ещё не любя,
Уже ты мне кажешься в чём-то весенней.

Домой прихожу, но наш домик – обман,
Пусть ты наливаешь мне борщ со сметаной…
Но нет тебя в доме - осталась ты там,
Где всё непонятно, прекрасно и странно.

Помидоры – крохотные Марсы.
Семь рублей за килограмм планет.
Ешь планету, кроха, улыбайся,
Кутайся в китайский синий плед.

Я рождён запойным фантазёром,
И наедине с собою, брат,
Я учился резать помидоры,
Спички не жалеть, когда горят.

А когда я был особо «весел»,
Кроха бегал, требуя ответ:
- Есть ли жизнь на Марсе? Есть ли? Есть ли?
Есть ли смерть на Марсе или нет?

Помидоры цвета революций
Жались к тыквам, брюквам и стене.
Их везли из Сирии, Из Турций –
Распродажа раненых планет.

Ешь планету, кроха, и не кайся.
Ты поймёшь, что жалость – это бред.
Я не знаю, есть ли жизнь на Марсе,
На Земле сегодня жизни нет…

Как много вокруг снегов,
И ты по снегам беги.
Да будут среди шагов
Любимой моей шаги.

А шаг оставляет след -
Автограф судьбы Земле.
Моих сумасшедших кед
Уже не найти во мгле.

Я жить веселее мог,
А выбрал любовь и грусть.
Мне не целовать ей ног,
В следы на снегу вопьюсь.

Друзья мне кричали: Бред,
Но жизнь выбирал я сам.
Пускай не оставил след,
Ведь шёл по твоим следам,

Чтоб не замели снега,
Не вытерли их враги
Прости мне, моя нога,
Я ей отдаю шаги,
Чтоб только жила сто лет!

Жаль, понял я лишь сейчас:
Не мы оставляем след
Следы оставляют нас.

Здесь ретро, музыкальные новинки,
И в записи скрипит и плачет дверь.
Когда-то были синими пластинки,
Но после почернели от потерь.

Весёлые канканы и канканки
Крутили в старом доме на углу.
И нервные пластинки-наркоманки
Садились добровольно на иглу.

И понял я закон простой и страшный –
Когда весь мир – беда, беда, беда,
Ты запоёшь, и станет всё неважно.
Нельзя цвести, не мучась - никогда!

И я верчусь пластинкой на планете,
Мне не уйти от собственной иглы.
Но стоило, наверно, жить на свете,
Ведь были в жизни звёзды и «Битлы»!

…Здесь ретро, музыкальные новинки,
Поют поля, берёзы, тополя.
Бог слушает планету, как пластинку,
И вертится, и вертится земля!

Из нас с тобой не вспомнят ни куплета,
Но кто-то спросит в призрачную тьму –
Была когда-то синею планета,
А после почернела. Почему?..

А все кто живут – смельчаки, смельчаки!
Ведь знаю, всем нам, перед тем, как родиться
Рассказывают до последней строки,
Всё то, что при жизни с тобою случится.

А после, а после твердят: Выбирай!
Захочешь – живи, а не хочешь, не надо,
Захочешь – садись и на лошади в рай,
А там снегопады, а там стихопады.

Мне жизнь рассказали. И что я решу?
А нежная ведьма до слёз хохотала,
Читая стихи, что тебе посвящу,
Как буду бежать до речного вокзала,
Как буду просить на край света билет,
Когда долюблю до последнего краю.

Как странно! Тебя нет, меня ещё нет,
А я тебя вижу, и жду, и скучаю.

На небе, на небе нектар и пыльца.
Хоть небо военных традиций не знает,
Идущим на жизнь, словно юным бойцам
Сто грамм наливают, сто грамм наливают.

Мне всё рассказали – ты просто мелькнёшь
В машине, в ракете, а может в карете.
А после стихи, одиночество, дождь…

Налейте сто грамм мне. Налейте, налейте.