Произведения

Стынет день над заснеженным полем
Отколовшейся глыбою льда.
Мертвых елей корявые колья
Оцепили продроглую даль.

Ни шахмы*, ни пути, ни распутья,
Лишь порожний простор да голынь.
Молча, кутаясь в листьев лоскутья,
Бьет поклоны старуха – полынь.

Холод вкрадчив. Снега нелюдимы.
Исчезая в пространстве пустом,
Он - шагает в зимы сердцевину
С перекошенным песнею ртом.

Вязнет песня, хрипит, не поется:
Пилит горло беззубой пилой.
В ледовитой тиши раздается
Каторжанский немеркнущий вой

И - летит в помутнелое небо,
Где расправила крылья беда…
Смерть идет в хлопьях свежего снега.
…И в зрачках замерзает вода.

Как ты угрюмо, поле! Снеговито
Лежишь без направленья и ума.
Лицо твое скуластое, испитое
Завьюжила несметная зима.

Приземистый сереброшкурый ветер!
Кого учуял в  россыпях следов?
Прошла ли рысь наперерез рассвету?
Иль россомаха  пропушила вдоль?

Зачем ты, поле? Что в тебе родится?
Какого разнотравья дикий сор?
Ты пустырей и пустошей столица,
Нетронутая гибельной косой.

Но по траве прошел зимы рубанок:
Осталась от листвяных похорон
Хрустящая беленая бумага
Вся в знаках препинания ворон.

И вызрело безмолвием пространство…
Налился день поспевшей тишиной.
Ты прячешь, поле, в рвани голодранца
Озноб земли застуженной, глухой.

Камчатское оснеженное поле!
Распахнут настежь полушубок твой
И треплет ветер травяные полы,
Мне горло забивая шелухой.

Ночь — воронье перо на снегу.
В полынью уронила серьгу
Круглолицая девка — луна,
В отраженье свое влюблена.

За столом засиделась печаль.
Ледяной белизною плеча
Повела, поманила во тьму,
В беспросветную, вязкую муть.

Оплывает огарок свечи.
Мысли лязгают, словно ключи,
Что всю ночь напролет до утра
К мирозданью нельзя подобрать.

Снега хруст, ржавый всхлипень петель -
Это память моя о тебе
Бродит с ветром за тёмным окном
Там, где время подёрнулось льдом.

Распахнула объятия глушь:
Хватит места для всех беглых душ.
И повсюду молчанья печать...
Нет, ни слова нельзя обещать.

Нет, с пламенем сравнить свою любовь
Я не могу. К чему дымы пожарищ
И груды пепелищ? Довольно лгать!
Здесь слишком много снега…
О, как искрятся ледники людей!

Для пламени хотя бы нужен лес…
Как хороша усадьба для пожара!
Чтоб полыхнуло с обрушеньем балок,
Тревожным звоном битого стекла
И изумленной и ленивой дворней.
Но здесь…
В душе - лишь перекись заката…
Играют в кости пастухи планет…
Безмолвие и нежить длинной ночи…

Чужих объятий постоялые дворы
все переполнены.

Я заночую здесь.
Достану спички,
Сооружу нехитрую нодью*
И лягу вдоль неё,
И буду долго
Тлеть вместе с ней,
И ночь пройдет неспешно,
В мой череп
                проливая тишину…

переживу
еще одну
ночь
без тебя…

Одиночество не закроешь в сейфе.
Его не повесишь на гвоздь в прихожей.
Оно повсюду с тобой: в кофейне,
Когда опускает глаза прохожий,
И, особенно, в вопле чайки,
Когда сжимаешь горло початой
Бутылки отчаяния
На океанском пляже,
Где водоросли — словно мотки пряжи,
Выпавшие из цепких морщинистых рук
Вечности — так оно коротает время.
Одиночество — это смерть в постели
На простыне, ледяной, как берег
Осенью, в ноябре...
...И в час отлива понимаешь,
Слова - это лишь сварливо
Кричащие чайки
Сквозь океанский гул,
И стихи мои — лишь отпечатки
Их следов на пустом берегу.

День за днём, вразброд и наизнанку,
Оголтело, рьяно, вразнобой
Я беру слова и спозаранку
Их веду, мычащих, на убой.

Я вяжу их к изгороди речи
За веками росшие рога.
Ржавью или кровью накрест мечен
Леденящий обух топора?

Я сведу сегодня воедино
Этих слов неимоверный гурт.
Неизбежно, неисповедимо
Я начну свой обречённый труд.

 И в чаду ударов и ругательств,
Тушей ослабевшею скользя,
По траве сучит ногой анапест
Крепкими  рогами грязь меся.

Это - не стихи, а бойня речи.
Жертва в ожиданье божества…
Клювом рвёт дымящуюся печень
Ворон, не скрывая торжества.

Черновик – не рукотворный лепет:
Слышен в нём и рев, и костный хруст.
Исключенье – неизбежный метод,
Общий для природы и искусств.

Безумье душит волю, как петля,
Но ты сильней наброшенной удавки,
И, перерезав страхи - якоря,
Зажжёшь светильник и удвоишь ставки.

И чертовщина сгинет по углам…
Твой свет внутри не пламенно-колеблем.
И Муза упадет к твоим ногам
Пока дом скорби, обессилев, дремлет.

Отбрось сомненья! Что тебе до них?
Ты знаешь цену слову и созвучью.
Упорно выпестовывай свой стих
Свободой слова, крика, вопля мучим.

И за спиной развяжут рукава.
Бессонница, затёкших плеч томленье –
Всё в прошлом…и теперь размах крыла
С твоей сравнялся верой во спасенье.

Давай! Взлетай! Свободен вечный дух!
Ты выбрал свет, отбросив тень на плаху...
...И ты взлетел, держа свой вес на двух -

На двух крылах смирительной рубахи.

Опричником
В тумане едет ночь.
Сухое разнотравье
Безмолвствует.
И головой к седлу
Привязано за бороду
Полцарства.
Дороги растоптались вдаль.
В грязи
Легли пути,
Вразброд расковылявшись.
Ухабами измеренная Русь
Сажает на кол
Новые пространства,
И те
В предсмертных корчах
Льют и льют
Пушнину на ладони государя.
Русь распирает вширь.
Она дородна
И тяжела.
Медведицей с кольцом,
Продетым в нос,
Она то сладко дремлет,
То заревёт,
Да так, что скоморохи,
Слова забыв,
Стремглав бегут,
Крестясь.
А иногда она,
Потехи ради,
Ломает спины
Грустным мужикам
И насмех задирает
Невиновных,
Покуда царь
Хохочет до упаду,
И мужики не кончатся
Совсем.

С пьяной русской безутешной удалью,
Откулачив градинами луг,
Над покосом дальним тучи сгрудились,
Обнимаясь молниями рук.

По раскисшей глинистой распутице,
Не разжав разбитых в слякоть губ,
Осень - груду неба, словно узница,
Спотыкаясь, тащит на горбу.

Я смотрю в глаза озер незрячие.
Облака в них — вереницей лиц,
Тех, что жизнь мою переиначили -
Как воспоминанья пронеслись.

Но душа моя не растревожится
И не дрогнет, от потерь устав.
Жизнь моя, неизъяснимо сложная,
Стала вдруг немыслимо проста:

Сумерки. Тетрадь. Уединение.
Гладь листа бездонна и чиста.
Россыпью идут на дно сомнения,
Черновик души перелистав.

А вокруг поникла отрешенная
От всего земного красота,
И монашкой, верой обожженною,
Пала у незримого креста.

Вселенная – яблоня в августе!
Сгибаются ветви от звезд.
День, еле дыша от усталости,
Жару на телеге увез.

Туман, ковылявший покосами,
Минуя болотистый лог,
Прокрался, таясь между соснами,
Затягивать петли дорог.

И полночь, старухой косматою,
С горбом, как чугунный горшок,
Ухватами рук вороватых
Упрятала месяц в мешок.

Согнувшись в три черных погибели,
Заброшенным полем пошла.
И до-о-олго в дали еще слышен был
Ее неразборчивый шаг…