Произведения

Оденься во власяницу и ты святой, 
иди, ни с кем не здороваясь, не знакомясь,
к дождю забираясь в свежий стог на постой, 
минуя за мегаполисом мегаполис.

Ступай, куда глаза глядят, и пройди 
одну войну, какая с тобой случится, 
одну любовь и, даже сбившись с пути,
неси ее, словно крест на своих ключицах.

Не думай о жизни ни плохо, ни хорошо,
оглядываясь на смерть, идущую следом. 
Запомни, важно только то, что ты шел,
и только то, что ты ощущал при этом.

Причаль к отчаянью, причаль,
блаженны плачущие, ибо
спиртное низкого пошиба
подогревает их печаль.

На подоконнике свеча.
Блаженны изгнанные все же…
С них больше не сдирают кожу,
не жгут в освенцимских печах.

И, умирая сообща,
блаженны алчущие правды,
встают погостные ландшафты 
на их заброшенных мощах.

Лето в экваторе, сплошь грозовой циклон,
над винодельней сгустился ночной покров.
ветер несет через море дары волхвов
и по пути заражает лозу теплом.

Что из окна понапрасну на тьму глазеть, -
спи, виноградарь, пройдет эта боль в спине,
только напомни, восполни, окликни мне
всех, кто однажды склонялся к тугой лозе.

Спи виноградарь, тебе еще суждено
много дождей пережить в урожайный год.
Скоро сентябрь, но пока виноград растет, 
и не с руки выжимать из воды вино.

Устанешь от надзирателей, утешителей,
ценителей, божьей искры огнетушителей,
от трусов, шлюх, алкоголиков, подражателей,
от гениев, небожителей, обывателей.

Устанешь от одиночества, шума, жалости,
публичности, ярости, ветрености, усталости,
от веры, надежды, господа, правды выспренной,
и лишь от любви не сумеешь устать воистину.

Саломея  щебечет «да», простирая руки
к восходящему солнцу близ крепостного рва.

Саломея смеется, похоже, сегодня  в духе,
и лишь в этом, лишь в этом она, как всегда, права.

Саломея следит за птицей в кусте омелы,
конвоир у дворцовой стены стережет волхва.

Саломея глядит на пророка и видит тело,
что вернее предвестий, медовей, чем пахлава.

Иоанн проповедует, голос его простужен
или сух, предтеча из тех, кто бежит родства,

Саломея  почти понимает смертного мужа,
и в мгновение ока тверда, как его вдова.

Иоанн слышит стон во след: “голова  на блюде.
Опрометчивый мой,  ты знаешь, чья голова”.

Саломея идет домой, с нее не убудет,
палестинский хамс?н смывает  её слова.

Полцарства через марсовое поле,
а по краям музеи да отели.
Столица, о тебе, не от того ли,
что только ты и есть на самом деле?

Мечты мои, – осколки канифоли,
застывшие в твоем грудном отделе,
столица. Новосел на новосёле,
кирпич от кирпича, панель к панели.

я сама его выбрала, ну, тогда,
ничего, что в кране стоит вода,
ничего, что было мне двадцать лет,
кран закрою, – а человека нет.

долго -коротко, в муках ли, впопыхах, –
он все равно умрет на моих руках,
но когда и горе отговорит,
чем я вымою руки, ведь кран закрыт.

По закону памяти, вначале
ты приходишь с первыми лучами
и ложишься рядом, как бывало,
скомкав под затылок покрывало.

По закону солнца, временами 
прошлое пылает между нами
и стихает, как ребенок малый,
наигравшись тем, что отыграло.

По закону грусти, тьма кругами
проступает сквозь дверной пергамент
и следит за временем устало, 
отгадав, что нас почти не стало.

Льдистый  воздух, зорей  позолота,
свет мутнеет, бродит, как кумыс.
Здравствуй, птица моего полета,
не смотри вокруг, едва ли кто-то,
кроме нас берет такую высь.

Только воздух, воздух беспредельный
свищет в складках облачных кулис.                     
Здравствуй, птица моего паденья,
не летай вокруг, едва заденем
о перо пером и рухнем вниз.

То слезы льет, а то наотмашь бьет
молчаньем или чем потяжелее.
В свободном переводе значит: год,
одолженный у эры водолея,

мы пережили рядом и поврозь,
как из ума, не выжив друг из друга.
Спасибо, до сих пор большой вопрос,
кто окружен, а кто идет по кругу.

А, впрочем, жизнь есть жизнь, и как итог,
уже ни в ком не делая открытий,
я закрываюсь, стало быть, никто
меня такую больше не увидит.

Остановлюсь на полпути, а потом
вперед отправлюсь и дойду до конца,
и по дороге мне припомнится дом,
в котором мать напоминала отца.

Года смягчат в глазах оттенок небес,
едва ли я еще в тот дом ворочусь,
и по дороге мне откликнется лес
тяжелым эхом неиспытанных чувств.

Деревья будут шелестеть: обернись,
зачем шатаешься в миру, как изгой,
и по дороге мне привидится жизнь,
где нелюбимый ходит следом за мной.

Короткий день изгнания из рая,
на свете тихо после наших слов.
Я, кажется, уже не выбираю,
и он пока что выбрать не готов.

Но с первых слез до поминальной тризны
дальнейшее известно наперед,
так пусть хоть этот мальчик ненавистный
мне, как обычной женщине, соврет.

И словно слепну, нет, уже ослепла.
И словно смерть, в которой не уснуть .
Скажи мне 'пепел', видишь, – горстка пепла,
скажи мне 'нет нас', видишь что-нибудь?

Тогда молчи, молчи мой драгоценный, –
смотри в лицо и воду пей с лица,
пока не сочтены немые сцены
из драмы без начала и конца.