Отзывы

Книга «Зло и Спасение» — для меня событие и неожиданное и долгожданное. Борис Левит-Броун шел к этой книге последовательно. По сути, ее появление не только не случайно, но предопределено всем его внутренним развитием. Если первый этап его творческой биографии (примерно с середины 80-х) можно обозначить как поэтический, то следующий (начиная с середины 90-х годов) открыл перед нами религиозного мыслителя, причем мыслителя больших внутренних напряжений, сознательно вставшего на перекрестье взыскательного интеллектуального дискурса и поэтической интуиции. Это заметил в Вестнике РХГИ (2001. № 4) К. Г. Исупов, писавший о первой религиозно-философской книге Б. Левита-Броуна «На Бога надейся»: «Стихи должно оценивать поэтам, как и прочую словесность — мастерам слова. Но чин какой профессии пристоен тому, кто рискнет сесть за рецензию на книгу философской прозы поэта? Что остается здесь читателю с претензией на эксперта, как не вообразить себя на маловразумительном перекрестке логики и интуиции, то есть на позиции, каковая, видимо, и предполагалась автором?» Я бы сказал, не просто предполагалась, а была Борисом Левитом-Броуном избрана как единственная, отвечающая гремучей смеси темперамента поэта и интеллекта мыслителя. Некоторую растерянность К. Г. Исупова можно понять. Действительно, оценить уникальные качества философской прозы Б. Левита-Броуна одинаково трудно и школьному философу, и «чистому» поэту. Вторая религиозно-философская книга Б. Левита-Броуна, «Рама судьбы», последовавшая спустя два года после первой, так же не укладывалась в прокрустово ложе академической философии, как и первая. Борис Левит-Броун далек от рутины философской кафедры. Это мыслитель свободный, мыслитель по призванию, а не по образованию. Он из тех, что Софией отмечены и в философию призваны. Смысложизненная, в том числе и религиозная, проблематика с самого начала была нервным центром его творчества. Ею, так или иначе, пронизаны все его поэтические сборники и особенно последний, «Лишний росток бытия» (СПб.: Алетейя, 2001), завершающийся одним из лучших стихов поэта: «Что мне жизни россыпи, / если в них я нем? / Помяни мя, Господи, / во Царствии Твоем». Уже в первых двух религиозно-философских книгах Борис Левит-Броун стал ясен как талантливый религиозный мыслитель. Обе книги, несмотря на серьезные структурно-стилевые различия, могут быть отнесены к жанру мировоззренческой эссеистики. Объектом рефлексии в той и другой стал центральный духовно-экзистенциальный конфликт между должным (Образ и Подобие Божье) и сущим (духовное обнищание, тенденции варваризации и симптоматика расчеловечивания). Различные срезы человеческого существования рассматриваются в обеих книгах именно в аспекте этой глубочайшей экзистенциальной антиномии.
«Зло и Спасение» — труд иного рода. Здесь, размышляя над Библией и религиозно-философскими концепциями Экхарта, Беме, Бердяева, Соловьева, Франка, Лосского и других мыслителей, автор предпринимает дерзкую спекулятивную попытку оправдания Бога. Борис Левит-Броун еще раз предстает перед читателем в новом качестве. Но если еще можно было ожидать, что поэт войдет в религиозно-философский дискурс, — в конце концов, история мысли знает «Философские фрагменты» Новалиса, «Родное и вселенское» Вяч. Иванова, — то поистине удивительно, что поэт и философ способен предстать еще и в роли теолога, толкователя и тщательного аналитика, автора целостной, совершенно своеобразной и, пожалуй, самой современной теодицеи. Что остается неизменным, так это талант писателя. Иначе, чем в стихах, иначе, чем в его уникальном по языку романе «Внутри Х/Б» (СПб.: Алетейя, 2005), в этой нелегкой по жанру, практически уже богословской книге, слово сохраняет художественность. Но поскольку и жанр и цели новой философской книги Бориса Левита-Броуна другие, чем в двух предыдущих, то и образ книги иной. Книга фундаментальна и по объему, и по сути. Все рассмотрения строго доказательны, логически непротиворечивы, теологическая концепция подробнейшим образом разработана и системно обоснована, полемика с мыслителями прошлого и настоящего порой остра, но всегда корректна. Главное же, что при всем свободомыслии и даже некоторых внешних корреляциях с гностицизмом, автор бескомпромиссен в защите Священного Писания и тверд в исповедании веры. Опираясь на идеи Николая Бердяева, но отнюдь не повторяя его, автор не только осмысливает существование человека, но и в возможных для мысли пределах подступает к бытию Бога в самом проблемном для человека аспекте, аспекте ответственности Бога за зло. Первый и второй разделы книги — это настоящая борьба за «оправдание Бога». Третий, четвертый и пятый разделы посвящены в основном оправданию человека как Образа и Подобия Божия. И структура, и содержание, и стиль книги говорят о том, что из-под пера автора вышел теологический трактат. Возможно ли? Ведь Левит-Броун историк искусств по образованию, литератор, художник и отчасти музыкант по роду деятельности, что весьма далеко от богословских штудий. Однако светская теология — традиционно феномен духовных исканий России. Славянофилы заложили основание внецерковной Реформации, и их усилия были подхвачены такими блестящими религиозными мыслителями, как П. Д. Юркевич, В. С. Соловьев, Н. Ф. Фёдоров, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Л. И. Шестов, Е. Н. Трубецкой, И. А. Ильин, Н. О. Лосский, Г. В. Флоровский, С. Л. Франк, Л. П. Карсавин, П. А. Флоренский и другие. Церковь настороженно относилась к их теоретической деятельности, но с высоты наших дней видны их заслуги и ценность самого феномена светской патристики, а ведь никто из них и не помышлял о карьере профессионального богослова. «Оригинально, по-православному, — замечал Николай Бердяев в своей работе “Русская идея”, — богословствовать начал не профессор богословия, не иерарх Церкви, а конногвардейский офицер в отставке, помещик Хомяков. Потом самые замечательные религиозно-философские мысли были у нас высказаны не специальными богословами, а писателями, людьми вольными. В России образовалась религиозно-философская вольница, которая в официальных церковных кругах оставалась на подозрении» (Вопросы философии. 1990, № 2. С. 102). Поскольку официальное православие по-прежнему недоверчиво относится к «теологам со стороны», как правило, из науки и искусства, то светская теология продолжает существовать как обособленный феномен. И тому еще одно подтверждение — новая книга Бориса Левита-Броуна. Бердяев с грустью замечал, что многие живут так, как будто нет Бога. Но даже если и верят, то как и в кого? Скорее так, как выразился о себе Соловьев-отец: верующим был, но христианином не был. В чем своеобразие богословской позиции Левита-Броуна? Во-первых, автор открыто и решительно занимает позицию дуализма, то есть признания двух несотворенных, безначальных субстанций — Бога и меона. Бог есть абсолютная сущность, безначальный и вечный Свет Жизни, абсолютная Свобода, абсолютное Бытие. Меон есть безграничное и несотворенное Ничто, оцепенелый универсум противоречивых потенций, абсолютное небытие. В самой идее меона еще нет никакой новизны, оригинальность здесь в интерпретации меона и в понимании диалектического характера отношений внутри бинарной оппозиции: Бог — меон. Автор дистанцируется от пантеистического неоплатонизма Экхарта, согласно которому ипостасный Бог рождается из Ничто, из безначального и бесконечного Gottheit. Не приемлет он и концепцию Беме о рождении Бога из безначальной тьмы (Ungrund) и наличии в Боге темного начала, то есть зла. Полемизирует Левит-Броун и с Бердяевым, которого называет учителем, но который, по его мнению, некритически перенял у Беме идею рождения Бога из меонической свободы. Защищая свободу, Бердяев рискованно пошел на признание первичности меонической свободы, из которой якобы рождается Божественная Жизнь. Между тем, меон содержит в себе антибытийную потенцию — черную волю к Ничто. Меон, таким образом, есть источник зла. Рождаясь из меона Бог неизбежно наследовал бы негативную потенцию. Таким образом, первое, что постулирует в своем трактате Левит-Броун, — это неустранимый дуализм безначального Божественного Света и безначальной меонической тьмы, несотворенность (и неистребимость) обеих контрарных реальностей: Бога и меона. Из этой основной посылки вытекает все последующее — вся концепция Бога и человека, природы и истории, жизни и смерти, добра и зла. Спрашивается, как это согласуется с христианской концепцией Бога-Творца и вообще с монотеизмом? Автор, разумеется, не отвергает такой атрибут Бога, как Всемогущество, тем более не впадает в политеизм. Меон — тут автор однозначен — не Бог, и потому всякие аналогии с манихейством здесь беспочвенны. Не будем забывать, что перед нами теологический трактат, в котором в качестве исследовательского инструментария используются содержательные категории, обладающие эвристической силой. Меон есть теоретический конструкт, позволяющий построить такую религиозную метафизику, которая проясняла бы исток зла и ограждала бы Бога от пустопорожних обвинений.
Наука широко пользуется теоретическими конструкциями-допущениями, создавая в каждую эпоху теоретическую модель бытия, то есть научную картину мира. Почему же это недопустимо в теологии? Экхарт и Беме, а в наше время Тейяр де Шарден попытались это сделать, и что же: учение первого было объявлено ересью, к счастью для него, посмертно; второй шесть лет был под домашним арестом за публикацию книги «Aurora», а третьему вообще было запрещено печатать свои работы, и они вышли лишь после его смерти. В современной теоретической физике такие теоретические конструкции, как «сингулярное состояние Вселенной», «гравитационный коллапс», «виртуальные частицы», и т. д. широко вошли в обиход, и без них немыслима научная картина мира. Между тем, все это лишь познавательные модели, теоретические допущения. Никто ведь никогда не видел и не фиксировал с помощью приборов гравитационные волны, сингулярное состояние и тому подобное, все это гипотетические феномены, но, тем не менее, они включены в обиход как часть умопостигаемого мира, и в них физики верят, на них опираются. Исторически существует много версий теодицеи, но все они мало убедительны, а сам термин  т е о д и ц е я  (оправдание Бога) в философский лексикон ввел еще Лейбниц. По мнению автора книги «Зло и Спасение», Бог — по ту сторону добра и зла. Гипотеза меона в данном случае выполняет служебную функцию, а именно: освобождает от необходимости богооправдания, ибо зло коренится в меонической свободе. Вывод — зло неистребимо, ибо неистребим безначальный (сверхтварный) меон. Именно поэтому в трактате обосновывается позиция вторичности добра, которое инициируется динамическими силами зла. Это есть второй существенный и интеллектуально очень дерзкий аспект трактата. Причины зла в этом мире всегда вызывали головную боль у верующих мыслителей. Как правило, его источник виделся в самой человеческой деятельности. «Мы сами выковали чаши / добра и зла, в них судьбы наши» (Омар Хайям). Но в христианской теологии одновременно источником зла и его носителем считается сатана (противник Бога), то есть Искуситель. Августин доказывал, что человек сам виноват, раз поддается искушению и грешит, ибо у него есть свобода выбора. Но на это можно возразить: а почему Всемогущий Бог попустительствует Искусителю? Не является ли сатана орудием Бога, как в «Фаусте» Гёте? Не ведут ли Бог в союзе с сатаной страшную игру, не забавляются ли они судьбой человека? Нет, не может быть Бог ни прямо, ни косвенно причастен злу! Позиция автора трактата бескомпромиссна. Борис Левит-Броун создает исчерпывающую отрицательную онтологию зла и эксплицитно субъективизирует добро — его сферой является человеческое существование. Казалось бы, логичней (симметричней) объективировать то и другое. Как удобно: меон — носитель зла, Бог — добра. Но тут двойная опасность. Онтологизация как зла, так и добра ведет к отрыву их от человека, человек превращается в слепое орудие объективных сил и лишается способности к личному выбору. Деонтологизация, наоборот, снимает проблему объективных оснований и сакральных императивов, провоцируя субъективистские интерпретации зла (софисты, скептики), а то и обоснование права на зло (киренаики, макиавеллизм, маркиз де Сад). Ведь если отвергается объективный критерий зла, то исчезает таковой и применительно к добру. Автор идет здесь по лезвию бритвы, и, пожалуй, его позиция больше согласуется с эмпирической реальностью. Добро, — показывается в трактате, — моложе зла, оно не онтологично, оно есть реакция на зло, мир лежит во зле, и не усилия добрых спасут его, а лишь Сверхдобро (автор определяет его как абсолютное Благо), то есть, Бог. Онтологичны лишь меон — источник зла и Бог — источник Блага (Всеблагой). Это непротиворечиво вписывается в авторскую концепцию Света и тьмы — двух контрарных сверхтварных начал. Борис Левит-Броун совершенно свободен от какой бы то ни было апологии зла, свободен, впрочем, и от поверхностно оптимистического добротолюбия на манер толстовства. Его вывод суров, он гасит наивные иллюзии — зло могущественно, и спасение от зла только в Боге. Одних человеческих сил в противостоянии кипящей тьме меона явно недостаточно.
Но автор прослеживает не только образ и действия Бога, но также образ и действия человека, то есть первых людей. В массовом сознании сложилась стойкая традиция представлять Бога и человека сквозь призму карикатур Жана Эффеля и язвительных острот Лео Таксиля. С одной стороны, недалекий, импульсивный и раздражительный старик, а с другой — сущие недоумки, не ведающие, что творят. Такими выглядят Адам и Ева в балете «Сотворение мира». Но и ученые мужи имплицитно придерживаются сходной позиции. Послушать, так грехопадение — сущее благо, и это типическое прочтение книги «Бытие». Странным образом не замечается космическая катастрофа и бесчисленные роковые последствия богоотпадения для мира. Вступая в область библейской экзегетики, Б. Левит-Броун прочитывает текст аутентично и дает совершенно иную версию грехопадения и иной образ первых людей. Автор считает, что никаких плодов добра на райском древе не было, и сатана искушал первых людей даже не плодами с древа познания зла (зла люди еще не знали и не понимали), а призраком нового качества («будете, как боги»), идеей человекобожия, актом нарушения Божьего запрета ради испытания свободы как автономной воли (своеволия). Нельзя, утверждает автор, видеть источник человеческого знания в нарушении Божьего запрета. Совершилось не Познание, а лишь познание зла и, как следствие, — утеря духовной цельности, произошла катастрофа в Творении. Тем более кощунственно оправдывать грехопадение религиозными мотивами. Б. Левит-Броун полемизирует с Августином и Фомой Аквинатом, которые полагали, что грехопадение имело положительный смысл, поскольку позволило Богу раскрыть Себя в Ипостасях Сына и Святого Духа. Полагать так, замечает автор, значит косвенно тешить себя мыслью, что Бог попустительствует злу. Но Богу не нужно ни зло, ни добро — эта мысль проведена в книге очень жестко. Зло ворвалось в мироздание через человека, и с Преображением, когда «времени уже не будет» (Отк.10, 6), под Новым Небом на Новой Земле, зло исчезнет из Творения, а с ним и добро, ибо оно есть транзиторная контрарная категория падшести. Такова позиция Левита-Броуна, и она заслуживает пристального внимания своим позитивным содержанием и глубиной интерпретации Священных текстов. Саму идею старых богословов о необходимости и даже желательности грехопадения, автор остроумно расценивает как род религиозного безумия. Концепция грехопадения устойчиво коррелируется с проклятием и наказанием, с идеей вечных адских мук. Теологическая мысль стоит перед дилеммой: или принять эту идею и верить в ад как трансцендентную реальность, сохраняя образ карающего Бога, или отбросить в принципе мысль о нескончаемых адских муках, опираясь на максиму «Бог есть Любовь» (1 Иоан. 4, 8). Позиция автора твердо укоренена в Слове Евангелиста Иоанна и библейской Книге Премудрости: Бог не сотворил ни смерти, ни ада, Бог есть Любовь. Отход от ортодоксальной позиции в этом пункте составляет еще одну особенность трактата. Рай есть первоначальное Божье Творение, ад же — реализовавшийся кошмар падшего человечества. Мир, во зле лежащий, — вот это и есть ад, никакого другого ада нет. Мир после грехопадения получил адскую ориентацию, и зло стало центральной темой мировой жизни, а предельным злом стала смерть. Человек, познавший зло, есть раб знания зла, а не раб Божий. Гегелевская диалектика господина и раба в отношениях между Богом и человеком совершенно неуместна. Но при этом надо помнить, что борющиеся в человеке добро и зло неравносильны. Зло уходит корнями в сверхтварный меон, а человек — тварное существо, и сам по себе противостоять злу не может. Поэтому без Бога нет человека; единственный Спаситель человека — Бог, а единственный путь к Спасению — творчество. Идею спасительности творчества Борис Левит-Броун наследует от Николая Бердяева, но принимая эстафету от русского гения, он учитывает и минусы в позиции своего духовного учителя, которые давали повод противникам компрометировать учение великого русского религиозного мыслителя. В трактате вскрывается ошибка, которую Бердяев воспринял вместе с концепцией Ungrund Якоба Беме. Совершенно нетрадиционно осмысливает Б. Левит-Броун функцию Бога как Творца, по-новому толкуя текст Писания. Впрочем, здесь лучше всего обратиться прямо к авторскому тексту: «Т в о — р е н и е — это Волей Бога произнесенное Слово, Логос, раскрывающийся через Эрос. Божие Творение не есть творчество из ничего, потому что ни природно, ни сущностно, ни духовно в Боге нет ни крупицы Н и ч т о. Веденье зла, как мы уже показали, не проникает в Природу Бога-Троицы и не становится частью Божественной Сущности, ибо Всеведенье таинственно предзнает, а Всеблагость таинственно просветляет в Боге зло. Божие Творение — это грандиозное творчество из Все, черпание Богом из Своего абсолютного Что, которое и есть предвечный Логос, эротически, то есть в абсолютной Любви, содержащий неисчерпаемость дотварно сущего, которое начало, начинает или когда-либо начнет тварно быть». Как видим, автор разделительно акцентирует здесь понятия «Природа Бога», «Сущность Бога», «Дух Бога» (различение божественной Природы Сущности и Духа как нераздельно-неслиянных Ипостасей Троицы последовательно проведено через весь трактат), четко указывая, что Сущность, коренящаяся в Сыне-Логосе, а равно и Дух Святой, открыты Творению, в то время как Природа закрыта в Пресвятой Троице. Здесь интересна полемика автора со всей традицией понимания Божьего творчества, как творчества из ничего, а ведь еще Аквинат писал: «…все, что исходит из ничего, наделено само по себе стремлением к ничто». Мир после грехопадения не является в полном смысле Божьим Творением, а есть уже результат отпадения Творения и твари от Бога и разлития в Творении меонической тьмы — это один из лейтмотивов книги «Зло и Спасение». Бог не правит в этом мире, а наоборот — распят в нем. Творчество для Бога есть воля к самораскрытию Своей бесконечности; для человека же творчество есть долженствование, категорический императив совершенствования. «Творчество есть специфически человеческий, ему предначертанный сущностный образ жизни в Боге». Индивид, считает Б. Левит-Броун, должен сотворить себя как личность, но это требует мужества. «Творческий путь в падшем мире требует героизма. На творчество надо отважиться, ибо оно есть свободное духовное делание в Боге и во имя Бога, а Бог в этом мире распят». Жить свободно и творчески — это и значит хранить в себе Образ и Подобие Божие. Раздел трактата, посвященный творчеству, написан, что называется, на одном дыхании; на тексте лежит неизгладимая печать творческой личности самого автора книги. Страстно и жестко обличение антитворческих потребительских прельщений, ведущих человека к ничтожению. Вообще тема творчества для Б. Левита-Броуна — одна из сквозных и волнующих, ей посвящено немало страниц в его философских книгах.
В книге «Зло и Спасение» излагается особая концепция кенозиса, то есть вочеловеченья Бога в Сыне во имя искупления и Спасения людей. Суть новизны здесь в следующем: «Неполноценно само утверждение: Бог отдал Сына Своего в жертву. Бог отдал в жертву Самого Себя». Истолкование Христовой Жертвы в таком ключе принципиально отличается от общепринятого. А ведь действительно, суждение, что Бог отдал Сына Своего в жертву, заключает в себе мысль о неравноценности Ипостасей в тринитарном Вседержителе. Это наивное неравенство заметно и в изобразительном искусстве, когда Бог-Отец изображается глубоким старцем, Бог-Сын — моложавым мужчиной, а Бог-Святой Дух — голубем. Куда глубже и духовно зрелей рублевская «Троица», изображающая Бога-Троицу в виде трех равнотождественных Ангелов. Другой момент новизны в толковании кенозиса у Левита-Броуна: «Самопожертвование Бога есть акт Любви Творца к твари. И суть этой Жертвы не только в том, что пролилась Христова кровь. Крестная мука выражает лишь кульминацию Божественного Самопожертвования. Но жертвенное нисхождение Бога, как милость Любви, есть прежде всего само Вочеловеченье». Не просто крестные муки, не казнь, как единовременный акт, а само воплощение в падшем мире, иначе говоря, вся земная жизнь Христа, и есть подлинная Жертва. Автор идет еще дальше, утверждая: «Христова Жертва не была принесена единожды, она приносится бесконечно и будет приноситься до конца времен мира сего». Богочеловек был распят и воскрес, но духовно распятие Христа продолжается, ибо в мире, лежащем во зле, каждый грешник, попирая человечность, распинает тем самым и Бога в себе. В духовном плане, подчеркивает Левит-Броун, Сын Божий еще не снят с креста. Думается, что такая интерпретация кенозиса не только устраняет скрытые рецидивы арианства и несторианства в понимании тринитарного Бога, но и дает ощущение соприсутствия в каждом человеке Целостного Бога, то есть Отца, Сына и Святого Духа.
Как оценить трактат Левита-Броуна? С позиций новых подходов — это действительно новаторский труд. Однако новизна всегда о двух концах: одним концом она бьет по традиции, по канону, а другим — по автору. Так было и, видимо, будет всегда с любым свободным мыслителем. Ведь как уже отмечалось, с каноном-то как раз есть серьезные расхождения. Оппозиция Бог — меон принципиально меняет некоторые положения, содержащиеся в православном символе веры и вообще в ортодоксальной христианской концепции Бога, мира и человека. Нетрудно догадаться, какая судьба может ожидать книгу Бориса Левита-Броуна, делающей смелую попытку пересмотра некоторых базовых положений христианского вероучения. Но не надо и отчаиваться. История духовных исканий всегда была историей борьбы ортодоксии и новаторства, и все почти заметные представители богословия несли этот внутренний конфликт. Бесконфликтна лишь посредственность.
К Господу много путей. Исторически сложились три варианта оценки роли веры в системе убеждений: 1) верую, дабы уразуметь — позиция, сформулированная основоположником западной схоластики Ансельмом Кентерберийским; 2) разумею, дабы уверовать — вольнодумствующий вариант, обоснованный Пьером Абеляром и отвергаемый официальной Церковью; 3) верую, ибо абсурдно — экстремистская формула, приписываемая Тертуллиану. В целом патристика отвергла Тертуллиана якобы за крайности в отношении к античному наследию и к разуму и не включила его в число Отцов Церкви. Поиски новых путей богооправдания и привели к дуалистическому толкованию Бытия. Как отмечалось, уже Эриугена пытался отождествить зло с небытием и сделать Бога непричастным злу. На дуализме настаивал и Николай Бердяев, но сам принцип провел непоследовательно, выводя Бога из Ungrund. В своей книге «Зло и Спасение» Борис Левит-Броун разработал дуальный принцип строго и непротиворечиво, противопоставив Бога-Сверхбытие меону-небытию как инициальную бинарную оппозицию контрарных начал. При такой методологии Бог уже не нуждается в оправдании, в оправдании нуждается человек. Конечно, можно спросить: а есть ли он, этот меон; но разве не спрашивают так же и о Боге? Можно, критикуя автора, упрекнуть его в том, что в трактате темный Бог языческих религий подменен безличной отрицательной субстанцией. Но это поверхностный взгляд. Функциональная нагруженность меона та же, да только вот какая деталь: языческие боги — это олицетворение природных стихий; они пребывают в нашем феноменальном мире (на Олимпе, на горе Меру и т. д.) и лишены качества трансцендентности. Бог и меон в теологической модели Левита-Броуна — внемировые и домировые безначальные и контрарные трансцендентные начала, сталкивающиеся в предвечном противостоянии, которое мрачной логикой грехопадения проникло также и в Творение. Теодицея Левита-Броуна освобождает Бога от компрометирующих характеристик, перенесенных на Него из отчужденного человеческого бытия, а человека лишает мелочной опеки и отпускает на свободу, чтобы самому нести груз ответственности и сжигать в творческом огне злые интенции. Конечно, в любой модели можно отыскать уязвимые места, но трудно предложить что-то более убедительное в защиту Бога и человека. Во всяком случае, предложенный вариант теодицеи, а равно и антроподицеи, созвучен духу времени и может послужить импульсом к дальнейшей его разработке. Это необходимо для обновления религиозной жизни. Лютер правильно утверждал, что священник знает о Боге не больше мирянина. Узурпация права на Истину чревата злом. Как справедливо замечает Борис Левит-Броун в предисловии к своей книге: «Ни у одной из человеческих организаций, а равно и ни у кого из людей, даже имевших вдохновение от Бога, нет духовной монополии на Истину. Полнота Истины не вмещается в человека. Лишь однажды вместилась она в человека, и это был Богочеловек, Сын Божий, сам вочеловечившийся Логос. Мы же всегда обладаем лишь частичкой Истины, которую обретаем в пути, но через эту частичку способны силою духовных интуиций переживать (не осмысливать и тем более не выражать, но именно переживать!) всю полноту Истины. Выражаем же мы всегда и неизбежно лишь малую частицу Истины, да и то, если Богу угодно сподобить нас».
«Зло и Спасение» — несомненно, книга веры, как и декларирует автор в первых строках предисловия. Если оценивать ее с точки зрения вышеназванных трех вариантов роли веры в системе убеждений, то надо признать, при всей интеллектуальной свободе, (временами даже дерзости!), духовным основанием философствования и богословствования Бориса Левита-Броуна является твердое верую, дабы уразуметь, а не наоборот. Автор виртуозно владеет логикой, но отчетливо сознает ее границы; интеллектуальная сила мыслителя подчинена вере, порой вплоть до Тертуллианова экстремизма. Сильнее диалектики — ценность, выше логики — мудрость. И писатель понимает это. Габриель Марсель называл мудрость, для которой не наступило время, трагической. Боюсь, что мудрость книги «Зло и Спасение» — трагическая мудрость. Эта книга Бориса Левита-Броуна, как, впрочем, и вся практически его литература, не для массового читателя и, скорее всего, не для сегодняшнего дня. Если в контексте внутреннего развития писателя она органически закономерна, то в контексте нашего времени вызывает изумление самый факт ее появления. «Отважиться на творчество, — пишет Борис Левит-Броун, — это, в глубочайшем духовном аспекте, значит отважиться на тяжкое признание непреодолимости одиночества в этом мире, значит решиться выражать сущность того, чем мы не можем обладать». Пройдя через нелегкое и очень интересное чтение «Зла и Спасения», ловишь себя на мысли: вот уж действительно — на такую книгу надо было отважиться! Она написана Духом! Удивительно и радостно, что в наши бездуховные дни есть писатель, у которого хватило Духу ее написать.