Произведения

Снежка вышла из дома, подставила лицо крупным снежинкам и зажмурилась: «Хорошо-то как! Почти зима, хотя всего лишь ноябрь!» Женщина обожала снег, несмотря на то, что всё детство провела на тёплом юге, в Краснодарском крае, где и зим толком не было — так, выпадут три снежинки и тут же растают. Впервые Снежка увидела сугробы, когда вся семья переехала в Свердловскую область, и сразу влюбилась в зиму, морозы. «Недаром мы тебя Снежком прозвали», — смеялась мама.
Девушка постояла несколько минут, стряхнула снег с лица, надела толстенные варежки, взяла лопату и пошла чистить дорожки. Работала женщина дворником или дворничихой — кому как нравится.
По паспорту её звали Снежаной. Так тридцать два года назад захотелось папе, много лет ждавшему малыша. У них с женой долго не получались детки, случилось несколько выкидышей, замерший плод. И, наконец, на свет появилась доченька-красавица. Супруге было вообще всё равно, как назвать своё сокровище, главное — девочка здоровенькая родилась. Раз хочется новоявленному папочке, так пусть будет Снежана.
Пока девочка лежала в колыбельке, имя пытались сократить, пробуя на язык Жанночка, Жаннуся, Снежечка. Ничто не приживалось, пока бабуля не назвала внучку Снежок. Девочка с радостью заагукала, отвечая на обращение, и лет до трёх так и оставалась Снежком. А в детском садике малышня быстро превратила её в Снежку. Так и повелось: дома Снежок, с друзьями Снежка.
Среднего роста, крепенькая, бойкая и острая на язычок девочка росла беспроблемным ребёнком. Хорошо училась в школе, легко прошла подростковый период, не давала родителям повода для беспокойства до тех пор, пока семья не переехала. Поначалу Снежана бунтовала против расставания со старыми друзьями, потом завела «неправильного» кавалера — байкера с серьгой в ухе. Позже сменила его на тихого «ботаника», и взрослые вздохнули с облегчением, но, как оказалось, зря. Этот интеллигентный мальчик Валерик «подбил», как выразилась бабуля, Катерина Петровна, Снежку поступать на факультет журналистики, хотя на семейном совете уже давно было решено, что Снежок идёт учиться на лечебный факультет в мединститут.
— Ты же химию с биологией четыре года зубришь, ты полностью готова стать врачом. Это всё «ботаник» твой тебя надоумил, — увещевал папа.
— Из тебя выйдет хороший кардиолог. Ты хотела спасать людей, — подхватывала мама.
— Кто нас всех лечить будет? Ладно, я, старуха, и так уже на пороге стою, одной ногой на том свете, — очень бодрая и активная бабушка Катя, в восемьдесят лет два раза в неделю ходившая в бассейн, конечно, лукавила, — но о родителях ты подумала? Они немолодые, надеялись, что дочка-врач будет их лечить на старости лет, — пыталась она воззвать к внучкиной совести.
— Так, мам, пап, бабуль, не тратьте слова и нервы попусту. Я уже всё решила. Я буду журналистом: хочу ездить по миру, смотреть, что происходит, и рассказывать об этом другим людям. Кстати, моя работа выиграла на конкурсе начинающих журналистов, и за это мне будет поблажка при поступлении. А с Валериком, пап, я уже рассталась, так что он ни при чём.
Взрослым пришлось смириться с выбором дочери и внучки и в этот раз, и в будущем, когда Снежок принимала странные, а порой даже опасные, на их взгляд, решения. Чего стоила поездка в Чечню, в самые отдалённые районы, когда девушка собирала материал для дипломной работы! А первые командировки от известного своими провокационными статьями журнала родители вспоминали с содроганием ещё несколько лет, даже после увольнения Снежка из издания.
Бабулю берегли, старались не говорить об опасных экспериментах рисковой внучки, но она, кажется, догадывалась, жевала сухонькими губами и мелко крестила Снежка дрожащей рукой, когда та забегала к ней на чаёк. Бабуля до самой смерти жила одна. До переезда в Свердловскую область она ютилась в небольшом доме с дровяной печкой, лет двадцать после смерти супруга управлялась с хозяйством сама и никогда не просила о помощи. И на новом месте наотрез отказалась селиться с семьёй сына, упирая на то, что не она им, а они ей будут мешать. Пришлось купить ей на соседней улице (ближе не получилось) однокомнатную квартирку на первом этаже.
— Я, может, хочу насладиться свободой и ничегонеделанием, — уверяла она сына Петра и невестку Катю. — А что, это ж не квартира, а загляденье: печь топить не надо, огород сажать да полоть тоже, из хозяйства одна рыжая кошка. Красота! А у вас шумно: ты, Петя, футбол свой смотришь и кричишь на весь дом, а я почитать люблю, в тишине да в покое. Станете ко мне в гости приходить, роднее будете, — тихонько смеясь, добавляла она.
Так и вышло: к ней каждый день заглядывал то сын, то невестка, а если была в городе, то забегала Снежка. Из помощи бабуля принимала только мытьё окон два раза в год и стирку тяжёлых штор, которые она не в силах была поднять. Под конец жизни (а прожила старушка до девяносто трёх лет) она не смогла только полы мыть, а скромную еду всё равно готовила себе сама, отбиваясь от попыток приносить ей обед и ужин.
Умерла бабуля тихо, во сне, с улыбкой, словно решив для себя, что хватит уже, пора и честь знать, как она частенько говорила. Снежок горевала больше всех. Бабулечка была её доброй подружкой, лучшей слушательницей её текстов, умела необидно покритиковать и искренне похвалить. Её квартира по завещанию отходила внучке, и в тридцать два года Снежка впервые стала жить отдельно, съехав от родителей.
— Может, хоть замуж выйдешь, — говорила мама, — что ты всё с нами да с нами. Пора уж внуков нянчить, мы ж старые с отцом, хочется успеть бабкой с дедом стать.
— Можно подумать, я сидела рядом с вами паинькой, — отмахивалась Снежка. — Я просто не созрела для замужества, вот и всё.
— Доченька, так можно и перезреть. Всё ж таки не девочка уже, — вздыхала мама.
— Ничего, я крепкий помидор, — хохотала рыжеволосая Снежка, — и увядать пока не собираюсь. А вы наслаждайтесь тем, что вы не бабушка-дедушка, а мама-папа, значит, молодые ещё.
Отец предпочитал отмалчиваться во время таких разговоров, по опыту зная, что Снежка переубедить всё равно не удастся, так зачем нервы тратить? Да и, если уж честно сказать, ни один из дочкиных кавалеров не казался ему достойным их с матерью сокровища.
А ухажёры у Снежка водились. Острая на язычок, лёгкая на подъём, симпатичная и гостеприимная, она притягивала людей как магнитом, умея дружить и с коллегами, и с бывшими возлюбленными. Не терпела Снежка лишь сплетников и предателей. Нет, не так: предателей и сплетников. «Всё могу понять, — пожимала она плечами, когда её спрашивали, куда кто-то пропал из её окружения. — Но если человек намеренно за твоей спиной делает гадость и ждёт, что этого не заметят или простят, то это, по меньшей мере, недальновидно. Тогда ведь я окажусь либо дурой набитой, либо размазнёй, способной лишь подставить под удар вторую щеку. Нет уж, предал — на выход с вещами. А сплетник одним своим словом может предать и разрушить чужую жизнь походя, так что дорога у него — туда же, за ворота».
Изредка Снежка знакомила родителей со своими мужчинами. С одним, журналистом местной газеты Игорем, они даже подали заявление в ЗАГС, когда ещё была жива бабушка. Но за месяц до свадьбы неожиданно расстались, и парень навсегда пропал из жизни Снежки. «Предал, и на этом объяснения закончены», — так Снежка прокомментировала своё расставание с женихом и больше никогда не возвращалась к этой теме. «Снежок включил режим "колючесть"», — вздыхал отец, который всегда лучше других чувствовал настроение любимой дочери. У него была своя собственная градация степеней «снежности»: «колючесть», «пушистость», «мокрость», «морозность», «холодность», «нежность» и даже «градность».
Со вторым потенциальным мужем Снежка познакомилась в командировке, когда уже не было в живых бабушки. Степан, спасатель из бригады МЧС, работал в составе группы на завалах после взрыва бытового газа в одном из городов Западной Сибири, куда Снежка приехала снимать репортаж о трагедии. Вместе с другими журналистами она помогала психологам, разговаривала со спасёнными из-под обломков дома людьми, утешала и плакала украдкой, когда никто не видел. Степан заметил, молча укрыл тёплой курткой, отвёл в палатку с горячим чаем и бутербродами.
И как-то накрыла их быстрая любовь с головой, не давая вздохнуть, опомниться и просто поговорить. Неудержимый секс, жаркие объятия и колючие от трёхдневной щетины поцелуи — и вот уже Снежке пора уезжать. Следующие несколько месяцев слились в единый самолётный гул в голове: Снежка срывалась на выходные к любимому, он сваливался как снег на голову посреди ночи (хорошо, что Снежка уже жила одна в бабушкиной квартире), обрушивался на неё всей своей массой, вдавливал в постель, словно желая расплющить, раздавить, и исчезал утром. Они почти не говорили. А о чём? О его бесконечных командировках? О её несданных вовремя статьях? О призрачном будущем?
И в какой-то момент Снежка вдруг поняла, что она ничегошеньки не знает о Степане, о его прошлом и настоящем, а главное, и не хочет узнавать. Решительно набрала номер и одним телефонным разговором, практически одной фразой перевернула эту страницу своей жизни. Были, конечно, и другие отношения, и влюблённости, и расставания, но замуж Снежка больше не собиралась, рассудив, что судьба, коли ей будет угодно, рано или поздно постучится к ней в двери.
После расставания со Степаном Снежка вдруг решила, что она живёт неправильно, обывательски пусто и бесполезно.
— Ну, подумаешь, статьи пишу. И что? Кого я этим спасаю? Кому помогаю? — говорила она матери.
— Снежок, что ты себе в голову втемяшила? Это твоя работа — статьи писать, людям рассказывать, что происходит. А насчёт спасать — так это отдельная профессия. Ты талантливый журналист, у тебя отличное чувство языка, свой стиль. Тебя с удовольствием читают.
— Мам, — с досадой перебила Снежка, — ты не понимаешь, я хочу реально помогать людям, так, чтобы пользу приносить, чтобы её можно было увидеть, пощупать, в руки взять. И хватит об этом.
— Что с тобой сделаешь? — покачала головой мать. — Ты ж лоб расшибёшь, но не остановишься.
Через месяц Снежка огорошила родителей новостью.
— Так, предки мои дорогие и любимые. Садимся на диван и молча слушаем, а все вопросы потом зададите. В обморок не падаем, истерик не закатываем. С завтрашнего дня я начинаю работать дворником. Мам, я же просила не перебивать, — остановила она мать, в ужасе прижавшую руки к губам. — Из журнала я не ухожу, деньги так и буду зарабатывать статьями. А по утрам буду убирать во дворе своего дома. Я так решила, и переубедить вам меня не удастся. Даже не пытайтесь.
— Дочка, один вопрос: зачем тебе это?
— Понимаешь, пап, можете рассматривать это как прихоть, как блажь, но я долго думала, размышляла, оценивала свои силы, прежде чем принять это решение. Ведь кто такой дворник? Ну вот кто, по-твоему?
— Ну кто-кто. Тот, кто убирает за всеми, мусор поднимает, метлой машет.
— Вечно грязный и зачуханный, — вскинулась мать.
— А вот и нет, — спокойно ответила Снежка. — Дворник — это тот, кто делает чище, светлее, свежее. Чувствуете разницу? И он совсем необязательно должен быть грязным. Я наткнулась на одну группу в интернете, ребята собрались и организовали «Движение к чистоте». Они разделили свой посёлок на квадраты, закрепили за собой участки, и вот уже год, как в посёлке нет грязи, нет мусора на дорогах, и отношение к дворникам изменилось.
— Так то целое движение, а ты здесь одна, — покачал головой отец. — Хотя, знаешь, дочка, всё начинается с малого. Может, что и выйдет из твоей затеи.
— Да что выйдет? — заплакала мать, но, увидев насупленные, как в детстве, брови Снежка, когда девочка, несмотря на падения и шишки, упрямо добивалась своего, вздохнула: — Ты уж поосторожнее, доченька, заразу какую не подхвати, да не надорвись на этой своей работе.
— Всё будет хорошо, мам, пап, не переживайте. Всё будет замечательно!
Утром следующего дня на каждом из четырёх подъездов дома, где жила Снежка, появилось объявление:
«Здравствуйте, уважаемые жильцы! Меня зовут Снежана. Я ваш новый дворник. Я живу в вашем доме, во втором подъезде, в пятнадцатой квартире. Надеюсь, что вместе с вами мы сделаем наш двор чище! Ведь чисто не там, где убирают, а там, где не сорят!»
Хитрый прищурившийся смайлик завершал объявление.
Следующие несколько дней дом гудел: кумушки на лавочке, бабульки в очереди за молоком, мамочки с колясками, даже мужчины за неизменным в их дворике домино — все обсуждали новость: внучка уважаемой Катерины Петровны подалась в дворничихи. «Видно, не от хорошей жизни», «Журналистам перестали зарплату платить», «Может, с работы выгнали?» — шушукались жители дома. Снежка в переговоры не вступала, только улыбалась и знай себе махала по утрам метлой.
Двор стал чище: как-то стыдно было бросать бумажки и окурки, когда убирает их за тобой не какой-то угрюмый приезжий гастарбайтер, а молодая женщина, одетая не в грязную замызганную спецовку, а в чистый камуфляжный костюм, всегда улыбчивая и приветливая.
Около лавочек появились новенькие мусорные ящики, возле столика, за которым по вечерам собирались картёжники и любители домино, большая пепельница, а на дверях подъезда Снежка повесила новое объявление с информацией о том, куда заядлым собачникам девать «следы жизнедеятельности» своих питомцев, дежурный совочек и коробка со специальными пакетами.
— Прям как в Европе! — восхитилась владелица пекинеса и йоркширского терьера. — А ведь и правда, так гораздо удобнее.
— Ну, наконец-то, — порадовались те, кто периодически вляпывался в собачьи «сюрпризы».
— Ишь ты, что придумала, мешочки да совочки, — бормотали вредные бабки, поджав губы. — И кто это будет дерьмо собачье подбирать?
Поначалу, конечно, далеко не все владельцы собак приняли нововведение, но потихоньку-полегоньку, поглядывая на тех, кто, не стесняясь, нагибается и убирает за своими любимцами, тоже начали захватывать с собой на прогулку «собачьи» мешочки.
— Ты погляди, а Снежанка-то наша и правда двор чище сделала, — судачили бабульки на лавочках.
— И мужики, ты смотри, окурки-то на землю не швыряют, всё культурненько, в урну.
— А мамаши-то, мамаши, детям фантики не разрешают разбрасывать, не то, что раньше: выйдешь во двор и, тьфу, везде грязь.
— И от собак кучек не остаётся, красота ведь! Вот девка даёт, в одиночку всех к порядку приучила!
За неделю до Нового года Снежка решила, что празднику быть, несмотря на непривычно тёплую для их городка зиму. Сосна, самая что ни на есть настоящая, росла прямо во дворе. То ли установка раньше такая была — сажать хвойные, то ли жители закрытого дворика постарались, теперь уж неизвестно. Крупная сосна, с мохнатыми изумрудными ветками и почти не колючими иголками, тихонько зеленела сразу за детской площадкой, скромно пережидая жаркие деньки. К зиме она совсем распушилась, распрямилась по-королевски, словно показывая, кто настоящая зимняя хозяйка.
Снежка на неё поглядывала ещё со слякотной осени, примеряя, прикидывая, как можно её украсить. А в середине декабря решилась: пора готовиться к празднику. Погода не радовала: зарядил мелкий дождик, вовсю туманило и серело. Но город уже готовился к Новому году: то тут, то там утром появлялись яркие украшения, а по вечерам загоралась всё новые огоньки.
Снежка в воскресенье съездила в торговый центр и купила самую длинную гирлянду. По утверждениям продавцов, её должно было хватить на большую ёлку. Рано утром, пока все спали, Снежка притащила высокую лестницу и, едва не покалечившись, дважды чуть не упав, украсила дворовую сосну. Днём нарядное дерево не было заметным, а чуть стемнело — Снежка включила иллюминацию.
Что тут началось! Детвора, гулявшая во дворе, оцепила сверкающую сосну, наперебой предлагая версии о проделках Деда Мороза. Взрослые, прильнув к окнам, судили да рядили, городские это власти позаботились или местные. Снежка, посмеиваясь за толстыми портьерами, печатала на компьютере новое объявление, которое утром появилось на дверях всех подъездов: «Дорогие жители нашего дома, в город спешит Дедушка Мороз с мешком подарков. И наша с вами задача — встретить его достойно, празднично, по-новогоднему! Приглашаю всех желающих украсить самую пушистую ёлку! Если у вас есть желание, выходите завтра вечером (с 20.00 до 22.00) с игрушками, гирляндами, мишурой или просто с хорошим настроением, и мы с вами сделаем наш двор самым красивым в районе. Если у вас нет времени, но есть лишние украшения, просто кладите их в ящик около сосны, и мы с удовольствием найдём им почётное место на новогодней ёлке! Праздничного настроения всем нам!»
Вечером от желающих негде было яблоку упасть. Как говорили старики, раньше только на субботники так собирались, и то больше по принуждению. А сейчас — кто по настроению, кто из любопытства, что же из этого сборища получится, — во двор вышли дети и взрослые, старики и мамочки с колясками. Многие принесли ёлочные игрушки и светящиеся гирлянды, детвора стала наряжать новогоднее дерево, каждому хотелось, чтобы именно его игрушки были всем видны. Мужчины придумали, куда присоединить дополнительные провода, чтобы ёлочка зажглась новыми огоньками. Женщины заворачивали мандарины и конфеты в фольгу, привязывали к ним верёвочки и тоже водружали на ёлку, взяв с детей честное слово, что до тридцать первого декабря вкусные украшения останутся нетронутыми.
А ещё кто-то кинул клич — украсить гирляндами балконы, чтобы весь двор засверкал. Старикам, у которых не было сил вешать фонарики на свои лоджии, вызвались помочь добровольцы из числа самых активных участников предпраздничной подготовки. И к следующему вечеру двор стал неузнаваемым. На него приходили смотреть жители соседних домов, кое-кто перенял опыт и тоже украсил двор и нарядил новогоднюю ёлку.
В самую праздничную ночь года после боя курантов и обязательной речи президента жильцы выбежали на улицу посмотреть городской салют, самим запустить фейерверки, поздравить друг друга с Новым годом и разрешить наконец детворе полакомиться сладкими подарками с ёлочки.
— Спасибо тебе, Снежана, — худенькая старушка тронула Снежку за рукав, — ты нам такой праздник устроила. Я уже и забыла, когда так радовалась Новому году. Вот как мужа схоронила, так больше ёлку-то и не наряжала. А для кого? Дети давно выросли и разъехались, внуки далеко. А теперь вот вместе со всеми праздную.
— Да за что спасибо-то? Двор все украшали, и маленькие, и большие.
— Нет, детка, идея была твоя. Ты у нас как в дворники подалась, так сразу люди дружнее стали, теплее друг к другу.
— Ну, вот и хорошо, — улыбнулась Снежка, — а пойдёмте-ка с вами поближе к ёлочке, там детвора конкурсы придумала, будем участвовать.
— А пойдём, — с удовольствием отозвалась старушка. — Вспомню молодость. Я заводная была, песни любила петь да плясать.
Веселились почти до утра. Водили хороводы, пели частушки, танцевали у ёлки, чтобы согреться. Взрослые (ну а куда ж без этого?) принесли шампанское и что покрепче, на импровизированный столик вынесли закуски. Но не было пьяных, никто не валялся под ёлкой, кто-то уходил, кто-то присоединялся к новогодней компании. Самые неутомимые разошлись часов в пять, дружно признав, что такого замечательного Нового года у них ещё не было.

Первого января, к вечеру, неожиданно началась долгожданная зима. Небо затянуло тучами, пошёл крупный бархатный снег, засыпая тёмные дороги, украшая деревья, превращая город в один сказочный терем, с башенками и куполами. Кажется, все жители одновременно вышли на улицы: одни — просто погулять, другие — покататься на санках и ледянках, третьи — поиграть в снежки и подурачиться.
Второго января Снежка вышла из дома с лопатой, оглядела свои засыпанные снегом владения, тихонько вздохнула: «Глаза боятся, а руки делают» — и начала чистить двор. Через час она решила сделать перерыв: спина не разгибалась, казалось, что ещё немного, и Снежана застынет в нелепой скрюченной позе. «Выпью чайку с липовым мёдом, полежу немного и продолжу». Снежка решительно прислонила лопату к стене дома и побрела в квартиру. После горячего чая разморило, и женщина уснула прямо в кресле.
Проснулась она от стука и громких весёлых возгласов за окном. Отодвинув штору, Снежка увидела, как несколько мужчин с лопатами чистили двор, перекрикиваясь и периодически устраивая снежные потасовки, как мальчишки. Снежка быстренько собрала на большой поднос колбасно-сырную нарезку, прошлогодние, но очень вкусные пирожки с картошкой, налила в термос душистого чая и отправилась кормить своих добровольных помощников.
Мужчины встретили угощение на ура, сделали небольшой перекус-перекур, с удовольствием подкрепились и за полчаса закончили работу.
— Ребята, спасибо вам за помощь, я бы без вас и до вечера не справилась.
— Где это видано, чтобы баба снег кидала?
— Ты хоть и дворник, конечно, но мы ж мужчины, а не нахлебники, — загудели помощники.
— Значит так, мужики, пока будет идти снег, наша с вами задача — чистить его. Наша, а не Снежанина. Договорились?
— Договорились, — хором ответили добровольцы.
— Ну, тогда моя задача — кормить моих спасителей.
— Вот это дело! Одобряем. Правильные слова.
Так и повелось: до самого конца марта (а зима в этом года захватила в плен и первый месяц весны) мужчины дружно чистили снег, установив очерёдность и ни разу не пропустив собственную вахту, а Снежка угощала их домашними разносолами. К ней присоединялись другие женщины, и частенько вечером жители дома собирались во дворе, пили чай с пирогами, вели неспешные беседы и потихоньку становились ближе чем просто соседи.
Как-то в конце марта Снежка, как обычно, вышла во двор в семь утра, обходя свои владения, подбирая редкие бумажки, сметая мусор, которого день от дня становилось всё меньше. Возле синей «тойоты» приплясывал незнакомый мужчина, дуя поочерёдно на пальцы без перчаток. Безнадёжность была написана на его лице такими крупными буквами, что Снежка не смогла пройти мимо.
— Доброе утро, — обратилась к нему Снежана. — Вам помощь нужна?
— Да какое оно доброе? — отмахнулся мужчина. — Приехал вот бумаги передать и застрял в вашем дворе. Помочь вы мне вряд ли сможете. Вы же дворничиха, а мне механик нужен. Машина заглохла, я эвакуатор вызвал, но сказали, что только через час приедет. Вот я и прыгаю.
— Я, конечно, не механик, но помочь попробую. Пойдёмте ко мне, я вас чаем напою, перчатки дам тёплые, и будете дальше ждать свой эвакуатор. Меня, кстати, Снежана зовут.
— К вам? — засомневался мужчина. — А вы где живёте?
— Ну уж не на улице, — усмехнулась Снежка. — Пойдёмте.
— Ну пойдёмте, Снежана. Я Алексей.
Войдя в квартиру Снежаны, мужчина с удивлением оглядывался по сторонам, изучая добротную мебель, дорогие обои и стильные абажуры, и, получив душистый горячий чай в фарфоровой кружке, не выдержал:
— А вы точно дворник? Как-то я себе по-другому представлял дворницкую.
— Грязной и убогой? — усмехнулась Снежка.
— Ну, вроде того, — почти смутился Алексей.
— А я вот ломаю стереотипы о том, каким должен быть дворник и его жильё.
Алексей задумался:
— Зачем вам эта работа? Вы совсем не похожи на дворника. Вот не верю я, что вы настоящий дворник.
— А какой же ещё?
— Ну не знаю. У вас взгляд не тот. Не угождающе-униженный и в то же время завидующий другим, более успешным людям, а уверенный и спокойный. Вы не боитесь мира, не чувствуете себя хуже остальных.
— Точно, — легко согласилась Снежка. — Дело в том, что дворник я только по утрам, а днём я журналист. Пишу статьи для разных изданий, в основном для журналов.
— Вот видите, я угадал, что вы не простой дворник. А о чём пишете? В каких изданиях?
— В основном художественная публицистика. Плюс освещаю исследования от одного социологического центра. Журналы «Монпасье», «Инцидент» и ещё парочка.
— Знакомые названия, «Монпасье» я регулярно почитываю. А под каким именем печатаетесь? — интерес собеседника к Снежке неуклонно рос.
— Под своим: Снежана Аксёнова.
— Вот это да! Так я знаю ваши статьи: пишете интересно, у вас довольно едкий стиль, я бы сказал, мужской. И вы всегда оставляете читателю тему для раздумья. И ВЫ работаете дворником?! Снежана, зачем вам это? Или это нужно для статей?
— И для статей тоже полезно. Но основная причина — я делаю мир чище, в прямом смысле этого слова. Мне это доставляет радость.
— И долго вы здесь работаете?
— Почти год. Как переехала в бабушкину квартиру, так и устроилась дворником. Можете мне не верить, но результат этой работы приносит не меньше удовлетворения, чем мои статьи.
— Снежана, но ведь вы не можете всю жизнь убирать за другими? Это же непрестижно, в конце концов.
— А вы всегда делаете только то, что престижно? — прищурилась Снежка. — А если ваша непрестижная работа приносит людям радость, помогает им самим стать хоть капельку лучше, тогда как быть?
— Ну, вы скажете тоже — радость. Какую такую радость вы принесли уборкой грязи? — в голосе Алексея послышались нотки ехидства.
— А вы сами подумайте, — ничуть не обидевшись, парировала Снежка. — Вот год назад этот двор частенько напоминал помойку, жители сквозь зубы здоровались друг с другом, те, у кого не было животных, были настроены против собачников. Такая тихая война. А что сейчас: у нас самый чистый двор в районе, многие сдружились, вон Масленицу недавно все вместе провожали. А когда одинокую Ивановну из второго подъезда в больницу положили, так ей полдвора передачи носила. Разве плохо?
— И это всё потому, что вы дворником работаете?
— Не поэтому. А потому что люди захотели повернуться друг к другу лицом, а я им немного помогла, в самом начале, — улыбнулась Снежка.
— А зачем вы тогда продолжаете работать дворником, раз процесс уже запущен? И поезд едет по рельсам.
— А вы знаете, мне просто нравится. Вот вы, например, видели зимнее утро? Вот чтоб прям раннее-раннее? Часиков в шесть, когда ещё темно, лёгкий морозец пощипывает щеки, снег от фонарей переливается, как бриллианты на витрине ювелирного магазина, и тишина такая, хоть ложкой ешь.
— Да я каждое утро на работу езжу, завожу машину и еду — часто, когда темно ещё.
— А по сторонам смотрите?
— Да некогда мне смотреть. Вечная гонка — дела, работа, ничего не успеваю. И так по кругу. Семью вон и то завести некогда, — отшутился Алексей.
— Вот и я раньше не смотрела и не успевала ничего. А сейчас не просто вижу, а наслаждаюсь каждое утро, и — вы знаете? — у меня даже появилось свободное время. Правда, я стала рано вставать, работа дворника очень прочищает мозги, получше любой зарядки. Кстати, и на фитнес ходить не надо. Опять же, экономия времени. Вы попробуйте, — рассмеялась она, — и сами поймёте.
— Попробовать дворником поработать?
— А хотя бы, — съехидничала Снежка. — Или вам статус не позволяет?
— Снежана, вы меня поражаете! Агитируете взять метёлку?! Думаете, не сумею? А давайте! Дайте мне метлу, только надо одёжку какую-нибудь старенькую накинуть, а то пальто жалко.
— Легко. Надевайте тулуп и вперёд.
Когда приехал наконец эвакуатор, умаявшийся, раскрасневшийся, но вполне довольный жизнью Алексей вернул Снежане орудие труда и тулуп, взамен получил её номер телефона и, обещав позвонить, уехал.

Прошло полгода. Снежка вышла из дома, подставила лицо крупным снежинкам и зажмурилась: «Хорошо-то как! Почти зима, хоть всего лишь ноябрь!» Женщина шла немного вперевалочку, тёплая куртка с трудом застёгивалась на животе, а лицо дышало нежностью и спокойствием. Из подъезда выбежал мужчина, размахивая шапкой.
— Снежок, ну ты что? Холодно на улице, а ты шапку забыла, простудишься ещё… — Он заботливо поправил шарф, чмокнул Снежку в нос. — Прощаешься, да?
— Алёш, ну ты же знаешь, как мне дорог этот двор, и, конечно, немного жаль уезжать. Хорошо, что Мария из третьего подъезда мою вахту перенимает. Двор точно будет в надёжных руках.
— Да уж, когда я Марию на нашей свадьбе увидел, сразу понял, что у неё не забалуешь. Прямо гренадерша. Ни одна бумажка мимо урны не пролетит, — рассмеялся Алексей. — И потом, Снежок, мы же не насовсем, вот родим да подрастём немного, тогда и вернёмся.
— И что? Снова будем вместе двор мести? — Снежка улыбнулась своей новой умиротворённой улыбкой.
— Зачем, Снежок? К этому времени ты поставишь новую цель, и мы пойдём к ней уже втроём, вместе.
Снежка зажмурилась: да, у неё получилось, у неё всё получилось! Надо только чего-то очень захотеть и искренне верить.

На улице мела февральская позёмка, ветер заунывно и тягуче завывал в водосточных трубах, редкие прохожие зябко кутались в шарфы, пряча покрасневшие носы и вытирая выступившие от ветра слёзы. Припозднившиеся жители городка спешили укрыться в своих тёплых квартирах, устроиться с пледом у телевизора, с его бесконечными ток-шоу и развлекательными передачами. Счастливые обладатели каминов с удовольствием наблюдали за всполохами огня, привычно брюзжа на непогоду и радуясь собственному везению.
Двухэтажный старинный особнячок на слабо освещённой улице стоял обособленно, окружённый добротным деревянным забором. На первом этаже где-то в глубине мерцал огонёк, остальные окна, забранные неожиданными для такого здания прочными решётками, зачарованно поблёскивали снежными узорами.
В доме стояла гулкая тишина, изредка нарушаемая поскрипыванием старых половиц и шелестом переворачиваемых страниц. Невысокая темноволосая худенькая девушка в старой шали сидела на неудобном стульчике. Она не отрывала глаз от пожелтевших страниц старинной книги, которую бережно держала в руках. Редкое издание сказок Пушкина было её собеседником в этот холодный февральский вечер. И лучшего компаньона девушка и не желала.
Девушку звали Айгуль, но здесь все называли её Гуля. Татарочка из глухой деревни, она вот уже год работала в букинистическом магазине уборщицей. «Домик книгочея» стал для неё настоящим домом, пристанищем и убежищем.
Уехав, а вернее, сбежав из дома от позора, подгоняемая проклятиями родственников, Айгуль готова была скрыться хоть под землёй, только бы не слышать обидных слов, не сжиматься под тяжестью ругательств, бьющих побольнее камней. Старая как мир история: девушка училась в городе, влюбилась, уступила требованиям мужчины, потеряла невинность и забеременела.
И, может быть, правду удалось бы скрыть, если бы возлюбленный женился на Айгуль. Но подобные подвиги не входили в его планы, и девушка осталась один на один со своей бедой. Родись и живи она в городе, всё могло сложиться по-другому. Ну, поворчали бы родители, отругали блудную дочь, но помогли бы и приняли её назад вместе с нагулянным ребёночком. Но нет, нравы их мусульманской деревушки прямо-таки вопили, что Айгуль опозорила свой род и достойна только презрения.
Сбежав в город от разъярённых родственников, девушка потеряла ребёнка, бросила учёбу и уехала куда глаза глядят, а точнее, туда, куда хватило денег на билет. Сойдя на станции в русском городке N, она, гонимая тревогой и печалью, случайно набрела на старинный особняк с таинственной надписью «Домик книгочея».
Айгуль с детства обожала книги. У старенькой вдовы русского профессора, приехавшей доживать в родную татарскую деревню, была огромная библиотека. Разглядев в маленькой девчушке родственную душу, старушка с радостью пустила Айгуль в свою сокровищницу и открыла для неё мир книг. Мир, ставший для девочки отдушиной в тяжёлой деревенской жизни, сказкой, спасавшей от обыденности. Как только выдавалась свободная минутка, Айгуль бежала в профессорский дом-библиотеку и читала, читала, читала. Худшим наказанием для неё была невозможность снова взять в руки книгу с шуршащими страничками. Она и институт выбрала педагогический только потому, что в нём был филологический факультет, а значит, целых четыре года можно было не расставаться с книгами.
И, стоя перед «Домиком книгочея», Айгуль увидела в этом знак судьбы и вошла внутрь. Робко разглядывая стеллажи с редкими книгами и иллюстрированными альбомами, полки с антиквариатом и старинным фарфором, девушка мечтала только об одном — остаться здесь навсегда.
— Ты что-то хотела? — с мягкой улыбкой спросила продавщица, пожилая женщина с седыми, забранными в строгий пучок волосами.
— Нет-нет, я просто смотрю. Не бойтесь, я ничего не испорчу, — поспешно ответила Айгуль.
— А я и не боюсь. У тебя на лице написано, что ты влюблена в книги. Так ведь?
— Очень, — закивала девушка. — У вас здесь настоящая сокровищница.
— Я тебя раньше не видела. Ты приезжая?
Почему Айгуль рассказала незнакомой женщине свою историю — кто знает? Не таясь и ничего не скрывая, она выложила всю правду и с тревогой ожидала обвинений в свой адрес.
— Бедная девочка, — покачала головой продавщица. — И что ты теперь планируешь делать?
— Попытаюсь найти работу и жильё. Я могу убирать, мыть, чистить, коров доить и коз.
— Ну, коз у нас тут нет, — рассмеялась женщина. — А вот уборщица, или, как их теперь называют, мастер чистоты, нам нужна. Раньше я сама убирала, да возраст, ничего не поделаешь. Согнусь, бывало, и не разогнусь. Так что работа в магазине есть. Деньги, конечно, небольшие, но зато ты сможешь пожить в дальней комнатке. Не дворец, но вполне нормальные условия. Только сначала нужно прибраться: там раньше мебель хранили, а сейчас помещение пустует. Думаю, что наш хозяин не будет против. Он давно мне велел замену найти, да почему-то попадаются одни лентяйки. Работать не желают, носы от тряпки воротят, а денег хотят. Ох, что-то я разворчалась, как старуха, — перебила сама себя женщина. — А то, может, ты против, а я тебя агитирую.
— Нет-нет, что вы! Я согласна работать. И жить тоже. Спасибо вам огромное!
— Ну, тогда пошли чай пить с бутербродами. Время-то уже обеденное, а ты с дороги, проголодалась, небось.
— Я ела, — смутилась девушка, а у самой живот уже песни пел от голода.
— Пойдём-пойдём, сытый работник всегда лучше голодного, — тепло улыбнулась женщина. — Звать-то тебя как?
— Айгуль. Айгуль Ильясова.
— Красивое имя. Насколько я помню, в переводе с татарского — это «лунный цветок». Гуля, значит. А я Надежда Васильевна, старейший работник «Домика книгочея». Пойдём, Айгуль, знакомиться с магазином. Он у нас с характером, не всякого принимает, не каждому откроется. Посмотрим, придёшься ли ты ему по душе.

Так началась новая жизнь Айгуль. Будни букинистического магазина проходили неторопливо и размеренно. Посетителей было немного, но почти все появлялись с конкретной целью, зная, что именно они хотят приобрести. Захаживали пожилые антиквары в поисках им одним ведомых сокровищ, благообразные старушки приносили на продажу альбомы, любовно завёрнутые в пожелтевшие газеты, молодые собиратели старины тщательно выбирали книги для пополнения своих коллекций.
Некоторые приходили просто пошуршать старыми страницами, к которым прикасалось несколько поколений читателей. Они вдумчиво листали бумажные издания, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие. Старушек Айгуль было немного жаль, антикваров она побаивалась, а обычных посетителей любила: ведь они так же, как сама Айгуль, испытывали трепет от прикосновения к самому большому в мире сокровищу — книгам.
Девушка почти всегда находилась в магазинчике. Работы у уборщицы было немного, но, не привыкшая сидеть без дела, Айгуль с разрешения Надежды Васильевны развела цветник возле особняка, посадила астры и петуньи, ирисы и ромашки, превратив маленький дворик в сказочную полянку.
Хозяин магазина появлялся почти каждый день. Сменяя Надежду Васильевну или вторую продавщицу, сам становился за прилавок, вежливо беседовал с посетителями, советовал, предлагал, но никогда не навязывал.
Звали его Михаэль Натанович. Типичный еврейский мужчина лет сорока пяти. Невысокого роста, с едва заметным брюшком, курчавыми волосами с проседью, глубокими карими глазами и отменным чувством юмора. Именно с ним предпочитали иметь дело старушки, вынужденные расстаться с семейными реликвиями. Михаэлю Натановичу удавалось провести сделку так, что, оставляя в «Доме книгочея» свои ценности, пожилые дамы не чувствовали себя униженными. Наоборот, они делали царский подарок миру искусства: их книги и альбомы теперь не будут лежать запертыми в тёмных шкафах, а попадут в руки тех, кто по-настоящему интересуется историей и литературой.
Гулю хозяин почти не замечал. Не потому, что она была обслуживающим персоналом, нет, просто девушка старалась не попадаться на глаза важному человеку, не мешать ему работать. Встречая её между стеллажами с тряпкой в руках, он вежливо здоровался и желал хорошего дня. Пару раз спрашивал, как ей живётся в дальней комнатке, получал в ответ слова благодарности за предоставленное жильё и уходил по своим делам.
От Надежды Васильевны и её сменщицы, толстенькой смешной и добродушной старой девы Антонины, Гуля знала, что Михаэль Натанович не женат, до недавнего времени жил со старенькой мамой, а после её смерти помогает воспитывать многочисленных племянников и племянниц. Кроме букинистического магазина, в семье есть мебельный бизнес, где Михаэль заправляет вместе со своим старшим братом.
Для Гули хозяин был жителем другой планеты, на которой есть свободный доступ к книгам, возможность выбирать, чем заниматься сегодня, и где не нужно ломать голову над завтрашним днём. Нет, Айгуль не роптала, она была счастлива в своём нынешнем мирке, особенно когда по вечерам в затихшем магазине она погружалась в старинные книги, с трепетом открывая для себя новых писателей и поэтов, художников и скульпторов. Путешествуя во времени, девушка забывала о своём шатком положении, о том, что у неё уже год как нет семьи, о поруганной первой любви и потерянном ребёнке.

В тот студёный вечер Айгуль, как обычно, сидела в уголке между стеллажами и читала. Выбор сказок Пушкина не был случайным. Гуля знала их почти все наизусть, но снова и снова перечитывала «Сказку о мёртвой царевне и семи богатырях», «Сказку о попе и работнике его Балде», «Сказку о золотом петушке», открытые ей когда-то вдовой профессора. Девочка, воспитанная бесправной матерью и жёстким отцом, нянька для младших братьев, у которой практически не было настоящего детства, лишь погружаясь в чудеса знакомых сказок, чувствовала себя маленькой и защищённой.
— Ты почему сидишь в темноте? Глаза заболят.
Гуля вздрогнула, вскочила со стульчика и чуть не выронила заветную книгу. Рядом с ней стоял хозяин и чуть насмешливо улыбался.
— Вы не подумайте, Михаэль Натанович, я очень осторожно обращаюсь с книгами. И руки у меня чистые.
— Руки? Ах, руки. Да-да, я вижу. Ты почему в темноте читаешь? Зажги верхний свет.
— Мне и так хорошо видно. А в темноте лучше, — засмущалась Айгуль. — Теплее читать.
— Как интересно — читать теплее.
— Ну да, — заторопилась Гуля. — Когда верхний свет горит, то все тени исчезают, прячутся, магазин молчит. А когда в зале полумрак и есть только свет от торшера, то книги просыпаются, и с ними тепло. Да вы сейчас сами поймёте. Вот присядьте и прислушайтесь.
Михаэль Натанович послушно опустился на соседний стул.
— Айгуль, а тебе не страшно здесь одной?
— Но вы же ещё здесь, — удивлённо подняла глаза девушка.
— Я вообще спрашиваю. По вечерам не страшно?
— Нет. Я запираюсь на засов. Забор у нас крепкий, и сигнализацию вы поставили самую хорошую.
            Хозяин помолчал. В тишине слышался негромкий треск старых перекрытий да тиканье часов.
— Хорошо-то как. Давненько я не сиживал в зале после закрытия. Всё куда-то спешу.
— А раньше сидели?
— Да, мы с отцом частенько оставались после ухода посетителей, и он рассказывал мне истории наших книг, судьбы их хозяев, — задумчиво ответил мужчина.
— Михаэль Натанович, — решилась Айгуль, — а вы знаете, что у нас, ну, вернее, у вас здесь живёт домовёнок? Я с ним перестукиваюсь иногда. Он мне отвечает.
— Значит, я всё же не сошёл с ума, — почему-то шёпотом ответил Михаэль Натанович. — Хотя мне порой кажется, что все вокруг нормальные, один я «ку-ку». Ещё бы, верить в домовых и прочую нечисть! Знаешь, я в детстве отцу говорил про Кузю. Я его называл так, нашего домовёнка, Кузей, а папа только посмеивался.
— Он не нечисть, он хороший и книги любит. И вы не «ку-ку», ой, простите меня, — зарделась Гуля. — А Кузя — хорошее имя, ему подходит.
— Ладно, я пойду, — поднявшись со стула, с лёгким сожалением ответил Михаэль Натанович. — Обещал племяннику посмотреть с ним футбол. Закрывай дверь и наслаждайся Пушкиным. А я буду немножко тебе завидовать, — улыбнулся он. — И передавай привет Кузе от Мишки. От меня то есть, — пояснил он, видя удивление в глазах девушки.

            С тех пор у хозяина и простой поломойки появилась своя маленькая тайна. По вечерам, когда в магазине уже никого не оставалось, Михаэль Натанович приходил в зал со стеллажами, облюбованный Айгуль, и они вместе читали. Каждый свою книгу, а потом делились прочитанным, обсуждали героев и слушали, как возится Кузя где-то в недрах особнячка.
— Айгуль, а почему ты, такая начитанная, образованная, работаешь уборщицей? Нет, конечно, каждый труд почётен. Моя мама, например, в юности санитаркой работала. Но у неё никакого образования не было. А у тебя, как минимум, колледж за плечами.
— Филологический факультет пединститута, правда, неоконченный. Четвёртый курс оставался, — грустно ответила Гуля.
— Что помешало окончить? Надоело? Или сессию завалила?
— Так, — помолчала Айгуль. — Одна печальная личная история. Хотите узнать? Она некрасивая и вряд ли понравится мужчине.
— Если ты готова рассказать, то буду благодарен за доверие.
— Да я уже свыклась с ней, — покачала головой Гуля. — Только вы отвернитесь, ладно? Мне так проще говорить.
В полутьме книжного зала маленькая татарская девушка рассказывала грустную историю собственной жизни, а взрослый, умудрённый опытом мужчина, сжав зубы, чтобы они не скрипели от злости на дремучую родню девушки, слушал и не понимал, как она после всего пережитого верит миру и радуется каждому дню.
— Спасибо, что камнями не закидали, — закончила свой рассказ Айгуль. — Вы меня теперь будете презирать?
— Не говори ерунды, Гуля. Твоей вины в этой истории нет. Маленькая влюблённая девчонка поверила мужчине. За что ж тут презирать? У твоих родителей не хватило ума разделить с тобой твою боль. Это их нужно камнями закидать, — в сердцах хлопнул он ладонью по стулу.
— Не надо, я не обижаюсь, у нас в селе строгие нравы. — Айгуль надолго замолчала.
— Жестокие, я бы даже сказал, драконовские, — возмутился Михаэль Натанович.
После затянувшейся паузы, нарушаемой лишь тиканьем старых немецких часов с давно онемевшей кукушкой, хозяин неожиданно предложил:
— А ты не хочешь поработать в зале? Продавать книги да и вообще всё, что у нас тут есть. Антонина наша надумала переезжать к племяннице, так что место совершенно свободно.
— А я смогу? — глаза девушки загорелись от радости, и алым маком вспыхнули смуглые щёки.
— Сможешь. Обязательно. И вот ещё что, Айгуль. Готовься восстанавливаться в институте. У нас в городе неплохой педагогический вуз, я сам его когда-то окончил, отец настоял на физмате, это уж потом я заочно библиотековедению учился. Я посмотрю, что можно сделать, чтобы тебя взяли. Может быть, не на четвёртый курс, но мы обязательно что-нибудь придумаем.
— Михаэль Натанович, я вам так благодарна! — на глазах девушки блестели слёзы.
— Бросай это мокрое дело, Гуля! Книги не любят сырости. Надеюсь, ты ещё не передумала стать филологом?
— В «Домике книгочея»? Как тут передумаешь? Да я ещё сильнее к книгам прикипела.
— И убирать ты в магазине больше не будешь. Не твоё это дело.
— Но как же? Я же собираю деньги на жильё. Не могу же я вечно вашей добротой пользоваться и место занимать.
— Это не обсуждается. Твоё жалование будет гораздо больше, чем у уборщицы. А с тряпкой найдём кому возиться. Дело нехитрое.
— Не скажите, вон Надежда Васильевна до меня скольких забраковала, — хитро прищурилась Айгуль.
— Ну, она известный цензор. Они с моей мамой очень дружили, с юности ещё. Так вот, стоило мне с девушкой познакомиться, в магазин её привести, как тётя Надя быстренько разведку проводила: кто, откуда, где учится, чем родители занимаются, и маменьке моей полный отчёт предоставляла. Ну а уж маму мою надо было знать! Никто ей не нравился. «Ну не родилась ещё та еврейская девочка, которая будет достойна моего младшего сына», — так она говорила, оправдывая свою нелюбовь к моим пассиям. Да я, если честно, не очень-то и огорчался. Ни разу не захотелось наперекор матери жениться пойти. Так вот и не обзавёлся семьёй. После маминой смерти уже вроде никто и не отговаривал, но не случилось как-то.
— Один живёте?
— Ну как — один? У нас три квартиры на лестничной площадке. В одной из них я обитаю, в двух других — сестра и брат с семьями. Так что одиночество моё весьма и весьма условное.

Михаэль Натанович сдержал своё слово. Айгуль приняли на четвёртый курс института в городе N с условием: за два месяца сдать экзамены по нескольким предметам. Девушка училась очно и работала во вторую смену в «Домике книгочея». Гуля расцвела и, казалось, летала от радости, не веря собственному счастью: она больше не испуганная татарская девчонка, выставленная родными из дома, а будущий специалист, у неё есть постоянная работа и новые друзья. Правда, Айгуль всё так же проводила вечера с книжками, предпочитая «посиделки» с хозяином разным студенческим тусовкам и развлечениям.
И вот уже новоиспечённый филолог торжественно несёт показать пахнущий типографской краской диплом своему наставнику.
— Что будешь делать теперь, специалист? — ласково улыбаясь в усы, спросил Михаэль Натанович. — Куда планируешь устраиваться? Не вечно же тебе продавцом работать.
— Вы меня гоните? — глаза Айгуль наполнились слезами.
— Что ты, девочка, это твой дом, как я могу тебя выгнать? Но тебе нужно идти вперёд, развиваться, заводить семью. Сюда к нам, сама видишь, молодёжь редко заглядывает.
— А если мне не нужна никакая молодёжь?
— Ну, это ты зря. Ты у нас красавица, любой парень счастлив будет, если ты обратишь на него внимание.
— А вы?
— Что — я? — опешил Михаэль Натанович.
— Вы будете счастливы?
— Айгуль, не нужно так со мной, — покачал он головой. — Ты сама всё прекрасно понимаешь.
— Обнимите меня, — шёпотом попросила Айгуль.
— Девочка моя, не провоцируй старого еврея. Я ведь могу и поверить в то, что тебе приятно моё общество.
— Приятно? Да я не знаю человека ближе и роднее. Вы самый умный, самый мудрый, самый лучший для меня, — упрямо наклонив голову, прошептала Айгуль.
— Я стар для тебя. Мне почти пятьдесят, я ровно в два раза старше тебя.
— Ну и что? Разве любовь зависит от возраста?
— Любовь? Ну она-то ни от чего не зависит. Только как можно девочке, такой красивой и умной, как ты, влюбиться в меня?
Айгуль подошла ближе, взяла руку Михаэля и прижала её к своей щеке.
— Я люблю вас, Михаэль, давно, ещё с той ночи, как вы застали меня с книгой на стульчике. Я помню ваши глаза, как вы смотрели на татарскую девчонку с книжкой, и удивление сменялось уважением. К кому? К поломойке, нищенке без роду без племени, отверженной даже своей семьёй. И ваше внимание придало мне сил дышать дальше, идти вперёд, посмотреть на себя с другой стороны. Вам стало неважно тогда, чем я занимаюсь в жизни, вы разглядели мой внутренний мир. Вы захотели в него заглянуть, а ведь никто и никогда до этого ни разу не спросил: чем я живу? что для меня главное? Такая безликая тень, которую никто не замечал. Я люблю вас, всем сердцем, всей душой, — она помолчала. — Вы… ты… только не отталкивай меня, ладно?
Михаэль сквозь стиснутые зубы выпустил воздух (он боялся даже дышать во время монолога Айгуль), порывисто обнял девушку и зарылся в её пахнущие весенними травами волосы.
— Девочка моя, как я могу тебя оттолкнуть? Только если со своей плотью. Я прикипел к тебе, я люблю тебя, но боялся даже думать о том, что мы можем быть больше чем друзья. Ты мой подарок, моё маленькое татарское счастье.
Он целовал девушку, стискивая всё крепче и крепче. Айгуль приникла к любимому, отдавая ему своё тепло, нежность и ласку.
— Гуленька, постой, иначе я не остановлюсь.
— И не надо, Мишенька.
— Нет, надо. Так неправильно. Мы завтра с тобой пойдём подадим заявление. Ты будешь моей женой, Айгуль Ильясова?
— Я? Твоей женой? Ты женишься на мне?
— Именно так, моя ненаглядная татарочка.
— А как же? Ты же говорил, что мама хотела только невестку еврейку.
— Я думаю, нет, я уверен, что она приняла бы тебя с радостью. И замучила бы своей любовью, — улыбнулся Михаэль.
— Я буду тебе хорошей женой, Мишенька, — с уверенностью сказала Айгуль.

Молодая беременная женщина снимала книги с нижних полок, две девочки-погодки протирали витрины, а мальчишка лет восьми аккуратно расставлял фарфор.
— Опять чистоту наводите? До дырок скоро протрёте, — громкий голос Михаэля нарушил гармонию букинистического царства.
Детвора поспешила обнять отца, а лицо Айгуль засветилось от переполнявшей её нежности к мужу, другу, самому лучшему человеку на земле, сделавшему её абсолютно счастливой женщиной.

Натали спешила на работу. Снег безжалостно забивался под капюшон, пронизывающий ветер нахально задирал и без того короткую юбку, высоченные каблуки разъезжались на мокром асфальте. «Надо было надеть сапоги без каблуков», — запоздало подумала Натали, но так не хотелось везти сменную обувь. Ведь обратно у неё дай бог будет полный рюкзак вкусной еды. Куда ещё сапоги тащить? «Ладно, доскольжу как-нибудь, не впервой, — успокаивала себя она, стараясь обходить мокрые островки тающего снега, пополам смешанного с грязью. — Ну вот откуда она берётся, эта грязюка? Даже зимой от неё спасу нет. То ли дело у нас в городке». Привычная мысль царапнула сознание и тут же ускользнула, уступив место тревоге. Натали всегда волновалась о том, кто в её смену будет отдыхать во вьетнамском ресторане, где вот уже год она работала певичкой.
Вообще-то по паспорту Натали была обыкновенная Наталья, и собиралась девушка стать не ресторанной певичкой, а настоящей певицей. Учась в консерватории областного центра рядом с их провинциальным городком, Наташа с восторгом предвкушала, как будет выходить на сцену известного театра и конферансье станет объявлять: выступает Наталья Лиманская, солистка, например, театра оперетты. В консерватории на вокальном факультете, где блестяще училась Наташа, ей прочили большое будущее. А как же — первые места городских, районных и областных вокальных состязаний непременно были её. И второе место на всероссийском конкурсе тоже дорогого стоило.
«Тебе, Наташка, прямая дорога в Москву или Питер», — с плохо скрываемой завистью говорили однокурсницы, а девушка скромно, но с достоинством улыбалась, втайне мечтая о Московском театре оперетты, куда они с мамой однажды попали. После того, как Наташа поступила в консерваторию с первой попытки, мама сделала ей подарок — повезла единственную дочку в столицу. И, конечно, они побывали во всех театрах, куда смогли купить доступные для них по цене билеты. С тех пор Наташа бредила именно Московским государственным академическим театром оперетты, основанным великим актёром и режиссёром Григорием Яроном. Она мечтала, как выйдет на сцену в роли Золушки или Клеопатры, Джейн Эйр или Розалинды. Но судьба перехитрила девушку.
На последнем курсе Наташа влюбилась. До умопомрачения, до безумия. Влюбилась так, что могла думать только об объекте обожания — тридцативосьмилетнем солисте одного из провинциальных театров, приехавшем в областной центр на длительные гастроли. Андрон (так звали возлюбленного) провёл у них в консерватории небольшой мастер-класс. И этого было достаточно, чтобы лучшая студентка курса стала бегать за ним как собачонка.
Он поначалу даже, казалось, ответил на её чувство. Естественно, уложил Наташку-скромницу в постель, удивившись, что она до сих пор девушка (с такой-то внешностью и талантом!). А потом, через пару недель, стал избегать восторженной пассии, тяготясь её молчаливым обожанием и скучностью, как он выражался, в постели.
Ещё через неделю Наташа застала в его гостиничном номере почти обнажённую студенточку с первого курса, не очень способную, но хваткую девицу. А вышедший из душа голый Андрон, ни капельки не стесняясь двусмысленной ситуации, предложил Наталье присоединиться и стать третьей в ночных развлечениях. Девушка выбежала из гостиницы вся в слезах, натыкаясь на припозднившихся прохожих, и понеслась по спящему городу, отказываясь поверить, что её драгоценный Андрон так с ней поступил.
А ещё через месяц, когда солист-ловелас уже уехал восвояси, Наташа обнаружила, что беременна. Обычная, в общем-то, история. Мама, поохала, поахала, но не обвинила её в загубленном будущем, а даже, наоборот, поддержала решение оставить ребёнка.
— Рожай, дочка, раз уж завязалась новая жизнь, грех на душу брать не надо. Я вот тебя в сорок лет родила. Пока не отмолила грехи юности, не могла забеременеть. В молодости всё думала: потом, потом, не до детей было. Три аборта сделала, музыка мне дороже наследников была. И мужа не удержала, и карьеры не сделала. Аккомпанировала своему учителю, а как в тираж вышла, он молоденькую на моё место взял, а меня в музыкальную школу отправил, на расстроенном пианино «Собачий вальс» играть: вот тут-то я и очутилась у разбитого корыта — ни работы нормальной, ни семьи. Только и был любовник женатый. Уж сколько я слёз выплакала, ребёночка вымаливая. Так что ты у меня, доченька, — дар божий. Не повторяй моих ошибок, Наташенька, рожай сейчас. Я тебе с маленьким помогу, вдвоём справимся. Ты, главное, консерваторию окончи, а там видно будет.
— А как же ребёнок без отца будет расти? — всхлипывала Наташа.
— Ты же выросла, вон какая умница и красавица получилась. Не бойся, доченька, всё у тебя будет хорошо: и малыш родится, и карьера сложится, и любовь встретишь, будь уверена.
Выпускные экзамены Наташа сдавала уже с большим животом, очень поправилась, ноги отекали так, что, кроме тапочек, никакая обувь не налезала. Пела она, конечно, неплохо, но совсем не так, как раньше, занятая мыслями о том, как побыстрее добраться до дома и прилечь.
«Да, не та уже Лиманская, не та, — качали головами экзаменаторы. — Куда только бархатный голос делся? А тембр? Эх, загубила себе девка жизнь. А какие надежды подавала».
Рожала Наташа тяжело. Малыш был крупный, лежал поперёк, да ещё УЗИ показало двойное обвитие пуповины. Так что пришлось пойти на кесарево. Как ни хотелось Наташе видеть рождение своего ребёнка, но его безопасность была дороже. Родился мальчик, богатырь весом почти пять килограммов, сыночек, Максимка.
Из-за обвития пуповиной и гипоксии малыша принесли кормить не сразу, а лишь на третий день. Молодая мамаша, держась руками за порезанный живот, стояла под дверью, где лежали груднички, и с тревогой вглядывалась в сморщенное личико сыночка. Когда Максимку принесли, молоко у Наташи уже пришло, и мальчик припал к груди, с наслаждением и причмокиванием получая материнское молочко.
Наташа влюбилась в своего детёныша, как она его называла, сразу и бесповоротно. Он стал центром её маленькой вселенной, смыслом жизни и источником счастья. Мечтавшая о сцене девушка с головой погрузилась в пелёнки и распашонки, купания в череде и ромашке и долгие прогулки. Она спрятала мысли о карьеры певицы поглубже в тайный ящичек памяти, куда и прежде складывала свои девичьи мечты. Там уже хранились картинки счастливой взаимной любви, тёплого дома с непременным обеденным столом посредине большой кухни, и теперь туда прибавилась сияющая огнями сцена, на которой выступает певица Наталья Лиманская.
Первый год после рождения малыша девушка не работала. Несмотря на внешнюю пухлость, Максимка часто болел, простужался от малейшего сквозняка, а от прикорма покрывался пятнышками диатеза. Наташа взялась закалять сына, изучала гомеопатию, чтобы исключить применение лекарств. Очень помогала мама, она по-прежнему занималась частными уроками музыки, неплохо зарабатывала и давала дочке возможность посвятить себя малышу. К годику Максимка пошёл, перестал чесаться от новых продуктов, и Наташа стала задумываться о выходе на работу.
— Начать можно с нашего театра, — рассуждала она, уложив сыночка спать, когда они с мамой могли спокойно поговорить, посидеть вдвоём, как они любили, выпить травяного чая с домашним печеньем. — У нас, конечно, роли не ахти, но будет время потренироваться, вспомнить, вернуть себе форму.
— А я с Максимушкой посижу, расписание учеников можно под него подстроить. А там, глядишь, в садик пойдёт, будем думать, как тебе двигаться вперёд, дочка.
Наташу с радостью взяли в их маленький городской театр, понимая, что талант Лиманской — редкая удача для труппы. Наташа втянулась, играла ведущие музыкальные партии, параллельно вела один курс в их музыкальном училище, но всё чаще грустила и даже втайне от мамы выслала своё резюме в несколько музыкальных театров страны.
В садик Максимку пытались отдать три раза. Проходив ровно неделю, мальчик заболевал, причём не банальными простудами, а бронхитом, трахеитом, а в последний раз даже пневмонией.
«Несадовский ребёнок, — констатировала педиатр. — Если есть возможность, пусть посидит лет до четырёх дома, закаляйте, на море летом возите. Перерастёт, это часто бывает у деток с гипоксией». И Наташа дала себе срок — она потерпит ещё пару лет, а потом на время оставит маму с Максимом и поедет штурмовать большие города. Устроится на работу и перевезёт их к себе. Эта мысль помогала просыпаться по утрам, с удовольствием идти на работу и вообще встречать день с радостью.
Мама умерла, когда Максиму было четыре года. Просто не проснулась утром. «Инсульт, — пожилой врач покачал головой, — а ведь молодая ещё, уж моложе меня точно, а красивая какая», — говорил он, оформляя бумаги, а Наташа сидела у тела матери, стиснув зубы, сжав руки до боли, только чтобы не завыть, не разрыдаться, не напугать сынишку.
Похоронив маму, Наташа встала перед выбором: что делать и как жить дальше. Отдать Максимку в садик и продолжать получать гроши? Снова отправлять резюме в музыкальные театры? Но в любом другом городе нужно оплачивать съёмное жильё, покупать еду, одежду и развивать ребёнка. Мамина частная преподавательская деятельность позволяла не думать об этом, а теперь все проблемы предстояло решать самой. Наташа попробовала было продать квартиру, но, во-первых, нужно было ждать полгода до вступления в наследство, а во-вторых, стоило их жильё сущие копейки по сравнению с ценами хотя бы в областном центре, не говоря уже о других больших городах.
Помыкавшись в поисках новой, более денежной работы в городке, девушка почти отчаялась, пока случайно не встретила в супермаркете бывшую однокурсницу, довольно посредственную певицу, хорошо одетую, с дорогой сумкой и бриллиантом на холёном пальчике.
— Сколько лет, сколько зим, Наташка. Вот уж не ожидала тебя увидеть в нашем захолустье. К маме приехала? — любопытствовала приятельница, а сама жадно оглядывала Наталью в поисках признаков благополучия.
— Нет, Кать, я живу здесь, маму вот недавно похоронила, сынишку воспитываю.
— Ой, сочувствую, Наташ. Ты ж чуть ли не в Москву метила, и что — тут осталась? — в голосе однокурсницы засквозила жалость пополам со злорадством. — Где работаешь? Чем живёшь?
— Работаю в театре, — Наталья давно перегорела, и мысль о несложившейся карьере певицы уже не ранила, лишь слегка царапала острым краешком где-то в глубине души. — А ты чем занимаешься после консерватории?
— Я в бизнесе теперь, — гордо ответила Катя, поглядывая на Наташу с некой снисходительностью: как же, выскочку Лиманскую обошла! — Начала с программы в ресторанах, теперь с ребятами корпоративы ведём, денежки рекой текут. Мужа себе отхватила, он у нас финансами заведует, сама понимаешь, жену не обижает. В общем, я довольна. Чем в театре копейки считать, — пренебрежительно уточнила она, — лучше иметь постоянный доход, пусть и не от такой возвышенной работы, — фыркнула Катя.
— Может быть, ты и права, — задумалась девушка. — А знаешь, точно права, спасибо тебе за совет, побегу я, сынишка дома один. Удачи тебе, Катюша!
Наташа убежала, а Катя ещё долго стояла посреди магазина, раздумывая, получилось ли уесть неудачницу Лиманскую, а если получилось, то почему та осталась такой довольной, а ей, успешной Кате, так паршиво на душе.
Наташа после разговора с однокурсницей воспряла духом. А почему, собственно, она сама об этом не подумала? Ведь многие их девчонки, ещё учась в консерватории, подрабатывали в ресторанах и были довольны. Конечно, она, Лиманская, грезила о совершенно другой карьере, но так это ж было в прошлой, беспроблемной жизни, когда впереди был целый мир, лежащий у ног талантливой певицы. А сейчас было не до жиру, так что идея с рестораном казалась привлекательной и вполне жизнеспособной. Правда, в их городке был всего один ресторанчик и несколько небольших кафе-кофеен. Да что греха таить, гордость не позволила бы Наталье петь для своих соседей и знакомых.
Оставив Максимку на мамину приятельницу (а мальчик так и не ходил в садик, начиная сопливить и кашлять в первый же день), Наташа поехала в областной центр искать работу. Обойдя несколько злачных мест, прочувствовала на собственной шкуре, каково это — продавать свои способности. В одном ресторане ей сразу сказали, что хозяин всегда «пропускает» молоденьких соискательниц через свой кабинет и диван, в другом нужно было петь до последнего клиента, а значит, Максимке предстояло бы ночевать одному, в паре мест зарплата оказалась смешной. Наташа чуть не плакала: она, лучшая студентка курса, не могла найти работу даже в кабаке. Тут ей на глаза попался вьетнамский ресторанчик «Лотос». «Дай зайду, хуже не будет, — мелькнула мысль, — хоть чаю выпью, говорят, у вьетнамцев какой-то особый чай, не такой, как у нас».
Атмосфера была необычной для российского восприятия: везде арки и украшенные иероглифами стены, много деревянной обивки, уютные, спрятанные от посторонних взглядов диванчики с множеством цветных, расписанных непонятными символами подушек. Официантки в длинных красно-оранжевых платьях, довольно сносно говорящие по-русски, гардеробщик, с поклоном встречающий гостей. В этот раз Наташа решила не спешить, осмотреться, выпить ароматного чаю, а уж потом заводить разговоры о работе. Несмотря на то, что заказ её был до неприличия скромен, официантка почтительно приняла его, ни словом, ни взглядом не показав, что такая посетительница только место занимает.
Столики были расположены так, что гости почти не пересекались друг с другом, исключение составлял банкетный зал, который, собственно, и интересовал Наташу. Музыкальная установка, высокая сцена, хороший микрофон, — всё это девушка успела разглядеть сразу. В будний день, конечно, живой музыки не было, негромко играл музыкальный центр, не заставляя гостей ресторана повышать голос. Подозвав официантку и расплатившись, Наташа попросила проводить её к управляющему, что и было сделано без единого вопроса.
Без лишних слов пожилой вьетнамец предложил Наташе спеть, выбрав репертуар по своему усмотрению, одобрительно покивал и позвал директора ресторана. Молодой мужчина европейской наружности, но бегло говорящий по-вьетнамски, прослушал Наташу и тут же предложил ей договор, методично оговорив все условия.
— Рабочий день, а скорее, вечер, у вас строго обозначен временными рамками, заработная плата фиксирована, вознаграждение от клиентов приветствуется и делится с напарником-аккомпаниатором.
— А трудовая книжка нужна?
— Да, оформление у нас официальное, с испытательным сроком в три месяца.
— А что через три месяца?
— Если мы сработаемся, то с вами заключается контракт, согласно которому жалование ваше немного увеличивается, и раз в квартал вы будете получать премию. Также прописывается, что Наташа превращается в Натали и обязуется выучить хотя бы несколько вьетнамских фраз.
Тщательно всё обдумав, девушка согласилась. В конце концов, она за этим и приехала в областной центр — за работой, а какая разница, где петь — в русском, грузинском, вьетнамском ресторане… всё одно — не на сцене музыкального театра.
Вопрос со съёмной квартирой тоже решился довольно быстро. Управляющий ресторана по имени Динь дал адрес старенькой бабушки, у которой когда-то сам снимал жильё. Квартирка находилась в трёх остановках автобуса от «Лотоса» — в случае чего за полчаса можно и пешком дойти. Бабуля-хозяйка, баба Варя, ухоженная крошечная старушка, жила в соседней двухкомнатной квартире, а «однушку» сдавала, придирчиво выбирая жильцов.
— Не с руки мне, девонька, всяких проходимцев селить: хлопот потом не оберёшься. Благо внучок у меня боевой, если что, меня, старуху, в обиду не даст. Но я стараюсь без нужды его не тревожить. Один только раз поселилась у меня женщина, с виду приличная, а потом навела кавалеров полный дом, устроили тут балаган, еле выселили. А Динюшка (это я так вьетнамчика своего прозвала) давно-давно у меня жил, не шумел, понемногу помогал мне. Потом женился да дитёнка народил, хорошенького такого мальчишечку. А как съехал, так иногда ко мне постояльцев присылал. Все как один приличные были. Дай Бог, и с тобой уживёмся. У меня бедненько, конечно, но, если захочешь, сама что-то поменяешь под себя да под сынка своего.
Словоохотливая старушка понравилась Наташе. Да и не было сил ещё что-то искать, выбирать и привередничать.
Не откладывая в долгий ящик (да что там говорить!) и боясь смалодушничать и передумать, Наташа упаковала вещи, заказала машину и перевезла нехитрые пожитки на новое место. На мамину квартиру тоже нашёлся жилец, инженер их местного сырзавода. Соседка обещала присматривать за квартирантом и в случае чего сообщать о непорядках. Наташа, сходив на кладбище и попрощавшись с мамочкой, шагнула в новую жизнь, где она сама отвечала за себя и за Максимку, где не на кого было рассчитывать и неоткуда было ждать помощи.
Самым сложным было решить, куда девать сына на время работы. В ресторан с собой не потащишь, одного оставлять страшно. Пришлось идти на поклон к хозяйке квартиры.
— Баба Варя, вы не присмотрите за Максимкой по вечерам? Сидеть с ним не надо, просто иногда заглядывать в квартиру, если не трудно.
— Отчего же не присмотреть за мальцом? Мне не сложно, даже в радость будет. Но только до десяти вечера, потом, не обессудь, спать я ложусь. Сызмальства такой порядок завела и не меняю, оттого, может, и живу долго.
— Вот и славно. Спасибо вам огромное, камень с души упал, — Наташа приобняла старушку. — А Максимка тоже в десять спать будет ложиться.
Забегая вперёд, хочется сказать, что Максим ни разу не уснул, пока мама не вернулась с работы. Он упорно смотрел мультики, позднее — читал себе вслух, таращил сонные глазёнки, но не засыпал.
Первое выступление Натали в «Лотосе» прошло как в тумане. Если бы кто-то её спросил, что девушка пела, то, кроме неожиданной «Калинки-малинки», заказанной пьяненьким посетителем, она ничего не смогла бы вспомнить. Кстати, основной репертуар был подобран самим директором и менялся в зависимости от времени года, наступающих праздников и больших компаний, оплачивающих развлекательную программу. Дополнительные песни по заказу гостей ресторана очень приветствовались.
Выступать оказалось легко и даже интересно, несмотря на то, что Пугачёва, Аллегрова, Ваенга и Михайлов никогда не были Наташиными кумирами, но арии из «Кармен» и «Волшебной флейты» здесь были никому не интересны (их Наташа напевала дома, закрывшись в душе и включив воду). Сложнее оказалось накраситься и одеться так, как требовал директор ресторана. Яркий макияж поначалу пугал Натали в зеркале, коротенькую юбочку хотелось одёрнуть, а глубокое декольте запахнуть. Но человек, как известно, ко всему привыкает, и Наташа со временем научилась воспринимать сценический образ как роль.

на эти слова Натали наткнулась как-то в интернете и теперь вспоминала каждый раз, когда задумывалась о том, кто она на самом деле и что делает в ресторане.
Работать оказалось не то чтобы трудно. Вот пересилить себя и принять Наталью Лиманскую в качестве обслуживающего персонала, певички, поющей по «свистку» нетрезвых посетителей — это было (особенно на первых порах) ужасно. Отработав смену, Наташа частенько запиралась в туалете и ревела белугой, не в силах смириться, принять, забыть… Но нужно было идти домой, где ясноглазый мальчик с тревогой вглядывался в темноту ночи, ожидая мамочку.
Натали превращалась в Наташу, складывала в рюкзачок контейнеры с упакованными заботливыми официантами вкусностями (а у них честно и поровну делились нетронутые гостями традиционные вьетнамские блюда: лапша с помидорами и крабами, рисовый пирог на пару, рыба в карамели и апельсины, начинённые кунжутом) и спешила домой, к любимому сыночку, обнимала его, и боль отступала, уменьшалась, а горестный комок обид на жизнь прятался в груди до следующего приступа самобичевания.
Радовало, что Максимка всё-таки пошёл в садик и болел теперь не чаще остальных деток. Правда, вставать по утрам было тяжело. Ложились оба поздно, засыпали не раньше часа ночи, и Наташе удалось договориться с заведующей детским садом (не бесплатно, конечно), что она будет приводить сына в группу не к восьми, а к десяти.
Отведя Максимку, Наташа или досыпала, или шла в магазин, готовила еду, убирала и занималась с учениками. Вспомнив, как ценились уроки у её мамы, она решила рискнуть и оставила объявление в местной газете, разнесла самодельные визитки по почтовым ящикам в те дома, где ещё не поставили кодовые замки. Потихоньку обзавелась учениками, заработала репутацию, но всегда честно предупреждала родителей, что поёт в ресторане, несмотря на диплом консерватории. Вечером забирала Максимку, гуляла с ним, кормила ужином и шла петь для жующих клиентов. И так каждый день, по одному и тому же кругу, как белка, бегущая в колесе внутри клетки, не в силах вырваться и остановиться.
Компании в ресторане собирались разные, очень часто банкетный зал снимали под свадьбы и юбилеи, дни рождения и поминки. Под новогодние корпоративы он бронировался ещё с сентября: готовили здесь вкусно, обслуживали быстро и почтительно, не обсчитывали и радовали музыкальной программой. Постепенно у Натали появились свои поклонники, ходившие в «её дни» и знающие репертуар наизусть. С одной стороны, это радовало, ведь дополнительные чаевые давали возможность ещё немного приблизить мечту о собственной квартире. А с другой… ну что это за радость — петь для жующих и пьющих посетителей?
«Главное, я пою, — убеждала себя Натали, — не теряю квалификацию, ну и пусть не оперы, а попсу, не Образцову, а Пугачёву. Будет и на моей улице праздник, обязательно будет! Надо только потерпеть немного».
Декабрь выдался суматошным. Каждый день шумные компании, работа не только по чётным и выходным (обычный график ресторанной певички), а по просьбе директора (ну как ему отказать?) каждый день. К концу месяца Наташа совсем выдохлась. Днём отоспаться не удавалось, всё-таки детские ёлки никто не отменял, хотелось порадовать сына представлениями с Дедом Морозом, Снегурочкой и другими сказочными персонажами.
В очередной декабрьский день Натали спешила на работу, чертыхаясь про себя и проклиная переменчивый климат. С утра ничто не предвещало снегопада: который день стояла сухая погода, температура уже неделю гуляла около нуля, и вот на тебе — в одночасье крупными мокрыми хлопьями пошёл снег, дорога тут же превратилась в полосу препятствий для замшевых сапожек на шпильках, и автобуса, как назло, не было, а Наташа уже явно опаздывала. «А что будет вечером, если это всё замёрзнет?» — ужаснулась девушка, но возвращаться, чтобы переобуться, времени не было. Управляющий не любил, когда певичка опаздывала (а такое иногда случалось), и грозил в следующий раз оштрафовать.
Добравшись до ресторана и наведя впопыхах «боевой раскрас», Натали навесила лучезарную улыбку и появилась перед публикой. «Полный зал, вроде бы четверг, а не суббота. Откуда их столько?» — промелькнула мысль, не мешая, впрочем, выводить очередной куплет разухабистой песенки Ларисы Долиной:

— Кто гуляет сегодня? — продолжая пританцовывать, поинтересовалась Натали у аккомпаниатора Сергея.
— Научная тусовка какая-то. Один вьетнамец диссертацию защитил, вот и празднует.
— Что-то многовато у него гостей.
— Так и радость большая, чего ж не гулять, — начиная новую песню, усмехнулся Сергей. — Учёные люди, интеллигенты, не чета нам, лабухам ресторанным.

почти со злостью запела Натали неизменную на таких застольях Верку Сердючку. «Конечно, они интеллигенты, а мы так, обслуга. Только отчего двое уже лежат мордой в салате, как обычные сантехники, пьяный мужик в расхристанном костюмчике и развязанном галстуке лапает хихикающую молодящуюся красотку, а две дамы с размазанной косметикой, как базарные торговки, не в такт Сердючке отплясывают на сцене?» — мысль мелькала, мешая петь.
Сергей даже пару раз толкнул задумавшуюся певичку, перепутавшую слова. Хорошо, что пьяные гости ничего не замечали. «У них праздник, едят, пьют, половину продуктов переводят, хотя за них уже заплачено. А я, полураздетая, вытанцовываю перед ними, мой маленький сынишка вынужден сидеть один в ожидании, когда же мама вернётся домой с сумкой недоеденного этими вшивыми интеллигентами», — затопила сознание злость.
И вдруг Натали абсолютно чётко услышала в голове мамин голос: «Наташенька, детка, тебе тяжело, потерпи, уже недолго осталось. Ты только не становись злой. Не поможет это, не спасёт. Только твоё сердечко очерствеет. Уже скоро всё изменится». Наташа замолчала на полуслове, крутя головой по сторонам, судорожно пытаясь понять, откуда слышался родной мамочкин голос. Спасибо Сергею, подхватил недопетую песенку, понимая, что с коллегой творится что-то неладное.
— Иди, отдохни, — одними губами сказал он Натали, — я справлюсь. Давай, на тебе лица нет.
Уставившуюся в одну точку Наташу, сидящую на корточках в комнатке, где переодевался персонал, обнаружил управляющий, но ругать не стал, а, погладив по голове, отправил домой.
— Иди-ка ты, Натали, восвояси. Отдохни до субботы. Тебе в новогоднюю ночь петь до утра. Нужно выспаться и быть в форме. Сможешь?
— Смогу. Только… — замялась Наташа, — мне сына не с кем оставить. Новогодняя ночь… как же он один будет? Можно, я его с собой приведу? Он в уголочке посидит тихонько, мешать не будет. Можно?
— Приводи, — скупо улыбнулся Динь, — пусть повеселится пацан.
— Кам он, Динь, — поблагодарила Натали по-вьетнамски, — ты добрый.
— Я не добрый, я справедливый. А дети — это счастье. У меня три счастья, у тебя — одно. Иди домой, Натали, с наступающим тебя Новым годом, — совсем по-русски сказал Динь. — Там биэт («до свиданья»), Натали.
— Там биэт, Динь.

— Ты сегодня рано, мамочка, — обрадовался Максимка. — Ой, только ты работу не смыла. — Он провёл ручкой по Наташиному лицу и показал цветные блёстки от косметики.
— Совсем забыла, сынок, сейчас умоюсь, и будем с тобой комнату украшать к Новому году. А завтра ты не пойдёшь в садик, поедем за ёлкой.
— Ура! У нас в доме поселится праздник! Я уже салфетки приготовил — снежинки вырезать, и гирлянду из колечек мы с тобой, как раньше с бабушкой делали, смастерим!
Максим подпрыгивал от радости, а Наташа зашла в ванную, смыла косметику и уставилась на себя в зеркало.
На неё смотрела измученная женщина, выглядевшая старше своих двадцати восьми лет, с поперечной морщинкой между бровями и усталым взглядом. «Надо перестать есть себя поедом из-за этой работы. Мамочка права, я злюсь на людей. А никто не виноват, что так сейчас сложилась моя жизнь. Я сама принимаю все решения, а значит, сама отвечаю за свои поступки. Нужно собраться, доработать до весны и попробовать. Нет, — перебила себя Наташа. — Не пробовать, а найти работу по душе. Пусть даже придётся ещё пожить на съёмной квартире, если не получится купить свою. Ничего, тысячи людей живут и не ноют. Будет стимул идти вперёд!»
Наташа улыбнулась своему отражению, и ей показалось, что мамочка где-то рядом и она одобряет эти слова.
— Вперёд и вверх, — громко сказала девушка и подмигнула своему отражению.

Новогодняя ночь выдалась морозной и снежной. Огоньки разноцветных гирлянд в домах, в витринах магазинов и кафе перемигивались между собой, из каждого окна словно пахло праздником. Наташа с Максимом проводили старый год дома, рядом со своей ёлочкой, любовно украшенной игрушками и фонариками, и отправились в ресторан. На удивление, Наташа не грустила оттого, что придётся работать в новогоднюю ночь. Ведь её драгоценный сынок, её маленькая семья, был рядом, а это самое главное.
Динь вручил Натали и её сыну запакованные подарки, велев не открывать до боя курантов. Наташа даже в порыве благодарности чмокнула пожилого вьетнамца в щёку, растрогавшись от такого внимания. Максимку усадили за маленький столик, приготовленный для работников ресторана, где его тут же стали учить вьетнамским словам свободные от работы официантки. Натали с лёгким сердцем взяла микрофон и запела.
— Ты сегодня другая, свободная, что ли, — удивлённо подметил Сергей. — Поёшь от души, а не для галочки. Случилось что?
— Спасибо, Серёж, я просто поверила в себя. Вот и всё!
Песни сменяли одна другую, после боя курантов зал взорвался криками и поздравлениями, посетители высыпали на балконы смотреть салют, а Наташа, улучив момент, подошла к сынишке, незаметно положив под ёлочку в центре зала подарок с надписью «Хорошему мальчику Максимке».
— С новым годом, Максимушка, с новым счастьем!
— И тебя, мамочка, с новым счастьем!
— Моё счастье всегда со мной. Это ты, мой маленький сыночек. Пойдём посмотрим под ёлку, может быть, там есть сюрприз от Деда Мороза.
— Конечно, есть, — пробасил рядом чей-то голос.
— Ой, мама, это же настоящий… — прошептал Максим, схватив Наташу за руку.
— Конечно, настоящий, с подарками, как положено. Давай отпустим твою маму, ей нужно петь, а мы с тобой посмотрим, какой подарок тебе достанется в этом году.
Максим доверчиво вложил руку в огромную лапищу Деда Мороза в красной варежке и пошёл с ним к ёлке, а Натали вернулась к микрофону.
— Откуда он взялся? — спросила она Сергея. — У нас в программе Деда Мороза не было. В сценарии только Снегурочка и Баба-яга.
— Не знаю, не знаю, но подарки Мороз уже раздаёт. Ну, что, поехали?

запела Натали под аплодисменты публики, а сама то и дело искала взглядом повеселевшего Максима. Она так и выступала всю новогоднюю ночь для него, для своего сыночка, и ни разу не возникла предательская мысль, что она, Наталья Лиманская, занимается не своим делом. К пяти утра народ стал расходиться, усталый персонал убирал со столов, Наташа и Сергей свернули аппаратуру: праздник закончился. Максимка посапывал в кресле, заботливо укрытый пледом.
— Придётся будить, я его не дотащу, — с сожалением сказала Наташа, опускаясь на корточки перед сынишкой.
— А давайте я вас отвезу. У меня машина недалеко стоит.
— Ой, Дед Мороз, — совсем по-детски улыбнулась Наташа. — Я думала, вы давно ушли.
— Ну какой же праздник без меня, — усмехнулся тот в бороду. — Поехали?
— Сейчас, я только умоюсь, а то Максим не любит меня такую, просит смывать работу, — улыбнулась Натали.
Вернулась она быстро, и Дед Мороз с интересом поглядывал на Наташу без грима, в обычных джинсах и свитере.
— А вы так гораздо красивее, чем при полном параде.
— Вот и Максимка это говорит.
— Устами младенца, — рассмеялся Дед Мороз. — Я, кстати, Виктор.
— А я Наташа.
— Это я уже знаю, мне ваш сын все уши прожужжал про свою замечательную мамочку.
По дороге разговорились. Вернее, говорил в основном Виктор, у Наташи после новогодней ночи язык еле шевелился.
— Я директором завода раньше работал в соседнем районе. Мы с приятелем начинали с цеха по производству мебели, потом завод открыли. Но конкуренты активизировалась, а мы в финансовых делах чайниками оказались, вот и обанкротились. Жена от меня ушла, не захотев жить с неудачником. Я даже запил с горя, ожесточился, винил весь мир. Потом, правда, дал себе волшебного пендаля, бросил пить, стал работать простым инженером. Потом решил, что могу начать всё с нуля. Теперь вот у меня снова цех по производству мебели. А сегодня я осуществил мечту — побыл Дедом Морозом, — улыбнулся он. — Кстати, я раньше пару раз заходил в «Лотос», слышал, как ты поешь. А сегодня ты вообще блестяще выступала. Тебе на сцену нужно, а не в ресторане петь. Ничего, что я на «ты»?
— Нормально. Нужно-то, нужно, — у Наташи не было сил спорить и что-то доказывать, — только вот никто красную дорожку пока не расстелил. Но я обязательно вырвусь отсюда, и ты ещё услышишь о певице Наталье Лиманской по телевизору!
Последняя вспышка окончательно лишила Наташу сил, и она уснула на сидении рядом с Максимом.
Виктор довёз девушку с сыном домой, помог занести в квартиру спящего мальчика и, как настоящий Дед Мороз, исчез с окончанием новогодней ночи.
Новый день вступает в свои права, новый год уже начался. Что принесёт он певичке Натали? Что изменит в её судьбе? Придёт ли Дед Мороз к ней и её сыну снова или волшебство новогодней ночи развеется как чудный сон? Кто знает…
А пока Наташа сладко спит, и во сне она стоит на сцене музыкального театра, ей рукоплещет зал, а среди зрителей прима Наталья Лиманская видит Максима, важного от гордости за маму, и… да, она не ошибается, Деда Мороза с букетом алых роз. Но, тс-с, это пока только сон…