Произведения

Под ногами всё та же плитка из детства,
И в подъездах всё тот же запах.
Ураганю меж сосен, а после – месса.
А потом малолетний папа –
Мой же собственный – словно мелькнёт за углом,
Какого при нём ещё не было вовсе.
Скажет: «Давай, ребёнок, не бойся:
Станем котами и к Богу пойдём.
Прямо по плитке... Из Немана Он
Бережно небо ночное выносит».

Не отходи от дома далеко:
В миру покойных будд и гамаков,
Качающих пустынные ветра,
Без дома – мрак.

Пусть дом снесён. Ты рядом пребывай,
Не упускай из глаза* даже край
(*того, который кроется во лбу),
Войди в трубу

И тихо ляг у двери взаперти.
Свои – придут. Они уже в пути.

B старом углу населённого пункта 
С ветром сошлась недобитая дева 
Ноет и ноет без толку и бунта 
Ветру во все сточетырнадцать раковин 
Страшных ушных – о судьбинских каракулях 
Всё исчеркавших справа налево
...Ветер вжимаясь в околицу – стоп 
Не ощущает ни глотки ни стоп 
Только судьбину-судьбину-судьбину 
Деве лицо зачеркнувшую сыном 
Сыну лицо почеркавшую славой 
Ветру пришившую раковин много 
Вы-хло-па-ми и солярой отравленных 
Ну хорошо хоть ветер без рога 
Да без копыт и без рога

Длится ещё УЖЕ,
Раз не пришло Совсем.
В чортовой чорной сырой полосе
Ловит оно ужей...

Ползая, ползая на животе,
Шлёпая пО полу языком.
Много придумано всяких затей,
Но от этой несёт холодком.

Всех бы ужей – собрать.
Всё-таки что-то есть
В каждом. Банально, но это – рать.
«Ну совсем уж как в сказке. Да брось ты, Кать.
И за что они биться должны и скакать?
Им бы, гадинам, просто поесть».

...ты сказало: «скакать»? Одиозная дурь.
Отойдём уж совсем и покурим.

Чортова чорная сюр-полоса
Съехала вбок, уезжающий за –
За горизонты тел,
Вот и пришёл предел.
Вот уж совсем настал
Высший гляди астрал.
Взлётных полос открывается даль...
Словом, ещё полетаем

Так худой, молодой и живой человек
Водит за руку мёртвую деву
И отходит от кассы, не взямши чек,
C лаской глядя в пустое лево.

Cыграй вслепую в дурака,
Пока не рухнет тайный свод
Чужих непонятых невзгод,
Сжимающих твои бока,
На темя давящих, как зад,
Какой насиловали сто,
А может, двести лет назад
(Он был мальчишеским, а что?)
Он был чужим, но это свод
ТВОИХ мучений, идиот.

...ты выйди в поле, выходи,
Попей в траве валокордин,
Распутан домик диких травм
Чужих... плети теперь из трав,
На старость глядя без оправ...

И станешь мудр.
И будешь прав.

Детство его пролежало под поездом,
Резавшим душу – спасибо папаше
(«Ты набирайся, сынуля, запоем прям –
Храбрости-выдержки»). Сделался кашей.

Скоро полтинник, а шаркает с юности,
Добрый зануда. «Давай же, расти.
Встань из-под поезда...»
«Поздно-то, поздно.
Лучше давай...
посидим
на пути».

Болела голова, и то – с трудом, 
А город задыхался от июля, 
И дни тянулись, медленно тянулись, 
Но вот, в один из них ворвался – гром.

И ливануло, очищая вмиг 
Листву и тротуары, ветки, души... 
Жара – в плечо июлю плачет клушей, 
А летний город снова полнолик.

Стоят дома у длинного стола 
Блестящей мостовой – и вволю дышат, 
И воду пьют, а небосвод – всё выше, 
Всё выше золотые купола.

И дождевые слёзы по стеклу 
Ещё струятся на ладонь карниза, 
А город между тем в своих эскизах 
Нанёс огни на бархатную мглу…

…И с неба сон спускается к Москве. 
И не осталось боли в голове…

Я давно тут лежу, я сливаюсь с пейзажем,
Потому и не бьют, не доходит до кражи:
Все карманы изнанкой наружу глядят,
А под ними – алмазы лежат, мармелад...
По спасению мира инструкция там –
По частям, по частям. Под карманами, мам.

Мам, ты помнишь, что я коренная москвичка?
Мой пейзаж расплывается, ставлю кавычки,
Все равно не «пейзаж», а машины и ноги...
Коренная... не встану...
вросла...
пусть...
живут...
По спасению мира инструкция в роге
У кого-то застряла (кусочек... порву
Остальные).

Oднажды нестрессоустойчивый сыч
Набрёл в темноте на большую табличку,
Гласящую: «Далее вам воспрещён
Ногами проход. С уваженьем, Совком».

Табличка заткнулась, а пеший сычок,
Не чувствуя больше в себе кровотока,
Поёрзал крылами и воздух пронзил.
...к табличке подкатывал новенький зил.

Услышав про ноги – колёсами тряс.
Табличке не нравился этот показ.

Ни денег нет, ни злости, ни любви... 
Нацеживай по каплям эти строчки, 
В далёкие галактики плыви – 
Туда, где оживают одиночки. 

Плыви, сочись уныло сквозь бетон
И сквозь пустОты с привкусом чифира,
Что нервно ловят каждый божий сон
Оставленного за плечами мира. 

И возвращаться поздно. Умерла
Вспять обращённая нелепая стрела.

Спи, угрюмый мальчик,
Жди свою вакханку,
Ту, какую жальче
Прочих спозаранку.
Спи, а счасте будет –
В сковородке бритой
Посреди прелюдий
На обмылках быта.
Сядете на велик
В подранной простынке
И назло метели
Поскрипите к рынку.

По дороге между окнами – вовнутрь и друг к другу
Повернувшимися, ласково мигающими звонко,
Согревающими кактусы у стёкол, всходы руккол,
На дорогу не глядящими, дорога – как мошонка,
Да, как будто неприличное какое-то, проказа,
Нет, дорога эта чести не достойна, кто-то ходит –
Тот кто ходит по дороге кособокой в четверть глаза
Замечает не окошко, а юродивого, вроде...
И юродивый кому-то 
Сообщает: «Фу-ты ну-ты,
Здесь надрывное веселье
Листья красные поселит,
Листья жёлтые рассыплет,
Прокричит убитой выпью,
Пустоту собой разрежет...
Проходи тут непореже».
...кто-то внял и вбок пошёл.
Прячьтесь, окна, в тыщу щёл.

Тяжела дорога к Боженьке,
Чуть расслабиться пора.
Пожирая бога Ра,
Почесать усталы ноженьки
Собираюсь до утра,
Прикусив больного ёжика,
Что как резаный орал,
Обескоженный...

Последний раз спуститься в погреб, высветить чертей,
Услышать ядовитый смех, и баста…
Взорваться, отлететь к черте глазастой,
Из фонарей составленной черте.

Отхаркнутый остаток жизни – тает за кормой,
И вот уж ни кормы, ни даже киля,
А только воды леденящей были,
Великой, оглушающе немой.

И напевают, вниз слетая, старые бинты,
Что не было чертей на самом деле,
То лишь пустоты во вселенском теле,
Но нет на самом деле пустоты.

…светись и ты.