Произведения

если стих настоящий – 
картина всегда оживает
если стоящий он – 
это жажда и боль ножевая 
это миг забытья
(всё былое и бренное напрочь)
это видеть себя в небесах 
опрокинутым навзничь
бесконечно и странно взрослея – 
от слога до слова
от реки до аллеи
взлетая над городом новым
запуская в пугливых стрижей
громогласные стрелы
опускаясь ночами 
в барочную осень растрелли
видишь память поправ
к сердцу клонятся клены и липы -
как последние ра 
или первые боги олимпа 
и сакральную чушь 
шелестят медно-рыжие шали
ощутимым «чуть-чуть» 
до иного тебя возвышая
и запасом земным 
обнищав до последнего цента
ты живёшь
заповедным глотком золотого абсента 
в неприступной дали 
где глазами безумного бога
смотрит юный дали 
проплывая над небом ван гога
и не муж/не жена
и не он/не она
и не друг/не знакомый
ты от прежнего солнца ушёл
словно вышел из комы
но в сиянии новых лучей
ты до срока растаял 
забывая себя
из себя самого вырастая 
а в разреженном воздухе
дышится чище и слаще 
если стих настоящий 
если голос и мир настоящий

дурак шагал по небесам
один шагал по небесам
неужто сам? конечно сам!
дурак шагал по небесам 
не глядя под ноги себе
и доверяя голубой
его ласкающей траве 
и твёрдым был его ответ
зачем шагать по небесам
а снизу умная толпа
такая мудрая толпа
смотря на прелесть этих па
зашикала «вот шантропа
у нас такие тут дела
беда безденежье бардак
короче полный кавардак 
у нас бордель у нас вертеп
а он как будто бы ослеп
ему как будто дела нет
совсем представьте дела нет
до наших слез до наших бед
от дураков один лишь вред
мечтой бессмысленной своей
живет поёт как соловей
что мир прекрасен и высок
идет и пьёт небесный сок
по небесам наискосок»
и все кто глух и насеком
и зыбким счастьем не влеком
глаза засыпали песком
чтоб не встречаться с дураком
и не общаться с дураком 
чтоб не довлел дамоклов меч
ненужных жутких этих встреч
все встречи надо бы пресечь
от них детей своих отвлечь
а у меня на чердаке
лежит веревка в гамаке
я так хочу ее достать
я так хочу под небом встать
верёвкой в облако попасть
в большую облачную пасть
и нагуляться в небе всласть...
и усмирив свою печаль
кричать из неба «не скучай
и верь что ты не одинок» 
ведь знаем я и мой сынок
дурак не шёл - дурак шагал
летел по небу как Шагал
дурак от умных убегал...

бережно касаться пустоты,
что была вселенной до «сегодня»
канул в море камень алатырь
с плеч обуза… стало ли свободней
в шумном одиночестве дышать
жить в миру легко и безголово
бьётся в окна прошлого душа –
болью обескровленное слово

черви обезличенных ночей
копошатся в сердце полусонно –
спит пересыхающий ручей
голоса росток до срока сорван,
чуть водой из космоса плесни –
оживёт, поднимется до неба…
скорбный странник – «мыслящий тростник» –
кем ты был, когда в помине не был

отчего заветный горизонт
затворил невидимые грани
вспоминать о главном не резон
если мир обыденностью ранен…
но однажды чей-то робкий свет
сердце до краёв собой наполнит
чтобы сокровенный человек
в нём пустил невидимые корни

два гения совпали – Бог и Бах…
затрепетав у мира на устах,
вспорхнули птахи – терции и кварты,
и начался фонический потоп –
диезов звёзды, лилии альтов
с полей небес подобием валторн
лились в азарте.

два гения, две правды – Бах и Бог,
и снова задышала – выдох/вдох –
разбуженного неба диафрагма,
и, проиграв прелюдии на бис,
земные горизонты поднялись,
и вырвался на волю жизни смысл,
как магма…

два гения – и ожил в этот миг
век, что лежал, бесплотен, безъязык,
и звуком был вселенной вправлен вывих –
и ветру было сказано «шуми»,
и грому было сказано «греми» –
вдох/выдох…

осенняя пора… memento mo…
ночь улица фонарь уже не в моде
но ты как будто пишешь мне письмо
но ты как будто дышишь мне письмо
как выдох-вдох на выходе и входе

туда где свет откуда путь назад
заговорён до точки невозврата
но прыгает глазная стрекоза
перебирая строчек образа
внезапной невесомостью распята

нисколько не боясь перегореть
горит свеча среди природной хмари
к заветному приблизившись на треть
приказываю телу умереть
и растворяюсь в палевом тумане

и видит твой печальный материк
что до меня добраться так же просто
как мне остаться в осени на миг
как мне остаться в осени на крик
слегка суицидального подростка

не доверяя дням календаря
ты на мгновенье прикрываешь веки
и видишь как друг в друге повторяясь
астральные осколки фонаря
стучатся в дверь заброшенной аптеки

так случается – он приходит всегда внезапно,
не сообщает времени (месяца, дня, минуты) –
ты узнаёшь его голос, походку, запах,
и, едва на него взглянув, попадаешь внутрь
колеса сансары, где снова тебя встречает
твой забытый слегка, но очень родной Тибет –
он берёт тебя на руки, словно дитя, качает –
ибо если ты в нём, то значит и он в тебе.
ты плывёшь в его море – не страшно тонуть, не жалко
что мальком бултыхаешься в кровной своей плаценте –
а потом набираешь вес, расправляешь жабры,
вычленяешь знакомые ноты в чужом акценте.
в тело водорослей ныряешь, ищешь какую-нибудь
особенную, не похожую на другие…
а когда находишь – ложишься под ней вздремнуть
и тебя до утра берегут её берегини…

а к утру ты теряешь дом, окруженье, компас,
твой зелёный глазок навсегда потухает в чате, но
ты понимаешь – с тобой приключился Космос –
и тонешь уже окончательно.

в твоём саду растут мои стихи
люпины лебеда и лопухи
на «л» три слова…
ты спросишь что я делаю в саду
зачем сюда без повода бреду
но голос сломан

свистящий ветер выстрелит в гортань
и станет больше на одну из ран
и будет равной
рассвету ветка шороху трава
но жизнь что не по-новому нова
прервётся рано

я в тело сада медленно уйду
мои стихи растут в твоём саду
а счастье в доме
и засыпая в сердце тишины
я буду падать яблоком хмельным
в твои ладони

и будет ветер-вертер голосить
неся мою тоску от сих до сих
от страсти к страсти
и просыпаясь бисером в траву
произнесу когда я оживу
ну здравствуй мастер

в моём саду растут твои стихи…

выживем в августе – выплывем в январе,
вызнав заранее звонкой весны лекала.
это особое время иное вре…
мятные звуки томятся на дне бокала
ты их искала?
вот же они, держи,
жизни желай тому, что в тебе томится,
мчится дрожит по натянутым рекам жил
снов твоих рыцарь.
вновь из парада радуг, из прозы гроз,
из лабиринтов рук,
из любого плена
явится звук, моментально идущий в рост,
перекрывая размеры твоей вселенной
ритмы твоей все лен-ной –
зыбкой назойливой фразой набив мозоль,
ты постигаешь заново и навечно
канны и карму, звёзды и мезозой,
рот обжигая кровоточащей речью

тебя окликну на пути
по зову крови
хочу растить себя расти
с тобою вровень
с тобой до сумерек седых
стареть не стану
и буду вечно в молодых
как стих Ростана

и пусть не писан тот устав
оттенка стали
что нужен стан себе под стать…

себя оставив
тому в чей мир не возвращу
лучей весенних
тому в ком столько лет ращу
своё спасенье
я буду нянчить на руках
больное лето
но будет вложена строка
в иную лепту…

и будет лёгкое письмо
летать по миру…
его пишу себе самой
ступай же с миррой
ступай не стой ступай не с той
пусть будет рада
под именем и темнотой
скрывая правду…

а мне держать в морозный зной
стеклянный стебель
и подниматься над волной
с крючками в теле

и безрассудный делать шаг
от мира тайно…
горит сивиллова душа
свечой алтарной

люди плывут  видишь  люди плывут  на работу
по дороге теряют шляпы плащи и боты
и у всех на лице заботы дела заботы
и так до субботы до выходного дня...
и наверное надо кому-то сказать «спасибо»
за то что повсюду плавают люди-рыбы
я это чувствую я это вижу ибо
от рожденья особое зрение у меня
 
и волнуется море и небо блестит как смальта
а людям кажется  они идут по асфальту
по простому такому по серенькому асфальту
и нет у них жабр и причудливых плавников
и все они так  глубоко в своих тайных норах
прячут от мира загадочный рыбий норов
и никогда не уйдут из своих камор off
камер закрытых от света и сквозняков
 
и я обращаюсь к аллаху  кришне и будде
пусть они скажут что люди совсем не люди
что у них вместо ног хвосты  гениальный руди-
мент  чтобы плавать на самом глубоком дне
но остаётся на сердце тяжёлый камень
люди идут  размахивают руками
пренебрегая звёздами сквозняками
и огромная рыба (вот уже в стотысячный раз наверное) 
опять умирает во мне

Головой понимаю: москвичка.
Но душой принимаю с трудом:
с каждым годом сильнее привычка
уставать от больших городов,

От толпы городской, монотонной
и от транспортно-пробковых пут –
От махины железобетонной,
где любой великан – лилипут.

На моря кратковременный выезд
ненадолго спасает... боюсь,
город-монстр окончательно выест
всю былую крылатость мою,

отберёт, что желала, хотела,
вынет сердце моё, а потом
будет рвать беззащитное тело
каннибальским чудовищным ртом.

Что поделать? Сама виновата,
что теперь ни мертва, ни жива...
Был осознанно выбран когда-то
этот крест под названьем Москва.

человечек мой…человечек мой...
и сказать-то как будто нечего -
раскололись на «я» и «ты».
вроде латано, вроде лечено,
но грустит ангелочек вечером -
неземные глаза пусты.

но сказать-то как будто надо бы...
тучи мечутся над Анадырем,
в море баржи врастают в лёд,
мерзнут домики за оградами,
в небе выгнувшись чёрной радугой,
разрастается рагнарёк.

расставанья фрезою резвою
я себя по живому резала,
рассыпался по сердцу снег -
разрывалась над снами-безднами,
усмиряла себя да без толку…
был - и без вести… был - и нет…

не найти тебя – горе. горе ли,
что во мне бесконечно спорили
север, запад, восток и юг?
старых весен сгорает чучело
выбегают из чумов чукчи и
горловую тоску поют

колыбельную баю-баиньки
я пою тебе, милый, маленький
на Чукотке настала ночь…
я бы свет погасила в спаленке,
а под утро сваляла валенки -
только нету меня давно...

холодный полюс - жаркий полюс
переплелись в мою судьбу
и мчится поезд мчится поезд
куда-нибудь куда-нибудь...
души голодная волчица
меняет правила игры
а поезд мчится поезд мчится
в необозримые миры
окна железная оправа
в стакане недопитый чай
а мимо тополи и травы
а мимо реки рвы оравы
людских теней
в бои без правил
как в Нарву брошусь невзначай
уже коснулось нёбо ночи
моей спины и позвоночник
по-рыбьи выгнулся дугой
и мир до одури другой
забился на лукавой леске
и смотрит в щель на занавеске
на век состарившийся кот
который гот который год
не балует огнями Невский...
усталое немеет тело
опущенное в гроб-плацкарт
но тормоз визгнет сменит тему -
и пассажиры сумки стервы
набьются в тамбуре как стерлядь
а поезд вновь уткнётся в стены
очередного тупика

В ночь стучат колеса-болтики,
Дождь не оставляет шансов
поскорей доехать в Болдино -
чистым словом надышаться.
Походить по тропкам узеньким,
мимо клумбочек неброских.
Неземную слыша музыку,
Бросить в урну томик Робски.
Робски плотская и тленная,
И Бог весть ещё какая,
А во мне сидит вселенная,
вечная, не городская.
Что там рай с дворцами – Ниццами?
Путешественника шалость.
Мне на месяц забуриться бы
в домик с крышей обветшалой
и вплетать ночные шорохи
да мышиное шуршанье
в паутину строчки шёлковой…
Мне бы только не мешали
обретать для сердца родину -
с ней так горестно расстаться.
И опять я вижу Болдино
В суете бессонных станций -
Там, где Пушкин по-приятельски
Мне помашет гривой чёрной…
Жаль, под стук колёс предательский
Ехать мимо обречён я…

С утра метёт. Ты в метре от метро,
где турникет – залапанный Харон -
молчанием приветствуя народ,
бумажной дани требует на входе.
Дешёвым кофе тянет из бистро,
и, «contra» перемешивая с «pro»,
играет в застарелое таро
сутулый день - такой обычный вроде.

И хочется кричать сквозь толщу лет,
что ты нашёл потерянный билет,
В руке неловко скомканный билет -
твой постоянный пропуск в подземелье
и верный шанс, что там (идите на)
тебя найдёт такая глубина!
И сладко жить надеждой, что она –
твой тайный Амстердам и милый Мельбурн.

Выходишь вон – и снова на мели,
где правят бал копейки и рубли,
где в сотый раз кого-то понесли,
где твой успех твои же тупо слили…
А ты идёшь - вздыхаешь, но идёшь,
усталый ощетинившийся ёж,
и, возвратясь домой, по сути бомж
от пустоты и тщетности усилий.

Да будь он хоть Лас-Вегас, хоть Тибет -
теряется в потасканной судьбе
простая фраза - лучшее в тебе.
Но, даже не задумавшись, в тебе ли,
ты верил: жизнь - зачуханный вокзал,
забыв о том, как много лет назад
плескался космос в ласковых глазах
и чутко мир дремал у колыбели.