Произведения

Сухопарый мужчина в запотевших очках, закутанный в некогда дорогой, а ныне протертый в локтях кардиган, стоял, повернувшись боком к окну, за которым была темнота и поэтому отражалась его же фигура со всей комнатой в миниатюре: зеркало, ширма, столы и приборы. Мужчина стоял, отведя назад руки и, словно цапля, зависнув над алюминиевой кастрюлей, в которой среди пузырьков подрагивал кипятильник, иногда ударяясь о дно с глухим и тревожащим звуком. Кипятильник был американский, фирмы RAM (на красной картонной коробке, давно пропавшей, был когда-то изображен баран-толсторог), но полностью переделанный русским умельцем для службы в Англии: две железные мыльницы с дырками по кайме, спаянные вместе, как ладони, сведенные для молитвы. На дне кастрюли он дрожал трилобитом.
Мужчина был Глеб Петрович Струве, профессор русской литературы Лондонского университета. Сын Петра Беренгардовича Струве, социалиста, потом кадета, потом соратника Юденича и Деникина, философа и экономиста, главного редактора газеты «Возрождение», недавно арестованного в Париже немцами в качестве «друга Ленина».
Решив, что пора, профессор ловко вырвал вилку кипятильника из розетки, выхватил бельевыми деревянными щипцами саму «мыльницу» и со свойственной некоторым академикам торжественной аккуратностью повесил ее на гвоздик, торчащий из книжной полки. Набрав половник воды, он стремительно перелил ее в огромный пузатый заварочный чайник, всыпал подозрительного порошка, добавил воды - еще три половника, помешал обструганной веткой, накрыл фарфоровой крышкой, переставил чайник на стол, выждал пару минут, снял крышку, нагнулся, понюхал, удовлетворенно кивнул и только после этого сделал шаг в глубину комнаты, просунул голову за размалеванную японскую ширму и прокричал:
-Борис Васильевич, идите пить чай! Эта заварка последняя, поторопитесь, сегодня чая больше не будет. И я не могу гарантировать, что он будет завтра. Борис, ну проснитесь же!
За ширмой тут же послышался скрип диванных пружин и громкое радостное зевание:
-Кто, кроме бога, может что-либо гарантировать в наше время?
Спустя минуту из-за ширмы появился второй человек, и по одной его развалистой походке стало понятно, что это не академик, а жизнелюб и артистическая натура. То был круглоголовый, почти лысый, сильно обрюзгший гигант по имени Борис Васильевич Анреп, мозаичист, немного поэт и художник, друг многих парижских и лондонских знаменитостей и известный ценитель женского пола. Он еще ежился со сна, но физиономия уже излучала лукавое довольство.
-Чай? Морковный?
Струве с упреком покачал головой.
-В конце концов, мы же в Британии.
Мозаичист сел за стол и, греясь, обхватил обеими руками эмалированную кружку с чаем.
Снаружи взвыл ветер; голая тополиная ветка поскребла по стеклу и тут же в него забарабанили тяжелые капли. Разбуженный дождем, вспорхнул дрозд, и на миг словно остановившись в воздухе под слабым сторожевым фонарем, брызнул своей пестротой. У самого окна, одной стороной опираясь на подоконник, а другой - на высокую тумбочку, стоял, как притаившийся зверь, огромный приемник марки National HRO. Для агентства «Рейтер» только что закупили целую тысячу точно таких в Америке. Он был с большим черным верньером и пятью ручками тонкой настройки, в потертом кожухе, с кипой тоненьких книг на крышке: в одной из них угадывалась «Tristia» Мандельштама, в другой - кузминская «Форель». Приемник вдруг захрипел. Анреп испуганно вздрогнул.
-Неужели опять? Ведь в Москве сейчас, – он поглядел на часы, – четыре утра.
-Говорят, Он только в это время ложится спать.
Звук сделался настойчивей, но смысл оставался неразличимым. Скорее рык, а не звук. Но иногда сквозь него проскальзывало что-то, смутно разделяемое на слова:
..................в небе.........................народа и партии...................победа..................проклятым................и навсегда!
Издав самый пронзительный, почти истошный хрип, приемник умолк.
-Что это было, как вы думаете?
Струве пожал плечами:
-Предпочитаю не думать.
Анреп глотнул чая и с наслаждением застонал.
-…братья и сестры! -- провозгласил радиоприемник и снова ушел в состояние бодрого неразличимого рыканья. Анреп взглянул на него с иронической неприязнью.
--Удивительно, Глеб Петрович. Мы, как вы изволили заметить, находимся в Британии, а точнее в промерзшей избушке на севере Лондона. Мы пьем чай. Повсюду война. Мы пьем чай и слушаем русские радиопередачи по заказу английской разведочной службы.
-Агентства «Рейтера», если быть точным.
Анреп только отмахнулся от такого уточнения.
-Да. Внимательно слушаем. Стараемся что-то понять...Но что понять? Это ведь невозможно. Это нелепо. Listening house! Прослу...прислу...выслушивательный дом? Похоже на место, где ласково беседуют с умалишенными. Я даже не знаю, как это перевести...Вы литератор, вы помогите.
Струве опять покачал головой. Мозаичист удовлетворенно кивнул:
-И кто мы теперь, я вас спрашиваю? Русские? Фон Анреп и Струве!
Он расхохотался.
-Русские европейцы, скорее, -- Струве поднял половник к уху, словно древко знамени, салютуя невидимым войскам. -- Знаете, один мой друг случайно наткнулся в разбомбленном доме, в Лондоне, шел по улице и углядел... портрет...представляете, русский портрет, подлинник. Изображает князя Козловского, такого русского европейца, современника декабристов, друга Пушкина и Чаадаева...Настоящего либерала.
-...господство в воздухе...прорвали...и обезврееееее... -- неожиданно тонко взвизгнул National HRO.
-Как чувствует себя Маруся?
-Получше, благодарю...
Анреп помолчал.
-Да, получше. Однако, если быть откровенным, ее состояние по-прежнему меня тревожит. Она не может спать, нервы. И жить в старом доме решительно невозможно...Бомба разрушила целый угол. Боюсь, восстановить не удастся, надо искать новое жилье, мастерскую...Но самое главное.
Он вздохнул.
-…подлых предателей...? -- вопросительно произнес радиоголос и резко стих, словно устыдившись такого предположения.
В лесу за окном громко заухала сова. Анреп покачал головой и сквозь силу продолжил:
-Пропало кольцо. То самое, черное.
Струве слегка застонал:
-Подарок Ахматовой?
Анреп кивнул.
Из приемника раздалось удовлетворенное кваканье и шипенье.
-...города и нашшшеленные пункты.

Птичкой Учитель вспорхнул к водопаду и сел на камень, немного кокетливо вывернув ступню. Послушник Бунчу сделал несколько снимков. Дхарма-стихотворение было давно готово, и пленка закуплена оптом: черно-белая. "Ты, конечно, можешь, Бунчу, купить на свои деньги цветную пленку и экспериментировать (у Бунчу своих денег никогда не бывало). Но знай, что это одно баловство. Я плачу только за черно-белую ".
Все было готово, только поход к водопаду откладывался из-за постоянной необходимости управлять оравой монахов. Да еще эти паломники на автобусах. "Дхарма им не нужна, — ворчал Учитель, — они заезжают сюда ради нашего сортира".
Фотографию Учителя в водопаде (весь мокрый, в темечко бьет струя, складки монашеской робы вытянулись как у аттических статуй) сопровождали следующие дхармические слова, вырисованные кривоватыми буквами:

Те фотографии, где Учителя было сразу два или три (тексты - забавные диалоги и целые сценки) снимал не послушник Бунчу. Как делать такое, сам Учитель не знал, и, соответственно, не мог его обучить. Приходил робкий изготовитель фотокарточек на документы из конторы регионального правительства, кланялся и быстро совершал двойную или тройную экспозицию. Учитель веселился. "Ты наводи фокус тщательней, Бунчу, — говаривал он, — но необязательно на меня. Вот здесь — на лотос, а там на куколок духов (из перекрученных полотенец с бумажным кружком вместо лица). Это ведь все равно, Бунчу, тебе пора знать".
В 1972 году Учитель считался полностью Просветленным: никому и в голову не приходило оспаривать подобные утверждения. Но Бунчу пучил глаза и гадал, как же куколки, лотос и великий Учитель — это одно и то же? "Как же так, как же так, как же так?” — вопрошал послушник и лотос, и куколок, и стрекоз. Через много лет Бунчу признавался одному журналисту: “Преподобного Учителя понять было нелегко...”
И это несмотря на настенные фрески, цветные, многофигурные, который сам Учитель тщательно перерисовывал из священных книг!
Сперва он учил випасаной, фресками и стихами. Потом стал показывать слайды. Через проектор, как детские диафильмы. На белой стене под зачарованными взглядами вчерашних крестьян сражались фигурки чудовищ-страстей с богами, то есть “правильными мыслями”, “словами” или “делами”. Фигурки потом иногда приходили к монахам, или происходили более сложные события.
В первый раз Учитель сам читал дхарма-лекцию, а послушник записывал его на патефон. Во второй раз он сам не являлся: монахи смотрели слайды и слушали запись. Учитель был экономным. В свою бытность археологом-любителем, для книги "На берегах бухты Б." он так делал фото: прикреплял фотобумагу прямо к видоискателю, не тратясь на пленку.
Монастырь Учитель основал в 1932 году, двадцатишестилетним, вернувшись из столицы в родное село. Сперва сколотил домик из досок и коры там, где были развалины, вызывавшие у местных жителей неопределенную нежность. Рукой подать до базара. Потом пришел родной брат. Учитель назвал свой дощатый домик “Монастырь Сад Силы Освобождения", а себя — Раб Будды. Брат взял себе имя Раб Дхармы. Себя Учитель назначил отцом-настоятелем, а брата — послушником. Через месяц, когда появился другой послушник, он брата повысил и сделал монахом. Потом в домик набилось еще с дюжину учеников.
По необычайной случайности, именно в этом месяце в столице произошла "бескровная сиамская революция". Революцию совершила “Народная партия”. Как и положено истинно народной партии, эту основала в Париже группа решительно настроенных студентов, включая одного артиллериста, одного юриста и одного моряка. По возвращении “Партии” в Таиланд число членов выросло с семи до ста двух; вошло некоторое количество бравых полковников. Двадцать четвертого июня моряк привел по реке ко дворцу канонерку, артиллерист вывел на дворцовую площадь танки и кавалерию, а юрист пригнал толпу возбужденных гражданских чиновников. Король Рама Седьмой играл в гольф с женой и министрами в загородной резиденции. Сам воспитанник Итона и военной Вулической академии, не чуждый просвещения и студенческих проказ, король оценил диспозицию “Народной партии” и даровал ей и народу недурную конституцию.
С просьбами о портрете Учителю досаждали не только автобусные туристы. И не только о портрете. Один пилот-истребитель попросил немного волос, регулярно сбриваемых с головы Учителя — для себя и летчиков своей эскадрильи, как талисман. «Мы поделим их по-братски, каждый положит щепотку в мешочек и повесит мешочек на шею. Они нас сохранят, когда мы полетим на бой с коммунистами».
Под коммунистами подразумевались мятежники с юга. Сначала борьбой с ними занимались солдаты пришедшего из Юнаня, с далекого севера, китайского сорок девятого батальона “Гоминьдана”, проигравшего Мао Цзэдуну. К коммунистам, как и к южанам гоминьдановцы испытывали одинаково мощную ненависть. Однако батальон чрезмерно увлекся переправкой через границу тюков, плотно забитых маковыми коробочками, и вскоре погряз в Опиумных войнах. В 1971 году борьбу с лесными коммунистами взял в свои руки диктатор Таном Киттикачон. Использовались и полиция, и регулярные войска, включая бомбардировщики. Приходили и те, и другие: Учитель беседовал и с военными, и с бунтовщиками из южных джунглей. Он предлагал всем им свой, "дхармический социализм".
По другой странной случайности именно в том году, когда Учитель начал фотографироваться, диктатор Таном перешел на более экономичный способ обуздания инсургентов: "красные нефтяные бочки". Бочки были 200-литровые, с железной решеткой внутри. Под решеткой разводили огонь, а на решетку клали оглушенных дубиной мятежников. Бомбардировки с воздуха за ненадобностью прекратили, и уже следующим летом диктатора свергла Ассоциация университетских студентов. Как раз в это время Учитель начал экспериментировать с двойной и тройной экспозицией.
Иногда было так: сперва приходил стих, а потом делалась чисто постановочная фотография. Иногда наоборот: Бунчу снимал Учителя целый день, ночью проявлял все в своей келье, а утром показывал. Если Учителю что-нибудь нравилось, он писал к фотографии текст. Порой писал месяцами. В монастыре царила сырость. Фотографии, ожидающие дхарма-текста, покрывались плесенью и тихо гнили. «Не вздумай выбрасывать! — говорил Учитель строго. — Найдем, к чему приспособить». И писал, например, что-нибудь о правильной смерти туда, где половину его лица съело коричневое пятно с прожилками. Или, в качестве рекомендаций самому себе как наставнику: "Использовать для пробуждения самадхи" .
Бывало, стихи звучали вполне жизнерадостно. Тогда они назывались "пустотные":

Фотография над этим удивительным сообщением изображает Учителя, отмокающего в просторной бадьe на фоне покосившегося забора.
В пухлую самодельную книгу, шитую толстыми нитками, под названием «Дхарма-тексты в сопровождении фотографий» вошло четыреста двадцать три изображения. Она хранится в “Саду Силы Освобождения”. А в конце двадцатого века несколько фотографий Учителя было почтительно издано. В столице, как часть шикарного, гигантского арт-альбома на мелованной бумаге с английскими подписями. Туда вошли: “Учитель под водопадом”, “Учитель в бадье”, “Учитель и куколки из полотенец” (фокус оказался на разлапистой пальме) и еще несколько изображений. И опять-таки, по странной случайности альбом назывался: "ЗАБЫТЫЕ МАСТЕРА ТАЙСКОЙ ЭРОТИЧЕСКОЙ ФОТОГРАФИИ”.

Человечество получило загадочное послание из дальнего космоса. Волночастицы, отраженные ближайшей сверхновой при соучастии черной дыры. Земляне обрадовались, и новости о ходе расшифровки сообщали сразу всей планете.
Сперва физики поколдовали и уточнили, что послание все-таки не из космоса. Гораздо лучше: оно с Земли, но из будущего – там было нечто вроде энергетической подписи. От кого, о чем – пока непонятно. Все чрезвычайно разволновались.
Представления авторов чрезвычайно непохожи на наши, осторожно пояснили филологи и психологи. Есть много слоев, они все перемешаны, текста как какового нет, есть клубок, и из него можно вытянуть много подписей, которые как бы призвук, как бы привкус идей.
Первая подпись – неповторимости. То есть буквально выяснилось, что больше писем не будет. Повторить не удастся. Часть послания указывала на то, что организовать его было чрезвычайно энергозатратно, но важно.
Вторая подпись – жгучей благодарности. В послании говорят нам спасибо, пояснили ученые. Нас – это человечество.
Потому что третья подпись – чужести и далекости. Те, кто послал, они вовсе не люди. И людей в этом будущем нет.
Человечество приуныло.
Все бросились гадать, из кого разовьется следующий разум на Земле. Кандидаты были обычные: обезьяны, лемуры, дельфины, попугаи, слоны, собаки или, может быть, муравьеды?
А за что же спасибо?
Благодарим за участие в эволюции нашего вида – так было сказано в следующем подписи.
Человечество приосанилось, хотя легкая грусть оставалась.
Однако у них есть и просьба. Это была уже четвертая подпись, которую удалось вытянуть из послания.
В чем конкретно заключается просьба, понять оказалось сложнее. Ждали.
Наконец, глава ученых оповестил, что им все ясно. Но человечеству нелегко будет принять такую правду. Гигантская пресс-конференция транслировалась по всем возможным каналам.
Глава ученых помялся.
Будущий разумный вид - не потомки животных, которых мы себе представляли. Он происходит не от млекопитающих. Не от сухопутных, и даже не от морских. И не от птиц. И предки тех, кто с нами связался, сейчас совсем недоразвиты. Само их происхождение кое в чем оскорбительно для человечества. Ну, или, по крайней мере, чувствительно неприятно.
В общем, они – от бактерий. Они произошли от бактерий, а стали чем-то другим.
Они от специфических анаэробных бактерий, всего одного особого вида, который сейчас размножается в трупах.
Человечество замерло.
В трупах людей.
Можно сказать, что будущие земляне развились из танатомикробиомов человеческой головы.
Собственно, отсюда и благодарность. Именно так, немного пассивно, человечество помогает эволюции вида. В момент смерти люди делятся, или будут делиться с бактериями – без малейшего на то желания, разумеется – частичками то ли разума, то ли души.
Человечество брезгливо скривилось.
А в чем же просьба?
Она связана с их эволюцией. По вычислениям этих будущих разумных землян, примерно в этом году человечество принимает особые правила, которые сильно затруднят бактериям их эволюцию. В ближайшее время буквально все страны перейдут на особые меры. Эволюция будет происходить в тяжелейших условиях.
В общем, КРЕМАЦИЯ. Они просят отменить кремацию трупов.