Произведения

Хоть смутно – помню до сих пор…
И крест на купольной макушке,
И дверь, ведущую в притвор,
И запах ладана в церквушке,
Который странно унимал,
Предслезный страх без всяких магий,
Но я был мал, еще так мал,
Чтобы сказать об этом маме.
Меня пугала тишина
И лики в сумрачных киотах –
Жизнь в этом доме лишена
Была привычного чего-то.
Здесь ни кровати, ни окна,
Откуда я смотрел на кошку,
И соски нет – была одна,
Но ускользнула из ладошки.
И я орал, чудак, орал
Над круглой полыньей купели,
Когда на облачных хорах
Под небом ангелы запели.
Во имя Сына и Отца…
Крестили без хрущевских планов,
Чтобы по жизни до конца
Мне оставаться православным.
Но я не знал, что буду горд
Страной безбожных реалистов,
Забыв оплаканный приход,
Откуда заново родился,
Когда в уюте покрывал,
Смотрел на крестную обитель,
Где нас крылами укрывал
Незримый Ангел мой – хранитель.

Наперекор дождю откинул
Свой капюшон хмельной рукой.
Я – горожанин, а не инок,
До лба накинувший куколь.

И "Саперави" в теплой фляжке –
Не кровь Христа, а кровь Земли.
Постичь божественное тяжко –
Земное купишь за рубли.

Вот и кафе недорогое –
Там нет дотошного дождя.
Но я страдал немым изгоем,
В вине ответ не находя.

Еще светло – не вечер поздний,
А выбор мой не завершен.
К двери, за дверь под гром Господний,
Накинув влажный капюшон.

Под полусферой капюшона
На грани полубытия
Есть свет, который вдруг нашел я
Душой земного фитиля.

Мой дед погиб под Старой Русой
В нещадном Дёмином котле
Среди лесов, болот и гнуса
Во тьме войны – кровавой тьме.

Там с сорок первого и далее
Был каждый лист подошвой смят,
И на свинец солдат кидали,
Как на заклание ягнят.

Скрипели гусеницы танков,
Кромсая ребра под собой –
Не все безвестные останки
В могилы собраны судьбой.

И на болотах в топком иле,
В желе, где сгинет даже бес,
До сей поры находят "Илы",
Огнем упавшие с небес.

Порой без смертных медальонов,
В которых выржавел металл,
С землей сроднились миллионы.
А впрочем, кто тогда считал?!

И дед погиб – осталась дата.
Среди бесчисленных имен
Стоит лишь памятник солдату,
Который в яме погребен.

Он смерть нашел в деревне бренной.
Деревня! Думал ли о ней?
Поставьте памятник деревне,
Как рудименту наших дней.

Поставьте памятник Отчизне –
Ее великий голос смолк
В чужеголосье сытой жизни,
Не признающей слова ДОЛГ.

Нам Бог – судья! Живем в искусе,
Но я – не спившийся мужик.
И буду помнить в Старой Русе
Клочок земли – там Русь лежит.

Какая скудная квартира –
Подушка, полка, абажур...
Еще немного полежу –
Мне ночи явно не хватило.
От пробужденья в полушаге,
От всплеска, что уже не сон
Вдруг вспоминается рассол.
О, Боже мой - опять в общаге!
Уж лучше бы на днях простыл я
В канун великого поста.
В углу гитара. Пустота.
Глас вопиющего в пустыне.
Вчера орали и плясали…
Тут даже надпись на стене
О том, что истина в вине.
Кто расписался – уж не сам ли?
Стучатся в дверь – идите к черту.
Я сплю и с вами не знаком.
И ставлю блажь свою на кон –
Мое похмелье ни при чем тут.
Ища окурки среди мисок,
Я понял – истина во мне.
В бутылке был глоток на дне,
А на полу чинарик кислый.

Тик-так, тик-так… Часы над ухом.
Не так, не так в моей душе.
Я получокнутым, по слухам,
Слыву на нашем этаже.
Не сплю, не сплю. Считаю доли.
Не в такт, не в такт они звучат.
Я свой ночной словесный сольник
Бросаю в урну сгоряча.
И отрекаюсь – хватит, баста!
Закрыв глаза, смотрю в себя.
Но издевательски и властно
Звучит в башке ритмичный ямб.
Тик-так, тик-так… Часы над ухом.
В глазах бессонные клубы
И в горле от дыханья сухо,
И рамы крест, как крест судьбы.

Чертя резиной по асфальту
Чумные черные круги,
Я чуть в астрал не сделал сальто
Инстинкту жизни вопреки.
Не чуя руль в бескровных пальцах,
Не ведал действий череды –
Не чаял и в живых остаться
У разделительной черты.
И чудом ушлая злодейка
Под чары смертных кастаньет
Не запечатала лазейку
В судьбе моих сочтенных лет.
Почти исчезли все начала:
Добро, тщеславие, грехи –
Какая все-таки случайность,
Что я строчу еще стихи.
Скрип обреченного металла
Перерастает в зычный зов…
Поверьте, звука «ч» не мало
У истеричных тормозов.

Церковный треск святых свечей,
Земных свечей из плоти воска.
Нет волшебства ни у врачей,
Ни у икон – все очень просто.
Не победит святой оплот
Мою земную паранойю:
Иссякла жизнь, уходит плоть –
Земное просится в земное.
И не к душе, и не к лицу
Воспеть прилюдно аллилуйю –
Не скажешь ничего отцу
Своим прощальным поцелуем.
За гробом покаянья нет,
Как нет в могильном грунте света:
Исход один, и в нем ответ,
Который там за гробом где-то.
Слезами горю не помочь –
Стенайте, плачьте, голосите…
А мне бы силы… Превозмочь,
Перестрадать, пере… простите.

Четыре замкнутых стены –
Холодный склеп чужой квартиры.
Немая тяжесть тишины
И замурованного мира,
Где веет прошлым из щелей,
И нет хозяйки тети Лены,
А из оставшихся вещей –
Диван без ножки, стол…
И стены.
Пугает стоном в пустоте
Скрипучий голос половицы,
Хоть годы вроде бы не те,
Чтобы поверить в небылицы.
Но не по-детски страшно мне
От поминальной личной тризны,
И плющ, засохший на стене,
Как жуткий символ нашей жизни.

В нашу комнату мартовский вечер –
Светит космосом стылой луны.
И летит заоконная вечность
От галактик до теплой стены.
И от этого столько покоя
И таинственной тихой любви,
Что достаточно искры какой-то,
Чтобы мы загореться смогли.
Пусть сомкнется до плоти пространство
И исчезнет отсчет временной –
Мы венчались в пожизненном танце
Под вечерней и вечной луной.
Все на свете без слов понимая,
Нам друг друга до старости греть.
И проносится вечность немая,
Нас включая в свою круговерть.

Паровозик старенький
С нагревным котлом
На далекой станции
Резали на лом.
Черный корпус с номером,
На носу звезда…
Нет, еще не помер он,
Раз бежит слеза.
Только стыки влажные
И систему вен
Расчленяет заживо
Хищный автоген.
И не встать, сердечному,
Ошкурив металл,
Экспонатом вечности
В рост на пьедестал.
Сгинет хламом вскоре он,
Угольный пигмей –
Расчленят историю
Автогеном дней.

На застуженном просторе
У подножья вечных скал,
Предаваясь божьей воле,
В колыбели спит Байкал.

Око грозное закрыто
Льдистым веком зимних чар –
И ресницы в снеге рыхлом
Плотно елями торчат.

Скалы дыбятся базальтом,
Укрощая снежный шторм,
Но пурга с таким азартом
Гложет их беззубым ртом.

Впрочем, что ему метели –
Символ жизни суетной?
Спит Байкал в своей постели,
Погруженный в шар земной.