Произведения

В час заката, поднявшись на башню,
От городской удалясь суеты,
Я наблюдаю, как день вчерашний
Уходит на запад, сжигая мосты.
Небо темнеет к востоку, и страшен
Красного солнца расширенный глаз,
А под горящими шпилями башен
Только что розовый отблеск погас.

Дворов извечная прохлада,
Шум листьев, детская возня,
Забытый привкус мармелада,
Старух пустая воркотня –
Пестрящей жизни копошенье,
А за пределами двора
Полдневный сон, оцепененье –
Царит июльская жара.
Там солнце плавит тротуары
И замедляет ритм шагов,
И звон расстроенной гитары
Как лязг пустых грузовиков.
И аромат восточной лени
В дрожащем воздухе разлит,
И иногда девичьи тени
Плывут подобьями сильфид.
Они качаются и тают
В пыли, на тонких каблучках,
И торопливо исчезают
В тенистых каменных дворах.
А в переулке квас иль пиво –
Туда стекается народ,
И каждый ждёт нетерпеливо
И из гранёной кружки пьёт.
Когда-то прожитого лета
Невозмутимо, там и тут,
Полузабытые приметы
Разноголосицей поют.
Когда под крышами украдкой
Молочный шепчет ветерок,
Как школьник, спящий над тетрадкой,
Он пишет буквы между строк.
Он пробирается втихую
Меж зеленеющих вершин,
Потом течёт на мостовую,
Сливаясь с шорохом машин.
И словно разомлевший улей
Московских улиц водопад,
И так безоблачно в июле,
Как двадцать лет тому назад.

Когда в сиреневом рассвете
Бледнеет очерк теневой,
И голубиных грёз соцветье
Над детской вьётся головой,
Когда по зелени сочатся
Молочно-синие лучи,
И в люки тяжкие стучатся
Из недр горячие ключи, –
Как бы предутренней игрою
В просторе замершем тогда,
Всплывает, дрогнув, над землёю
Скользящих ритмов череда.
Они меняют положенье,
Нисходят лёгкою волной,
И западает в их движенье
Тугой, пульсирующий строй.
Сгущенья, вздохи, перекаты,
Толчки и выносы вперёд –
Таинственный, замысловатый,
Непобедимый мерный ход.
Они над крышами пройдутся,
Расторгнут плюшевый покой
И в чьём-то горле отзовутся
Вдруг непонятною тоской.

Когда предутренней порою
Бледнеет очерк теневой,
Тугие ритмы над землёю
Всплывают дробной чередой.
Они снуют над городами,
Волочат шепчущую сеть,
Над воспалёнными трудами
Качают дремлющую твердь.
Как будто бьётся в их шептаньях
Ещё не вызревшая весть,
И в их гортанных восклицаньях
Набросок будущего есть,
И в резкой смене очертаний,
Прищурясь, можно различить
Томительных иносказаний
Всегда блуждающую нить.

В кремлёвской квартире, уже пред зарёю,
Ульянов заснул с корректурой в руках.
И снятся Ульянову годы застоя,
И снится Брежнев при всех орденах.
И снится ему, что мохнатые брови,
Мундир, на котором чего только нет,
Двойной подбородок, взгляд сонный, коровий –
Единственный плод всех шестидесяти лет.
Проснувшись, он долго лежал без движенья,
Быть может сидел – нам узнать не дано –
И, тщетно пытаясь прогнать наважденье,
Смотрел, как сереет, бледнеет окно.
Потом, посторонние мысли отбросив,
Вернулся к делам Совнаркома, и вот
Он пишет письмо по текущим вопросам,
Кончая словами “всех этих господ”.

Букварь и шило, кнут и пряник,
И хмель, и долгая тоска…
Откуда ты, угрюмый странник
С заморской жилкой у виска?
О чем в глазах твоих забота,
Зачем по-русски говоришь?
А если хочешь заработать,
Они тебе покажут шиш.
– Я не скажу вам – это тайна –
Кто я, и где моя земля.
Но я приплыл сюда случайно
В железном трюме корабля.

О, Москва, родные звуки,
Сгорбленные переулки,
Город шаткий, город звёздный,
Город ветреной мечты.
Опыт тягостный и трезвый –
Путь к востоку бесполезный,
Сухогруза трюм железный
И скрипучие болты.

Я ходил по ресторанам
С ортодоксом-хулиганом,
Возвращался ночью пьяным,
Весь в маслинах и в дыму,
И, сквозь занавес дремоты,
Вспоминая анекдоты,
“Матерстопным” ямбом оды
Сочинял всю ночь ему.

Было время – устным словом,
Нецензурным, жирным пловом,
Острым, сочным и толковым
Он кормил своих друзей.
А сегодня книга эта
С блеском, с треском, как ракета,
Облетает страны света,
Раскин, твой размер – хорей.

Сборник твой – не фунт изюма,
Он наделал много шума,
Раз его читает Дума –
Значит, нужен он стране.
От него юнцы балдеют,
У девчонок щёки рдеют,
Пётр Первый молодеет
В медных формах Фальконе.

И профессор спьяну, сдуру
Держит, словно партитуру,
Изучая субкультуру,
Постигая русский мат,
Книгу с твёрдым переплётом
И, читая как по нотам
Анекдот за анекдотом,
Удивлён, взволнован, рад.

Полдень. Ветер утих.
На коленях твоих
Кот разлёгся, блаженно урча.
Мачта в дымке видна,
Плещет в берег волна,
И над пристанью запах борща.
Отдохнуть бы в тиши –
На камнях ни души,
Хочешь лечь и послушать прибой?
Или там, вдалеке,
На горячем песке
Ощутить свежесть пены морской?

Садилось солнце за горой.
Дорога узкою тропой
Спускалась к морю вдоль обрыва,
Она сверкала прихотливо
И отливала желтизной.
Мы шли, подобно двум оленям,
Что бродят мирно по горам,
По гладким стёсанным камням,
Как по шлифованным ступеням,
И море вдруг открылось нам.
В беззвучном, трепетном покое
Оно лежало как живое
И, в чреве музыку тая,
Искристой выгнулось дугою,
Простёрло яркие края.
Высокий берег каменистый
Его как чаша окаймлял,
Казалось, рос грядой пятнистой,
Как страж, вздымая зубья скал,
На рубеже страны гористой.
Вставала острая скала
Меж двух других, она была
Туманным заревом объята,
Кровавым суриком заката
И сизой радугой цвела.
И я узнал картину эту
И молча всматриваться стал
В немые очертанья скал,
И профиль юного поэта
В них постепенно проступал.

Как в темноте все кошки серы,
Так мы в сияньи Божества
Теряем формы и размеры
И всякой самости права.
Но как на глаз ни в чём не схожи
Излом квадрата и овал,
Так несказанный свет твой, Боже,
Ему и мне различье дал.