Произведения

Осень. Запах урожая.
Кузов полон до краев.
Пыль. Машины, проезжая,
за собой увозят рев.

Жёлтый лист, из любопытства,
оторвался, полетел,
захотел воды напиться
и на лужу тихо сел.

«Я бы сел с тобою рядом,
только лужица мала…»
Лист осенний жёлтым взглядом
смотрит: «Что тут за дела?

Я дождусь сырого ветра,
поднимусь – и нет меня,
обо мне лишь вспомнит ветка,
что лелеяла меня.

Нет, прохожий, не товарищ
этой осенью ты мне,
только время зря теряешь
в этой синей стороне».

Я проник в слова глухие –
тихий шорох, ветра свист,
  точно правила иные
мне открыл осенний лист.

Я нагнусь и отраженье
взгляд поймает в вышине:
всё летит, летит в круженье –
и не помнит обо мне.

О войне вспоминает старый солдат,
по лицу пролегают дороги морщин.
Никуда не уйти от дымящихся дат.
ну, а рядом, в слезах, одинокий графин.

Он осушит стакан и закроет глаза,
и опять перед ним черной раною фронт:
канонада гремит – боевая гроза,
и в окопе лежит весь израненный он.

Дотянуться до фляжки и выпить воды –
не пробита еще, уцелела в боях.
И находит ладонь боевые следы,
и упругая жизнь оживает в руках.

В полусне перед ним фронтовая сестра,
поправляет бинты, а сама уже спит.
Из-за парты, наверное, только вчера.
«Ах! Жалею о том, что тогда был небрит».

Он плеснет из графина и выпьет еще,
и теперь уже сам еле держит слезу,
и не может забыть он тех розовых щек,
как весенний рассвет, и тугую косу.

Вдруг он вздрогнет от взрыва, как там на войне,
и окно от ударной волны задрожит,
и картина забытая вновь по стене,
угасающим пламенем, тихо скользит.

Он встряхнет сединой и послышится вздох,
он как с фронта вернулся в привычный уют,
снова мирная жизнь и родное гнездо…
Ну, а там за окном, был победный салют.

Старенький дом. Небольшие ступени.
В детство неспешно уходит крыльцо.
Помню – карабкался, как на колени
к маме своей, небольшим огольцом.

Там – огурцы, помидоры, картошка.
Вот и малина – задумчивый сад.
«Я поиграю еще тут немножко?»
«Время, пора собираться в детсад».

Как уходить не хотелось отсюда,
словно держал легких веточек свод,
ждал, что случится какое-то чудо…
Нет, не случилось. Тогда в огород

я пробираюсь, оттуда на крышу.
В пыльный чердак солнца лучик проник.
Мама кричит, до сих пор голос слышу,
память хранит удивительный миг.

Вот я иду, осторожно ступаю,
мама внизу и с тревогою ждёт.
Вот поскользнулся и вмиг улетаю,
точно Гагарин, в свой первый полёт.

В доме темно, на ковре растянулся котенок.
Дед прикорнул возле печки, дымится окурок.
Я просыпаюсь и щурюсь вначале спросонок,
будто игрок после шумных и радостных жмурок.

Отсвет от печки раскрасил белёные стены,
лампа чадит и мигает, на окнах гардины.
Стекла в узорах: рисунки, морозные темы,
старые замки и полные сил исполины.

Дом по ночам превращается в сказочный терем,
вдруг, оживая, летают полночные звуки,
а по углам поджидают, где черная темень,
жуткие страхи и чьи-то когтистые руки.

Только часы здесь живут без задержки дыханья.
Древнее время пронзило забытые стены,
медленным шагом прошло и его пребыванье
мне подарило преданий забытые сцены.

Я поднимаюсь и скрип половиц под ногами
будто вспугнул и развеял ночные виденья,
медленно в ночь уплывают они островами,
странной картины единые некогда звенья.

Отсвет от печки на стенах уже угасает,
пепел окурка – древнейших времен пепелище.
Всё на Земле, даже ночь, в этот час засыпает.
Время идёт и рассветные проблески ищет.

Сегодня я накрою стол,
друзья охотно соберутся.
Вино, и водка, и рассол,
смеясь, в стаканы дружно льются.

Стучит посуда – домино,
наш пир затянется за полночь.
И вот уж песенный минор
словами комнату наполнил.

Созвездья встали у крыльца,
блестят глаза, налью им тоже,
и серебристая пыльца –
ночной загар, блестит на коже.

Сошлись ушедшие года,
одни моложе, те постарше.
И кутерьма, и чехарда,
и нет порядка в этом марше.

Заря застанет этот миг.
Вот снимок, сделанный на память.
На нем прошедшее и мы,
и молодость смеется с нами.

Дверь закрыта. Идёт урок.
Перьев скрип, точно голос Марса.
Мы застыли, мы ждем звонок.
Вот он! Громом с небес раздался!

Парты дыбом, как льды весной,
крики, гам, посильней симфоний.
«Мяч под штангою! Навесной!
Санька врезал! Удар по форме!»

Школьный день ещё впереди.
Мы опять в ожиданье счастья.
Класс на месте. «Тихо сиди…»
Вот учитель. Мы встали:
«Здрасте…»

В природе – умиротворение,
солнце на месте и облака,
в каждом листочке – отдохновение.
Как там, в Евангелии… что там Лука…

Шмель проплывает, библейски-желтеющий,
жук тёмно-синий шуршит в траве.
Какая картина! Какое зрелище!
Мольберт и краски в рукаве!

Взмах рукавом и, как там сказано:
виденья, картины плывут рекой –
сюжет не библейский, а просто сказочный.
Кем это создано? Чьей рукой?

Спасибо, создатель, за день вечереющий,
за тёплое солнце, за облака,
за вечное небо, за ветер веющий…
И… что там ещё сказал Лука.

С неба алмазы на Землю упали.
Много… Поди собери…
Бросились люди – алмазы пропали.
Раз… два… три…

Их на ладонь положи – не заметишь,
видишь, пустая ладонь.
Если алмазы в пути еще встретишь –
лучше не тронь.

Лес распустился и радость у леса огромна,
счастье измерить пытается птиц вереница.
Так в океане играют и плещутся волны,
чайка летит и рискует назад не вернуться.

Лес распустился и новость видна отовсюду,
весь небосвод каждый листик стремится потрогать.
Словно от севера дальше, к зеленому югу,
в лес убегает, петляя, степная дорога.

Лес распустился и, точно единым созвездьем,
мощным порывом взлетает в открытое небо,
там исчезает и кажется, что в том же месте
так же, как лес, оживает и вечное небо.

Свет и улыбки несут посвежевшие лица.
Чистится город и пахнет одеколоном.
Где-то внизу, в подворотнях, забыв удалиться –
тени зимы погибают, зажаты бетоном.

На чердаках и деревьях видны отовсюду
птиц прилетевших знакомые старые семьи.
Окна сверкают и прячут на кухнях посуду.
Ласточка, правда, влетает в открытые сени.

Всюду весна и за городом даже дороги
стаи грачей на себе посидеть приглашают.
Черная грязь приютила музейные дроги
и не пускает домой к ароматному чаю.