Произведения

Накрыла город ржавая заря.
Движенья торопливы и неловки.
О вечности крикливо говорят
два старых воробья на остановке.
Усталый год течет с разбитых крыш,
и ждет столица ледяного плена.
Я вновь тебе пишу. А ты молчишь.
Хоть что-то в этом мире неизменно.

Половинку сердца съела мышь.
Смотрит, ухмыляется, молчит.
Как дела, подруга, что не спишь
в серой безответственной ночи?
Да, опять звонил, опять нетрезв,
говорил, что любит и скучал.
Он не глуп и вовсе не подлец,
он всего лишь выплеснул печаль.
Я нужна на целых полчаса,
может, наскребу на пропуск в рай.
Всё я понимаю, егоза.
Там еще осталось... доедай.

Два стремени чуть звякнут, прикоснувшись
друг к дружке. Проезжай-ка ты вперед!
Моей гнедой породистые уши
легко волненье выдадут ее.
Твой вороной привычно и проворно
покажет путь по узенькой тропе,
Мы вслед с кобылой двинемся покорно,
к чему нам быть сейчас эмансипэ?
Я лягу, как обычно, ей на шею,
чтоб ветки не хлестали по щекам.
Я женщинам, ты знаешь, больше верю,
чем молодым и смелым дуракам.
Конец июля. Лист уставший вянет.
Ты это наблюдал так мало раз!
А я теперь за темными очками
пытаюсь спрятать клинопись у глаз.
И я тебя, конечно, пропускаю –
я все-таки надежду стерегу,
что, может, ты найдешь дорогу к раю
в том самом шалаше на берегу,
и может, по утрам твой голос низкий,
и солнца луч, сквозь ветки, невзначай...
Ты вновь ко мне подъехал слишком близко.
Не надо. Скоро осень. Проезжай.

Мы с тобой на облаке сидим.
Таня, – шепчешь ты привычно, – Таня...
Мир большой и кажется другим
с чердака больного мирозданья.

Нам, случайным детям ноября,
видится с обломанного края,
как лежит небритая земля,
злой ветхозаветностью пугая.

Тишиной горчит продрогший лес,
замерший в почетном карауле.
Мы прошли с тобою шесть небес,
мы совсем чуть-чуть не дотянули.

Об ушедших - вполголоса,
о прошедших - скорбя.
Я отрезала волосы
и забыла тебя.
Я тебя безответственно
на задворки снесла,
так легко и естественно,
как когда-то жила.
День сочился по капельке,
солнце жарило в глаз.
До свидания, маленький,
надоел этот фарс.
Паутинка - что кружево,
а ловушка пуста.
Я вокруг обнаружила
и цветы, и цвета.
Посмеюсь я над Хроносом,
не поверю молве.
Я отрезала волосы,
и легко голове.
Раскрываются клапаны
передавленных чувств.
Я так долго не плакала,
я теперь научусь...

На ребре глухого полустанка
не впервой мешать вину с вином.
И зачем заезжая цыганка
предсказала скорый перелом?
Да не будет этого, не будет!
Летний дождь зарядит, как чумной.
Он пройдет легко к окошку судеб,
он получит всё по накладной.
Эти безналичные расчеты,
это безнадежное родство,
эта беспредельная суббота...
Глупости. Не более того.

По лужам шлёпает ворона,
от солнца яркого дурея.
Сердца не держат оборону –
смешное время.

Оно съедает лёд по крошке,
стучит капелью по ограде
и чёрным метит нам дорожку
в любимый садик.

Март прискакал лошадкой пегой.
Смешное время. Дважды двадцать.
А дочь бежит к остаткам снега,
чтоб попрощаться.

Забыв включить обогреватель
в розетку дружбы и любви,
оставлю вежливость в крови,
заброшу суетность в кровати,
упрячу в сердце до зимы
узор из самых нежных льдинок.

Седые волосы блондинок
при ярком свете не видны.

Осенний призыв в сердце,
бравада пустых сплетен.
Ушел листопад-герцог,
дуреет виконт-ветер.
А я ворожу в книжках,
а я хороню листья,
а мне говорят – слишком
для серой твоей жизни.
Устать бы и пасть навзничь,
почувствовать дно кожей,
открыть бы мозги настежь
и плакать – легко, пОшло.
А круг размыкать больно,
а свет в ноябре – скудный,
а там, у воды – горе,
и бросить его – трудно.
И след на тропе – новый
ведет к твоему саду,
и рвется опять слово,
и жить всё равно – надо...

Отскребите луну
с покосившейся стенки трактира,
затушите свечу,
я прошу вас, не надо огня.
Не сулите мне дня
без печали осеннего мира,
подарите мне ночь,
чтобы плакала больше меня.

И останется тьма,
и останется повод для страсти.
Мы остатки табу
закопали у дальнего рва.
Растворяется ложь
леденцом в исковерканной пасти,
наши птицы мертвы,
да и мы позабыли слова.

Мы с тобой помолчим,
мы, конечно, с тобою покурим.
Что там кружит судьба,
все равно – пируэт, фуэте ль.
Кучка медных монет,
ворох листьев, рассыпанных бурей,
собеседник уснул,
и пора заплатить за коктейль.

А письма так и нет,
и звонка так и нет.
Я читаю Дидро
и хожу на балет.

Я живу на рысях,
тему в массы неся:
философия – дрянь,
а балет удался.

Чёрен день, ночь светла,
вот такие дела.
По осколкам себя –
что смогла – собрала,

схоронилась от дат,
от вестей и цитат,
но сегодня себе
я купила мандат.

Я сегодня люблю,
я страдаю и пью,
выйду ночью за дверь
и луну застрелю.

За бумажной рекой
кто-то машет рукой.
Бьется лебедь на сцене,
красивый такой...

Кончилось лето
после обеда.
Ветер улегся
спать на полу.
Пасынок Феба
катит по небу
медного солнца
тусклый валун.
Время за сорок,
время разборок.
Тонут в стакане
наши пути.
Пыль на ступенях.
Где же мой веник?
Галилеянин,
ты победил.

Первый снег – чем не повод себе улыбнуться
и поверить, что зеркало врет лишь слегка.
Я возьму из буфета любимое блюдце
и тигрят позову – пусть попьют молока.
И на пару минут станет время добрее,
пусть растут – что с того, что забудут потом.
Им удастся пройти то, что я не успею,
долгий путь покрывая единым прыжком.
И пусть солнце сейчас улыбается куце,
и чумная надежда – в привычных бегах,
я зимою к звезде буду так же тянуться,
я куплю себе валенки на каблуках.