|
Татьяна КАЙСАРОВА
СТИХОТВОРЕНИЯ
* * *
Намекни мне, Всевышний, зачем я на этих весах
неземных? Почему не умолкнут Сирены? –
Сколько сладостной горечи в их колдовских голосах!
Но привязанный к мачте узнал сладкогласию цену.
Не закончена жизнь. Торопливое сердце, молчи.
Столько странствий ещё до затерянной в грёзах Итаки.
Ворожит ипомея* над местом, где пали мечи
после той, роковой, лобовой и последней атаки.
Растворились века, замелькали садов паруса,
трассы дымная ось поднимается осью земною…
Обернись, Одиссей, загляни на мгновенье в глаза,
позабыв обо всём, и навеки останься со мною!
* * *
Зима к концу. Уже за середину
перешагнул замёрзший пешеход,
уже световорот подтаял льдину
моей реки в субботу из суббот,
в ту, предпоследнюю, когда по звуку
меня зима водила семь кругов,
и я твою вдруг ощутила руку,
не доходя до сна семи шагов…
Останься, не спеши… Тебе я имя
из древлерусских извлеку глубин:
возможно, назову тебя Владимир,
хотя зачем, когда ты – Константин.
Когда я не одна, когда февраль
сбивает к берегам обиды желчь,
я знаю, что стихов моих эмаль
способна заморозить и обжечь.
* * *
В объём тенистого пространства
с давно остывшего крыльца,
влететь в весеннее убранство,
краснее красного словца.
Ещё не ощутив остуду,
скользнуть под влажный небосвод.
от всех досужих пересудов,
и от назойливых острот.
В душистой пропасти черёмух
очнуться, слиться, задышать,
увидеть неба синий сполох,
услышать, как замрёт душа…
И взглядом догоняя стаи
обласканных Россией птиц,
понять, что и они не знают
предела мира и границ.
* * *
Память: русская равнина,
лог, туманная низина,
гребень леса, дух костра,
сон из детства, прятки, Нина –
незабвенная сестра.
В штопаной авоське лета
воздух добела нагретый,
грозы, радуги, ветра,
в тополиный пух одеты
золотые вечера.
Слово каждое волнует…
Вздохи, шепот, поцелуи –
в каждом привкус ворожбы…
Позабыто всё, что всуе –
синь на краюшке судьбы!
Время моё
Потеряю тебя,
загулявшее время моё.
Ты, как пьяный купец,
рушишь хрупкую утварь планеты:
закипают ручьи,
полыхают сады и жнивьё ?
серый пепел и пыль,
обезумев, летят против ветра.
Там, в пустых небесах,
не рождённые дети твои,
что покинули мир,
повинуясь неведомой воле ?
растворились, как дым,
в человечьей слепой нелюбви,
навсегда задохнулись
глухою предательской болью.
Я тебя отпущу,
окаянное время, ? Прощай!
Навсегда затаю
опалившую сердце обиду,
Чтоб не вспомнить тебя
никогда и нигде, невзначай ?
пусть холопы твои
отпоют по тебе панихиду.
* * *
Меня не узнаёт пространство:
не видит свет, не чует тьма,
храпит квартал, устав от пьянства,
затарив злобой закрома.
Мой друг «Никто», в потёртом фраке,
давно в упор не узнаёт,
как привидение, во мраке,
толпа безродная живёт.
Соседи манию истерик
включили в жалкий рацион ?
безумие не ищет берег,
как тишину не ищет звон.
В запретной зоне отчужденья,
В своем непознанном краю,
я, как в последнем сновиденье,
в горящем ельнике стою.
* * *
Волчица ночи – черная молва,
послушница в устах безумной черни,
мне, нелюбимой, льстят твои слова,
глумясь и скалясь, захлебнись, отвергни!
Мне всё равно, я принимаю мир
с тобой и без тебя – с любым обличьем.
В тревожном небе, в жерлах черных дыр,
читаю всё – там ничего о личном…
Быть может скоро млечная река
пробьёт протоки в дебрях запредельных,
как пробивает тьму невзгод строка,
хотя об этом позже… и отдельно…
Прольётся свет и обозначит даль,
очистится душа и станет белым
февральский скит, и вымерзнет печаль,
и отстраненность будет править телом,
но до поры, до белого огня –
невидимого глазом рубикона,
за коим сгинет черная молва,
не долетит ни ропота, ни стона…
И кто-то, раздающий благодать,
уже не обойдёт своим участьем.
До первых перемен рукой подать!
Не мной монетка брошена на счастье
в попытке уберечься от судьбы.
Уже горит неведомое слово,
не принимая знаков ворожбы,
не ожидая случая и зова.
Взойдёт, неотвратимо, как рассвет,
и станет от дождей свежо и ново,
задышит, задымится первоцвет –
ещё никем не сказанное слово.
* * *
На белые лотки выкладывая сельдь,
ты соль земли приманиваешь к соли
её увядших жабр.
Вздыхает море, меченное Богом
небесной солью.
Солью солениц, в печи прогретых
«чистым четвергом», спасёшь ли душу
от пустых наветов?
Лоснится сельдь, скользят лотки…
В солёных взглядах – горечь
пока невыпитого пива.
День близится к концу,
как жизнь, что солона
от горечи хмельной.
Белеют облака,
как соль в солонке.
* * *
Мигнёт востоку спелая звезда,
и будет сниться быль и небылица,
и замелькают в темном оке птицы,
гирлянды фонарей и города…
Вбирая темный мёд твоих ночей,
Италия, усну на побережье.
Песок остывший, шелковый, ничей
стал только мой и потому так нежен.
И пусть кому-то снятся январи,
пустынные дворы, где снег хозяин, –
Италия, замри и отвори
все выходы в миры твоих окраин.
Взметнулась птица – то судьба моя
внезапно приняла её обличье,
и с берегов другого бытия
о чём-то вдруг поведала по-птичьи:
о том, что будешь Ты, и твой приход
подарит счастье и разбудит слово,
и италийской ночи звёздный мёд
уже для нас двоих прольется снова.
* * *
Не читаю убогих сказаний о злых временах.
Там темно. Всё былое – враньё на продажу.
Бог просеял сквозь мелкое сито и землю, и прах,
а провидцы лукавят и путают пряжу.
Вновь родиться? Но тесно на этой земле!
Быть крылатой и вовсе не хватит простора…
Вижу свой отпечаток на мутном оконном стекле –
мой единственный след от победы, любви и позора.
Обучусь колдовству, обозначу спасительный круг,
отыщу карандаш, а потом, если будет охота,
напишу пару строк и невольным движением рук
отпущу к небесам, чтобы дольше следить за полётом.
|
