Произведения

Какой же бело-синий март в садах невьянского посада!
Тяжелой тенью на снегу лежит чугунная ограда,
На искаженном завитке искристо-снежный блик вороны,
Кому-то в синих небесах кривая башня шлет поклоны.
Случайный день, случайный март, изгиб дороги невеликий
И вот уже глаза в глаза монастыря святые лики.
Глаза в глаза, душа к душе просить прощенья и участья,
Не за себя просить, за тех, кто не виновен в нашем счастье.
Просить… И молча покупать свечу-кулич для близкой пасхи,
Чтоб этот бело-синий день хранить на кухне без огласки.

Брожу по аллеям, как франт позапрошлого века,
Далекий от роллеров и ноутбуков «Три Джи».
Брожу, словно тень, и пытаюсь найти человека,
Который без фальши готов это время прожить.

Почти Диогеном я выгляжу. Глупо, наверно,
Вот так вот при свете неона бродить с фонарем,
Сжигающим душу и пахнущим, в общем-то, скверно
Как чей-то талант от безденежья сданный в наем.

Брожу по аллеям времен, у веков на излете,
Где дети как жизнь выбирают покупку обнов
И тупо на книгу глядят в дорогом переплете,
Чтоб автора так не по-русски прочесть: «Тургенёв»

Солнце плывет по реке. Я движеньем привычным
Пяткой касаюсь легко водяного свеченья.
Поиски Бога мне кажутся делом обычным,
Если ногой ощущается Жизни течение.

Есть ли во мне хоть немного, хоть капля от Бога,
Чтобы дойти по реке до религии новой?
И посмотреть, как хозяйка пятнистого бока –
Щука плотву караулит в тени тростниковой.

Жизней ловцы восседают на офисном стуле,
Детям дают автоматы из черной пластмассы
Целить в меня, и я вижу в игрушечном дуле
Смерть на войне интересов коммерческой расы.

Кто искушает меня в стихотворной карьере?
Сборник, двухтомник, возможно, участие в съезде…
Душит меня воротник как петля в Англетэре,
Сердце разорвано пулей в Лубянском проезде.

Богу об этом я буду рассказывать долго,
Облако пеня ногами босыми, как в детстве.
Мы посмеемся над поиском смысла без толка
И промолчим о полученном Смертью наследстве.

Ну, не пишется, нет. Издеваясь, глядит
Пустотою в лицо мне страница.
Надо было с утра, ощутив, что болит,
Пастернаком опохмелиться.

Ночь бессонная. Книжки потрепанный срез
И дурманящий дым стихотворный.
И размеренным тактом звучит полонез
Вместо сладкой настойки снотворной.
Заполняет меня до стеклянных зрачков,
До звенящей внутри карусели
Скрип летящих саней, мягкий цокот подков
Подмосковной февральской метели,
Как метался, стучался во все ворота
Белый призрак ее вестового…
Но не тот снился город, и полночь не та,
Только мне не сулили другого.
И тянул меня омут рифмованных фраз
Сквозь ряды типографских отметин,
Как петроглифы, древний языческий сказ
О приходе хвостатой кометы.
Это сон? Или явь? Мы смешали давно
Все, что жили раздельно и слитно,
Чтобы пить, задыхаясь, как воздух вино,
Даже если бокалов не видно.
В сером свете забыться в холодном бреду
И услышать миров отголоски.
И невольно во сне разметать как беду
Черновые немые наброски.

Город нахохлен сердито,
Улицы втоптаны в грязь.
Небо по лужам разлито -
Серая синяя бязь.

Ветер сырой и голодный
С крыши срывает настил.
Силится пес беспородный
Счастье в помойке найти.

Листья, как мертвые души
На деревянном крюке.
Осень безжалостно душит
Радость в своем кулаке.

Солнце встает между сосен,
Чтобы в зените застыть.
Надо любить эту осень,
Надо ее пережить.

Слово
застряло
в зубах как конфета.
Сладкое,
словно
из детства ириска.
К нёбу
прилипло
строкою из Фета,
шелестом
легким
ветвей кипариса.
Слиплось.
Не хочет
быть стихо
творением,
матом,
абстракцией,
просто
звучанием.
Дайте мне
В руки
Перо Поколения.
Мне
не для творчества,
для
ковыряния.

Ловлю дыхание зимы за воротник.
Немеют постепенно нос и руки.
И даже кажется, что лед уже проник
Осколком в сердце – вестником разлуки.
Как не люблю зимы обильный снегопад,
Галопом по сугробам по колено.
Бегу и падаю, и будет мальчик рад,
Который лепит бабу вдохновенно.
Из под ведра колом торчит морковный нос.
Мой нос уже почти того же цвета
И тихо швыркает как сломанный насос
И явно не излечится до лета.
Зависли в холоде стихи, замерзли влет.
Ни строчки не рождается, ни рифмы.
А мы скользим и падаем на лед,
Толкая Жизнь, как древние Сизифы.
Под это снег так сладко можно спать
Декабрь, январь, февраль, начало марта.
В моей берлоге - стылая кровать,
Медвежьего мне нет сегодня фарта.
Транжирить время и транжирить жизнь
Так хочется, когда вокруг все мерзло,
Ловить за хвост пустые миражи
Ломая мачты и гребные весла.
Не знать, не помнить и не понимать
Что жизнь свои потом расставит точки.
А вдруг не хватит жизни дописать
Последнего стиха четыре строчки?

От пристани отходит пароход.
Волна его медлительно качает.
И он уходит в даль под крики чаек,
Опасный миновав водоворот.
На пристани – ребенок лет пяти
Прощально машет легкой бескозыркой,
Другой рукой держа кармашек с дыркой,
Чтоб наземь карамель не растрясти.
Его бумажный первый пароход
Счастливо миновав ручьи в канаве
И девочку в большой смешной панаме
Уже по речке юности плывет.
Все в даль от дома русла юных рек
Несут кораблик, отдыха не зная.
А он же, парусами прирастая,
Поймать стремится ветры зрелых лет.
И вот уже горчит морская соль,
Кораблик вырос, вскормленный волнами,
И алыми в закате парусами
Манит мечтами юную Ассоль.
И сквозь шторма и штили много дней,
Съедая расстоянья океанов,
Рождая свет, залечивая раны
Кораблик возвращается в ручей.
И выловленный мной однажды днем
Кораблик сдаст потрепанные флаги,
Чтоб высушенный солнцем лист бумаги
Смог снова стать бумажным кораблем.

Я странный тополь. Старый... Молодой...
Узнаешь годы – лишь спилив под корень,
Там будут кольца – пусто, счастье, горе –
Напоенные жизнью как водой.

Я буду ждать явления стихий:
Дождей из грусти, мудрости осенней.
И ветер-озорник меня разденет,
Сорвет мои созревшие стихи.

И будут листья падать неспеша,
Искать свои мелодии и ритмы
В гортанном крике, шепоте молитвы...
И в каждом из листов - моя душа.

Кому нужны опавшие стихи?
Их ветром разметало по аллеям,
Нога на них ступает не жалея.
Их крики невесомы и легки.

Кому нужны опавшие стихи?

Паутинку осеннюю ветер несет бережливо
Как примету далеких, а значит, сырых холодов.
И стоит обнажено под берегом скромная ива,
Охраняя пустынной остывшей реки молоко.

А рябина горит переспевшим до горечи соком
И на фоне сплошной желтизны незаметна пока.
Для нее первый день октября не является сроком,
За которым считают, что с летом расстаться пора.

А зима снова явит суровый уральский характер,
Надышав нам на теплые стекла узоры свои.
Будет снег огребать у домов замерзающий трактор,
Очень громко рычащий на фоне безмолвной зари.

Я оденусь теплей и отправлюсь с пакетом за хлебом
И на миг задержусь в занесенном снегами дворе,
Где рябина горит, напоенная солнечным небом,
И хранящая память о теплом своем октябре.