Произведения

С грустью и печалью думаю о том, что биологические законы неотвратимы. Уходят в иной мир ветераны Великой Отечественной войны, участники боевых действий, труженики тыла, а теперь и дети войны, которым сегодня далеко за семьдесят.
Они уходят, и каждый из них уносит в небытие свою войну со всем пережитым и выстраданным. Уходит чувственное восприятие очевидцев того грозного, трагического и героического времени.
Мое малолетство пришлось на годы Великой Отечественной. Эпизоды ее – не ручаюсь за их хронологическую последовательность – навсегда пропечатались в моей памяти, как наскальные рисунки ушедшей эпохи. Перед моим мысленным взором они возникают в мельчайших подробностях. Я слышу далекие приглушенные звуки войны, осязаю ее запахи, вижу цветовую палитру давно прошедших событий. Но как рассказать об этом молодым, чтобы они сердцем их прочувствовали то, что мы пережили?

На берегу малой речки рядом с нашей дачей ловлю со сходен рыбку с соседскими мальчишками Витей и Вовой. Клева, по сути, нет, и мы обмениваемся недовольными репликами на сей счет. Неожиданно Витя просит меня рассказать какую-нибудь историю войне с фашистами. Учительница дала задание на лето записать рассказ ветерана.
– Какой я тебе ветеран?! – удивляюсь я. – Знаешь, мне тогда вдвое меньше лет было, чем тебе сейчас. Впрочем, кое-что рассказать могу. А сам думаю: «Вот и настал мой черед делиться воспоминаниями о войне».
Вокруг нас тишина и покой, легкий плеск воды под мостками. В лесополосе словно заведенная кукует кукушка. Ласточки стремительно чертят пространство над водой, резко ломая направления полета. Высоко в небе идет на снижение пассажирский лайнер, и рокот его реактивных двигателей доносится сюда как добродушное ворчание далекого грома. Оно не может нарушить благодать окружающего нас мира.
И тут я вспоминаю небо ранней осени 1941 года. Я вижу по-военному сурово ощетинившийся Ростов-на-Дону, уже много раз бомбленный, а моя тетка Наташа ведет меня за руку по Пушкинской улице. Очередной авианалет застает нас вдали от дома. Тревожно воют сирены оповещения, и люди бросаются в разные стороны в поисках укрытия.
Крупная грудастая тетка с короткой стрижкой и повязкой на рукаве направляет нас на бульвар. «Быстрее!» – торопит она строгим голосом. На бульваре выкопаны окопы в виде щелей. От прямого попадания авиабомбы они не спасут, зато защитят от осколков и взрывной волны.
По осыпающимся земляным ступеням мы с теткой спускаемся в ближайший из них. Я вижу сидящих на корточках женщин и детей. Они молча теснятся, освобождая для нас место. Со дна окопа виден узкий сегмент светло-синего неба с белым облачком. Наши испуганные лица устремлены вверх в напряженном ожидании. Издали с западной стороны приближается давящий гул армады самолетов, как будто сверху на город накатываются тяжелые асфальтоукладочные катки. Внезапно в небе возникает резкий звук  пикирующего звена самолетов, который расщепляется на нестерпимо воющие, свистящие звуки падающих бомб. Они все громче и все пронзительней сверлят мозг. Люди в окопе вжимаются в землю и друг в друга, как будто у них нет костей.
Каждому кажется, что бомба устремлена прямо на него, и нет предела ее нарастающему вою. Но тут содрогается земля, слышен мощный взрыв, затем несколько других в отдалении. Сверху сыпется земля, закладывает уши, раздаются крики, плач, радостные восклицания спасенных, мимо которых только что пронеслась смерть.
После сигнала отбоя выбираемся наверх. Я вижу, поблизости горит трехэтажный дом. Бомба проломила крышу и взорвалась внутри. Фасадная стена с двумя балконами вывалилась на тротуар. Острый запах гари и чего-то едкого противно забивает нос. Возле развалин дома суетятся и кричат люди, кого-то выносят на носилках, два человека без признаков жизни лежат на земле. Из окон первого этажа выбрасывают узлы с вещами, а в воздухе кружат и оседают хлопья черного пепла.
От всего пережитого и увиденного оглашаю пространство вокруг безутешным ревом. Это уже привычный рефлекс.
Тетя Наташа уводит меня прочь от разбомбленного дома и пытается успокоить, а когда это не получается, строго одергивает.
– Прекрати истерику, – требует она, – ты цел и невредим. А люди лишились крова. Среди них есть раненые и убитые. К сожалению, мы не можем им помочь, а ты своим ревом и подавно. Запомни, когда приходит всеобщая беда и разор, надо забывать о капризах и жалости к себе любимому. Надо учиться стойкости и помогать друг другу.
– Вот такая история. – заканчиваю свой рассказ и добавляю: – Впрочем, ребята, урок моей тетки годится на все времена.
Мальчишки молчат и о чем-то размышляют. И тут я вижу пляшущий на воде поплавок.
– Клюет! – кричу им. На сходнях возникает суета, Вова дергает удочку, и в воздухе на крючке трепещет жирный карась… и мы возвращаемся в мирную жизнь.

Накануне празднования 70-й годовщины Великой Победы на встрече со студентами молодой розовощекий крепыш в очках просит дать характеристику, что такое «фашистская оккупация» в нескольких словах.
– В двух словах, говоришь, – повторяю вопрос парня. – Ну что ж, изволь – это: голод, холод, темнота и страх. Особенно страх от полной беззащитности. Страх, въевшийся во все поры организма и постоянно пульсирующий. Он то отпускает, то растет так, что все внутри сжимается и хочется забиться как таракану в щель или стать невидимым. Чтобы впасть в такое состояние, достаточно услышать резкий стук в дверь, громкую речь завоевателей поблизости, скрип тормозящего грузовика, грохот сапог и бряцанье оружия немецких солдат. Конечно, в оккупированном городе выпадало счастье достать продукты и наесться досыта, летом и осенью было тепло, да и в сутках не все время темное. Но в моей памяти оккупация осталось именно такая: голод, холод, темнота и страх.
Много жестокого, травмирующего психику ребенка довелось увидеть. Я видел расстрелянных мужчин и женщин. Их тела бездыханно лежали на тротуаре возле стены обгоревшего пятиэтажного здания.
– Кто это? – спросил я.
– Это безвинные люди, – объяснила мама. – На свою беду они оказались поблизости от этого места в роковое для себя время, когда фашисты хватали первых попавшихся заложников, чтобы затем расстрелять в отместку за убийство германского офицера.
Оккупационные власти несколько дней запрещали убирать трупы, чтобы запугать население и сломить его непокоренный дух. Свой новый порядок они утверждали с помощью одного аргумента – смерть за любое непослушание.
Возле нашего дома располагался небольшой сквер, куда мы бегали под водительством более старших ребят. В одну из прогулок я почувствовал что-то неладное. У входа в сквер между двумя большими деревьями на их ветках был закреплен рельс, и на нем висели в петлях с вытянутыми шеями двое мужчин, одна женщина в длинной юбке и щуплый паренек. Ветер шевелил их тела, прихваченные морозом, и они медленно поворачивались то в одну, то в другую сторону, как будто мертвые хотели осмотреться вокруг своими остекленевшими глазами.
– Марш отсюда! – прикрикнула на нас женщина, оказавшаяся поблизости. – Чего уставились! Это вам не цирк! Быстро по домам!
– Ба-н-ди-тен! – прочитал по слогам двенадцатилетний Колька надпись на картонке, прикрепленной к груди повешенного.
– Это не бандиты. – зло сказала женщина. – Это – герои-подпольщики, которые не покорились врагам… а теперь марш отсюда!
Долго потом меня не оставляла увиденная картина. Особенно в душу запал подросток, который перед смертью ухватился руками за петлю, да так и застыл, поджав коленки к животу, не в силах ослабить удавку петли. Довелось мне увидеть, вернее услышать облаву на нашей улице. Крики обезумевших людей, лай немецких овчарок, топот кованых сапог, выстрелы. Мама запретила подходить к окнам, чтобы уберечь от шальной пули. А мне хотелось от страха забиться под кровать.
Но все эти и другие страхи поблекли перед ночью, которую пришлось пережить одному в нашей комнате. Маминой подруге тете Марусе необходима была операция. Хирургу с трудом разрешили ее сделать, но только ночью. Днем больница обслуживала приспешников оккупантов и полицаев. Медперсонала не хватало, и мама вызвалась помочь врачу. Меня же не на кого было оставить.
Я хныкал, ходил за матерью по пятам и умолял ее взять меня с собой. Но это было невозможно. Мама посадила меня к столу и сказала, что я уже большой мальчик – это в шесть неполных лет! Накануне она раздобыла две горсти муки и испекла лепешки на постном масле. Она поставила на стол тарелку с ними, налила воды в кружку и зажгла каганец, фитилек которого освещал только небольшое пространство вокруг.
– Поешь лепешки, – наставляла она, – а когда каганец погаснет, ложись спать одетым. Печь к утру прогорит, и станет холодно. Вот тебе букварь, повторяй слова, которые мы вчера учили. Все, – заторопилась она, – пора! Надо попасть в больницу до комендантского часа. Заснешь и не заметишь, как я вернусь. Мама крепко поцеловала меня, смахнула слезу и быстро выскочила из комнаты. В коридоре прозвучали ее шаги, хлопнула входная дверь. Я остался один в комнате с незапертой дверью.
Чтобы приглушить страх, я принялся есть лепешки. В другой раз они показались бы мне вкусными как пирожные, но в данный момент ничего не ощущал. Я съел лепешки и выпил воды из кружки и тут же вцепился в букварь. Мама учила меня буквам русского алфавита и составлять из них слова. Книга была открыта на том месте, где мы остановились. На одной странице был нарисован дом с крыльцом, а возле него играли дети. Ах, как хотелось мне оказаться сейчас вместе с ними! На другой странице разворота на ветке дерева сидела нарисованная ворона с сыром в клюве, а под ней на земле облизывалась лиса.
Мне уже читали басню Крылова о глупой вороне.
– Читай! – торопила меня мама.
– Ды…ом…мы… – читал я.
– Что это? Скажи слитно слово.
Но мое внимание отвлекла лиса и ворона с сыром в клюве, вкус которого я совсем забыл.
– Ну, – торопила мама, – д-о-м. Что это?
– Сыр, что ли? – ответил я.
– Балда! – смеялась мама. – Какой балда!
Воспоминание о вчерашнем занятии пронизывает меня жалостью к самому себе. «Балда, – сокрушаюсь я, – почему вместо дома сказал сыр? Потому мама оставила меня одного. Я никому не нужен.
За окном совсем стемнело, на улице стихли звуки, только за стеной шуршали мыши. Каганец зачадил и совсем уменьшился в размере. Теперь уже в комнате сгустилась тьма. Я успел забраться на кровать, как в тот же момент огонек погас. На подушку не лег, а свернулся калачиком в противоположном конце кровати и закрылся с головой одеялом. Но тут же высунул лицо, иначе не услышишь, если кто-то будет подкрадываться. Я всхлипнул и тут же затих – нельзя никакими звуками выдать себя. Забиться под кровать не решился, так как слышал от кого-то, что в наш двор повадился лазать хорек, который загрыз крольчонка. Не хотелось встретиться с ним. В темноте, которая так уплотнилась, что можно было потрогать ее рукой. Мне показалось, что стены комнаты исчезли, и я оказался во мраке, покрывшем всю землю. Все реальные и мистические страхи, которые преследуют человека всю жизнь, навалились разом. Мой отуманенный мозг стал проецировать видения, и я увидел много мертвых людей, которые лежали нескончаемыми темными буграми. Вокруг хороводили какие-то чудища и бесполые злые духи, которых согнали отовсюду фашисты в касках с автоматами в руках. Я слышал их гогот, пьяное веселье и выкрики команд. Еще минута, и вся эта нечисть набросится на меня. На мгновенье темноту озарил красный отсвет, который возник откуда-то снизу как из самой преисподней. На самом деле это выпал на поддон не сгоревший уголек – последний привет угасающей печки.
«Все! – пронеслось в моей маленькой голове. – Это конец!» Я зажмурил глаза, обессилено затих и… провалился в спасительный сон.
Когда открыл глаза, за окном было светло. Весело потрескивала щепа в печке, пахло дымком. Мама растапливала угасшую печь.
– Проснулся, сынок! – ласково приветствовала она меня. – Сейчас тебя покормлю. Я достала вареное яйцо. Ты молодец, мой маленький мужчина.
Я с удовольствием потянулся. Кошмары ночи улетучились, и вновь возник наш маленький теплый мирок, иллюзорно защищенный от грозного мира, на самом деле хрупкий, как яичная скорлупа.
Но, главное, со мной моя мама. Она целует меня и убежденно говорит: скоро Красная армия победит фашистов и освободит нас. Тут у нее по лицу катятся слезы. «А Маруся померла. – печалится она. – Врач не мог ее спасти: ни необходимых лекарств, ни оборудования, ни подобающих условий для операции». Еще одна жертва, так и не дождавшаяся освобождения. Сколько смертей и горя принесли в нашу страну незваные завоеватели.
Нам повезло, как и многим другим, кто дождался освобождения Великой Победы и продолжил жизнь и свой род в свободной стране.
А в моей памяти навсегда остался кошмар той ночи в оккупированном городе. Он остался как олицетворение мрака средневековья и варварства, в которые хотели повергнуть моих соотечественником и всю Европу вооруженные представители культурного, цивилизованного народа, одурманенные нацистской пропагандой и возомнившие себя расой господ.
Но ничего у них с господством не вышло. Не на тех нарвались!

Так случилось, что старикам Миловым пришлось расстаться со своей любимицей – беленькой пушистой козочкой по кличке Галочка. Козочка была послушная, доброго нрава, с шустрыми, все подмечающими глазками.
Размеренно и ладно текла их жизнь на хуторе в собственном доме с приусадебным участком, пока не заболела хозяйка Валентина Ивановна.
Дети отвезли ее в городскую больницу, где ей пришлось срочно удалить желчный пузырь. После операции начались осложнения, и она надолго застряла в стационаре.
Обихаживать козочку и прочую живность: кур, уток, собаку и двух кошек – выпало на долю хозяина Ивана Васильевича. Дочка с зятем приедут в субботу или воскресенье, редко когда с ночевкой, привезут гостинцев – вот и вся помощь. С хозяйством старик кое-как справлялся, а с козочкой затруднение вышло: не дает себя доить – и все тут.
Хорошо, соседки посоветовали Ивану Васильевичу надеть женин халат, а голову повязать косынкой. Зрелище еще то: небритый, из-под косынки выбиваются седые вихры, крупный нос торчит – пират, да и только! А козочке в таком обличии по сердцу пришелся, и надои пошли, как обычно, до трех литров в сутки.
Наконец Валентина Ивановна вернулась домой, однако врачи прописали ей строгий режим: никаких наклонов, приседаний, тяжестей свыше килограмма не поднимать и все такое прочее. А старика то ли от перегрузок, то ли от сквозняка радикулит скособочил, нога разболелась – старая рана дала о себе знать. По утрам живность ухода требует, волнуется: козочка в загоне мечется – «на пастбище выводите!», мелкие обитатели у порога дома собираются – есть пора, а старики медленно недуги свои перебарывают, чтобы встать. Как только дверь наружу приоткроют, здоровенный пес Рэй от радости с ног сбивает. Спасибо, соседка Лида взялась им по утрам помогать, а то хоть караул кричи.
Приехали в субботу на своем «Ниссане» молодые, дочь Светлана с зятем Виктором, менеджером крупной компании, и стали всей семьей совет держать, что делать и как быть. Виктор, бывший борец с раздавленным о ковер ухом, сразу тон задал: «Первым делом, – сказал как отрезал, – Галку надо хорошим людям отдать – вот вам и облегченье!»
Валентина Ивановна – в слезы, и Светлана, глядя на нее, тоже всплакнула: «Жалко, – сказала, – отдавать такую козочку, молоко какое у нее полезное». А Виктор в ответ: «Бросай работу в банке, переезжай на хутор и ухаживай за козой. А не хочешь, тогда ищи, кому ее пристроить».
Иван Васильевич в разговор не вступал, но тоже к этой мысли склонился. Он много на своем веку повидал и не одно расставание пережил, потому тяжело вздохнул и во двор вышел.
– Нет, – заявила Валентина Ивановна, – свою козочку просто так не отдам. Я ее растила, холила, труда сколько в нее вложила, а теперь отдай кому-то задарма? Нет, не согласна я!
В то время, когда эта история приключилась, в стране прошла деноминация денежных знаков и десятитысячная купюра превратилась в тысячную. Так вот, Валентина Ивановна определила стоимость козочки в тысячу рублей: «Дешевле чем за эту сумму Галочку не отдам!»
Пошла Светлана по хутору предлагать козу и через час ни с чем вернулась. «Нет покупателей, – сказала. – Наверняка мама такое условие поставила, чтобы с Галкой не расставаться. Я, правда, до конца хутора не дошла, где баба Маня с внуком Анатолием в развалюхе живут. Его в армию из-за скудоумия не взяли, а родители убогого к бабке жить спихнули. Ходит он по поселку, воробьев из рогатки стреляет, как пацан сопливый. Бабка с внуком трех коз и козла держат. Еще одна коза, думаю, не помешает, но денег у них точно нет. Это тупик!»
– Никакого тупика нет, – авторитетно заявил Виктор. – Я тебе тысячу рублей дам, можешь их своей маме вручить, вроде бабка за Галку заплатила, козу бедной семье подарим.
– Мама обмана не переносит, – отвергла его предложение Светлана. – Ты же ее знаешь.
– А зачем ей все знать, – Виктор повел своими крутыми плечами. – Ну хорошо, я дам эти деньги бабе Мане, а она их твоей мамаше. Вот купля-продажа и состоится по всей форме.
– Какой ты умный, – восхитилась мужем Светлана и чмокнула его в лоб. – Пошли с тобой к старухе – я одна побаиваюсь из-за ее внучка стоеросового.
Глуховатая баба Маня всполошилась при виде гостей, стала извиняться, что у них не прибрано. Действительно, в доме было мрачновато, пахло козами, лежалой соломой и еще чем-то кислым.
В дом из хлева был, наверное, проход, так как в комнату из-за печки выскочили два козленка. Самого крупного попытался схватить Анатолий. Козленок вырвался, боднул его в колено и ускакал. «Ух ты якой!» – радостно крикнул тот ему вслед.
Баба Маня предложила гостям выпить молочка, но Светлана отказалась и сбивчиво стала объяснять суть их прихода. Хозяйка со вниманием слушала гостью, повернувшись к ней не совсем запечатанным глухотой ухом.
– Нет, милая, – вздохнула она, когда гостья замолчала, – у нас нет таких денег, чтобы за козочку платить. Извините нас.
– Вы не поняли, бабушка, мы свои деньги вам на покупку даем, только вы их моей маме передадите, а козочка вам в подарок, – сказала Света.
– Маманя! – протрубил, как из пушки выстрелил, Анатолий. – Бери деньги, а козочка хай у них останется!
«Смотри, какой смышленый! – удивился Виктор. – В свою пользу скумекал». Ситуацию он решил взять в свои руки:
– Вы, мамаша, должны понять, – сказал он, – деньги наши у нас останутся, а козочка вашей будет. Единственное условие – надо Валентине Ивановне, моей теще, подыграть с покупкой козы.
Баба Маня разволновалась. Она то хваталась за подбородок, то терла лоб и после напряженных раздумий плаксивым голосом запричитала: «Нет, родимые, я Валентину Ивановну очень уважаю, как же я козочку у нее за тысячу рублей куплю, когда цена ей целых две».
«Оп-па! – еле сдержался Виктор. – Да никак у них с тещей уговор, чтобы меня на бабки развести на всю мою заначку».
– Гы-гы! – воодушевился Анатолий. – Две тысячи, маманя, берем!
– Все, точка! – строго сказал Виктор. – Вижу, тут все на деньгах помешались. Я вас спрашиваю в последний раз: берете козу в подарок или нет?
«Ну, вот и договорились, – облегченно выдохнул он, когда бабуля с внуком согласно закивали головами. – Пошли, Анатолий, за живым подарком».
– Иди вперед и выводи козу с мамой, – строго приказал Виктор Светлане, когда она что-то попыталась ему сказать. – Надоели все эти ваши «сю-сю-сю, му-сю-сю» слушать. Дело надо делать.
Виктор с Анатолием шли вдоль дороги, держась в тени деревьев, так как солнце начало припекать. Виктор дышал полной грудью и не мог надышаться насыщенным кислородом воздухом, напоенным луговой свежестью и медовым запахом полевых цветов. Рядом косолапил Анатолий, он был лишен напрочь гибкости, держался неестественно прямо и как будто весь был перевит сухожилиями.
Впереди из-за кустов, как взрыв, раздалось истеричное чириканье воробьев, что-то не поделивших. Они воздушным комом, роняющим перья, выкатились навстречу идущим, продолжая свою крикливую разборку в воздухе. Перед самым столкновением с людьми птицы в вихревом вираже взмыли вверх и рассыпались в пространстве. Анатолий напрягся, а в глазах его появился азартный охотничий блеск.
– Ты зачем воробьев шмаляешь нещадно? – спросил его Виктор.
– Дык это мясо дармовое по воздуху летает, – мечтательно нараспев сообщило дитя природы.
– Ну ты даешь! – только и смог сказать озадаченный менеджер.
Когда они подошли к дому Миловых, Светлана уже вывела из калитки козу, а за ней вышла, переваливаясь с ноги на ногу, полноватая Валентина Ивановна. Зятек протянул ей деньги и сказал: «Баба Маня просила передать их вам».
– Да, передать! – эхом повторил Анатолий.
– Молодец! – похвалил Виктор. – Бери козу. Будем считать, купля-продажа состоялась.
– Я передумала, – неожиданно сообщила Валентина Ивановна. Она решительно положила деньги в карман Анатолию и наказала: – Отдашь их бабушке. Я дарю Галочку вашей семье. Любите и не обижайте ее – она хорошая, смирная.
Светлана с мужем переглянулись.
– Молодец, теща! Не в деньгах счастье! – воскликнул Виктор и добавил: – Жаль только, что умная мысля приходит опосля! Согласна, Светланка?
Жена только развела руками.
На штакетник забора с остервенелым лаем стал кидаться пес Рэй. Его обуяла ярость собственника, у которого из-под носа уводят худобину, молоко которой он так любил лакать из миски, когда хозяева угощали его.
Валентина Ивановна цыкнула на него, стала прощаться со своей любимицей: обняла, поцеловала и перекрестила ее.
Анатолий потянул за веревку, коза встревоженно мемекнула и пошла за ним. Она не понимала, что происходит, но волнение хозяйки и собаки ей передалось.
– Как ты теперь без меня будешь жить! Кто уважит твои желания и привычки? Прости нас – здоровье подвело! – запричитала Валентина Ивановна.
– Не травите себе и нам души! – решительно вмешался в ситуацию Виктор. – Галке будет хорошо на новом месте. Бабуля с внуком живут с козами единой семьей, разве что не спят с ними в одних кроватях.
Когда Анатолий с Галочкой вышли на дорогу, та оглянулась, еще раз мемекнула, вроде попрощалась с хозяевами, и покорно ушла в свою новую жизнь.
Валентина Ивановна, Светлана и Виктор смотрели вслед уходящей парочке, на удаляющийся трогательно вздернутый козий хвостик, и души их придавила печаль. Они думали примерно об одном и том же: о том, что обстоятельства бывают сильнее привязанностей и желания людей, что жизнь, ко всему прочему, это цепь неизбежных потерь и расставаний и что если их нельзя избежать, то надо молить Всевышнего о том, чтобы отдалить их во времени.

Доцент университета Мотин Юрий Владимирович на своем опыте убедился, что споткнуться можно даже на ровном месте. Сам того не желая, он попал в прескверную историю. И все из-за своего приятеля, старшего преподавателя их кафедры Гулякова Николая Федоровича, человека легкомысленного и весьма любвеобильного.
Гуляков буквально умолил Юрия Владимировича позвонить родственнице Любе, которая работала зав. гинекологическим отделением городской больницы, и просить ее срочно сделать аборт его очередной пассии.
– Спасибо, друг, выручил! – сердечно благодарил ГуляковМотина на другой день. – Только еще об одном прошу: об этом деле – никому. Особенно своей жене Алле. Она сейчас же доложит все моей Людмиле, и тогда… – Гуляков страшно выкатил глаза и сделал движение рукой, как будто перерезал себе горло.
– Ладно, буду молчать, как могила, – со вздохом пообещал Мотин и уже в сердцах добавил: – Когда же ты, Николай, угомонишься наконец! Просто маньяк сексуальный. Мне перед Людмилой, право, совестно за свое пособничество.
На этом приятели расстались, и Юрий Владимирович постарался поскорее забыть о своей протекции.
Прошла неделя, и у этой истории оказалось продолжение. Когда Юрий Владимирович вернулся домой после работы, его взору предстала следующая картина. В большой комнате за столом, лицом к двери, что называется, при полном параде сидела его жена Алла. На ней был лучший ее костюм, на лице макияж женщины-вамп, на голове какая-то сногсшибательная прическа.
– Мы что, куда-то идем? – поинтересовался Юрий Владимирович, вдыхая запахи французского парфюма.
– Уже пришли! Дальше некуда, – мрачно сообщила Алла. Она смотрела на своего мужа каким-то жестким и ускользающим взглядом. Мотин присел на стул, размышляя о том, что означает сей прием.
– Ах, да! – как-то неестественно оживилась Алла. – Тебе передавала привет Люба. Она просила не беспокоиться, так как все прошло успешно, без осложнений.
«Ах вот оно что! – понял Мотин. – Я, дурак, не предупредил Любу. Теперь жена нагородит Бог знает что».
– Спасибо, я знаю, – между тем вслух сказал он тоном человека, который полностью в ладах со своей совестью. Однако это спокойствие взорвало эмоции его супруги.
– Развратник! – закричала она и вскочила с места. – Ничего себе: знаю, спасибо! Как ты смеешь так говорить! Кто бы мог подумать?! Мой муж таскает своих девок к Любке делать аборты!
– Каких девок, что ты мелешь? – как ужаленный вскочил со стула Мотин. – Послушай, мой товарищ попросил меня о протекции у Любы. Кого он к ней отвел, я не знаю и знать не хочу! Это к нам не имеет никакого отношения!
– Вранье! – топнула ногой Алла, и из глаз ее потекли слезы. – Ты трус и обманщик! Даже пойманный за руку, продолжаешь изворачиваться, прятаться за какого-то мифического приятеля, как за ширму. О-о-о!.. Ну, хорошо: скажи мне, кто твой друг, а я скажу тебе, кто ты.
– Я его назвать не могу, – упавшим голосом вымолвил Юрий Владимирович, – ты его хорошо знаешь, но я дал слово никому о его проблемах не говорить.
– Понятно. Тогда я ухожу к маме и завтра же подаю на развод! Хорошо, что ребенок уже у нее и он не видит этого… – и Алла решительно удалилась, хлопнув дверью.
Мотин понял, что в таком состоянии ее не остановить. Он почти не спал ночью, а утром кое-как позавтракал и в плохо выглаженных брюках помчался в университет. Юрий Владимирович с трудом дождался перемены и буквально выволок из аудитории Гулякова, которого долго не отпускали студенты, донимая вопросами.
– Послушай, беда! – встревоженным голосом заговорил он. – Люба проболталась, и теперь у меня дома война. Я вынужден рассказать Алле всю правду.
– Ты сказал ей обо мне? – испугался Николай Федорович. – Нет? Ну, слава Богу!
– Хорошенькое дело! – не на шутку рассердился Мотин. – Он, видите ли, шашни с абортами устраивает, а я должен молчать и с женой разводиться. Нет уж! Иди сейчас же к Алле. Говори, что хочешь, только вытащи меня из этой истории, черт бы тебя побрал!
– Успокойся, Юра. Сейчас все улажу, попрошу Финкеля, чтобы он взял грех на себя.
Доцент Финкель Абрам Михайлович, за которого, как за соломинку, решил ухватиться Гуляков, был милейшим, общительным и безотказным человеком. При коммунистах он читал курс политэкономии социализма, а уже в пенсионном возрасте также страстно и с полной самоотдачей преподавал теорию рынка и рыночных отношений.
В тот момент, когда он стал востребованным, Финкель сидел в Кабинете научного работника у окна и читал чью-то монографию. Он переворачивал страницы, улыбался и кивал головой, как будто раскланивался со своими старыми знакомыми. Видимо, авторские мысли полностью были созвучны его представлениям. От удовольствия Финкель потирал большую лысину, которая простерла его лоб до самой макушки, и щепотью заправлял в рот зерна арахиса, который просто обожал.
От этого интеллектуального кайфа его оторвал Гуляков. Он как вихрь налетел на Финкеля с объятьями и шумными восклицаниями. Абрам Михайлович без удивления прервал чтение и, как воспитанный человек, просто ответил ему адекватной радостью. Со стороны могло показаться, что встретились старые друзья, которые не видели друг друга много лет.
Гуляков без обиняков сразу же стал излагать свою просьбу. Мотин, который присел в сторонке, наблюдал, как приветливость исчезала с лица Финкеля, улыбка его стала кривиться и вскоре превратилась в жалкую гримасу. Абрам Михайлович механически повернул голову в сторону Мотина. Взгляд его был какой-то оловянный, без проблеска мысли, и в целом он имел вид человека, которого шарахнули по голове поленом. Юрий Владимирович поспешил к коллегам, так как у него возникли нехорошие предчувствия.
– Послушай, Юра, – расстроенно сказал Гуляков, – он хочет вмешать в эту историю свою жену Беллу, говорит, что…
Тут уста Финкеля разверзлись, и из его щербатого рта вместе с арахисовыми крошкамивылетели слова: «Я должен посоветоваться с Беллой». Это было сказано решительно и твердо, так что стало ясно, что альтернативы у его решения нет.
Делать было нечего, и вся троица отправиласьдомой к Финкелю. По пути они зашли в бар «Каприз», вернее, туда завели их ноги Абрама Михайловича. Дело в том, что у него была еще одна страсть, своего рода секрет полишинеля, о котором все знали. Финкель по пути домой принимал допинг в виде алкоголя. Его знали во всех близлежащих питейных заведениях и охотно наливали в долг.
Приятели молча выпили по сто грамм коньяку и закусили лимонными дольками. Оплатил все Гуляков, как возмутитель спокойствия своих коллег.
Финкель жил на шумной улице с интенсивным движением. Вскоре коллеги зашли во двор его дома и поднялись по наружной железной лестнице на второй этаж. Предпоследняя ступенька перед площадкой прогибалась под тяжестью ног, а затем шумно выстреливала, восстанавливая исходное положение, как пульпирующая консервная банка. В квартире, видимо, услышали эти звуки, так как дверь тотчас открылась и не надо было нажимать кнопку звонка.
Из двери выскочила миниатюрная собачонка из породы тойтерьеров.Она заметалась под ногами, как обезумевший от яркого света таракан, и при этом зашлась истерическим лаем. Чтобы не раздавить это создание, Мотин и Гуляков застыли, как истуканы, пока Финкель не поймал своего любимца и спрятал на груди за бортом пиджака. Лай сейчас же перешел в сладострастное повизгивание, и все вошли под эти звуки в темный коридор. Финкель щелкнул выключателем, но лампочка не включилась. На ощупь, зацепившись за что-то, коллеги прошли в большую комнату. По комнате бегали две внучки Финкеля, семи-восьми лет. Один стул с наваленными на него вещами уже был опрокинут на пол.
Из кухни выплыла дородная, полногрудая Белла и сразу запричитала:
– Абрам, как можно приводить в дом гостей и не предупредить хозяйку. Извините, у нас здесь не прибрано. А ну, марш из комнаты, – прикрикнула она на внучек. – Садитесь к столу. Я сейчас приготовлю чай.
– Нет, ради Бога, ничего не надо, – в один голос попросили незваные гости, – мы всего на пять минут. Не стоит беспокоитьсяи извините за наше вторжение.
Все сели за большой круглый стол, и сейчас же в открытую форточку впрыгнул рыжий кот. Он важно уселся на подоконник и сделал вид, что дремлет, но было видно, что он имеет неподдельный интерес к происходящему и весь начеку.
– Беллочка, присядь, пожалуйста, – попросил жену хозяин дома.
Та непроизвольно обернулась на дверь кухни, где что-то шкварчало и шипело, но все же присела.
– Белла, – продолжил он, – мои коллеги просят меня об одном одолжении, которое должен согласовать с тобой.
– Абраша, в этом месяце мы твердо решили купить шубку Софочке. А после этого останется такой мизер, что…
– Белла, они не просят у нас взаймы…
– Тогда что же, Абрам? Я вся внимание.
– Видите ли, – краснея и заикаясь, начал подбирать слова Гуляков, – Юрий Владимирович составил мне протекцию к врачу-гинекологу, своей родственнице. Нет, нет, конечно же, не мне, а моей женщине. В общем, она забеременела, и ей надо было сделать аборт.
– У вас с Людой будет ребенок? – радостно воскликнула Белла. – Вы что, с ума сошли? Какие аборты?! Вам Господь Бог …
– Белла, – остановил ее супруг, – ты выслушай до конца. Забеременела не Люда, а другая женщина, просто его знакомая.
Белла обвела всех совершенно сбитым с толку взглядом. Рыжий кот на подоконнике широко открыл глаза и опять их прижмурил, и видно было, что он уже все понял и улыбается в усы.
– Беллочка, он изменил жене, – разъяснил ситуацию Финкель, – и теперь жестоко раскаивается в своем поступке. Но если об этом узнает его жена, то семья может распасться.
– Боже мой, – запричитала Белла, – от тебя, Николай, я такого не ожидала. Бедная Люда! Это ужасно. Абраша, но я не понимаю, чем мы можем помочь. Нет, я, конечно, могу поговорить с Людой.
– Нет, говорить ни с кем не надо. Каюсь. Больше такого со мной не случится. Это мне хороший урок на всю жизнь. Но сейчас надо спасать семью Мотина. У него ушла из дома жена.
– Боже! – ужаснулась Белла и даже привстала со стула. – И он тоже изменил Алле? Какой ужас! У него тоже будет ребенок от другой женщины? Абрам, вы решили меня сегодня доконать.
– Послушай, Белла, – опять включился в разговор ее супруг, – не делай поспешных выводов. Юрий не изменял своей жене.
– Слава Богу!
– Он свою родственницу попросил сделать аборт женщине Гулякова, а Люба рассказала Алле, и та теперь думает, что ребенок от Юры. Ты теперь поняла?
– Да, Абраша, сколько раз я тебе говорила, не делай людям добро, наживешь себе неприятностей. Вот, сам теперь убедись. Боже, у меня голова кругом идет. Света, да выключи ты газ, котлеты пригорают. Что делать, Абрам? Я не знаю, как им помочь.
– Белла, – проникновенно сказал ей муж и взял ее за обе руки, – приготовься к самому неприятному. Гуляков просит, чтобы я взял этот грех на себя. Да нет, подожди падать в обморок, только этого нам еще не хватало. Они хотят, чтобы я сказал Алле, что это я попросил Юрия об аборте моей знакомой. Теперь я все сказал, тебе решать.
Белла все поняла. Она смотрела во все глаза насвоегоАбрашу, и по ее щекам текли слезы. Буря чувств поднималась в ее душе. Ей хотелось немедленно затопать ногами и выгнать непрошеных гостей вон. Как они посмели такую чудовищную напраслину возложить на ее Абрама, чистую душу, этого большого ребенка, который даже мухи обидеть не может. Но с другой стороны, теперь от нее и ее супруга зависит мир, а может быть, и сохранение двух семей. И как добрая, умудренная опытом женщина, она понимала, что этим заблудшим душам надо срочно помочь. Вернее, Мотину, который попал в историю, как кур во щи.
Белла сидела молча, и слезы текли и текли по ее лицу, и теперь она боялась смотреть на своего Абрама. «Ну почему именно мы оказались крайними?» – думала она.
Рыжему коту, видно, наскучила разыгравшаяся драма, он понял, что не получит даже паршивой колбасной шкорки, а слушать эту бредятину – нет уж, увольте. Кот выгнул спину, зевнул и в два прыжка выскочил через форточку на веранду.
Все в комнате молчали. Наконец Белла обратила свой взор на Гулякова.
– Клянись, – сказала она, – что больше таких пакостей ни жене, ни нам делать не будешь.
– Клянусь, – перепуганно и истово воскликнул Мотин. – Больше никогда, чтобы мне с этого места не сойти.
Белла поднялась со стула и, не глядя на своего супруга, сказала: «Абраша, помоги Мотиным, я разрешаю, и пусть Бог тебя и меня простит за эту ложь», – и, утирая передником слезы, она выскочила на кухню. Незваные гости поспешили ретироваться.
Опять забилась в лае, как коклюшный ребенок в припадке кашля, маленькая собачонка. Опять ее изловил Абраша и спрятал у себя на груди. На лестничной площадке приятели жали ему руки. Гуляков клялся Абраше в вечной дружбе, а Мотин протянул ему бумажку с номером телефона.
– Абрам, позвони по этому телефону. Сегодня Алла там, у своей матери. Только разговаривай с ней по телефону, а иначе при личной встрече она по твоему лицу поймет, что ты говоришь неправду.
Вечером Мотин поздно возвращался домой, у него были вечерние часы. Он посмотрел на окна своей квартиры, и – о счастье! – в них горел свет. Одним махом Юрий Владимирович поднялся на третий этаж, открыл своим ключом дверь, и у него на шее с криком: «Папа пришел!» – повис их восьмилетний сын Игорь. Появилась из кухни жена Алла и кротко поинтересовалась: «Ты есть будешь?»«Буду», – сказал Мотин и почувствовал ужасный голод. Он с аппетитом ел, а Алла все подкладывала ему жаркое. И хотя особого разговора между ними не происходило, Юрий Владимирович отметил, что, несмотря на бледность, вид у жены умиротворенный.
Юрий Владимирович пил чай, а Алла мыла посуду в раковине.
– Мне звонил Финкель, – сказала она. – Откуда он узнал мамин телефон?
– Это я ему дал. Я его так припугнул, – врал Юрий Владимирович. – Сказал, что, если он не вытянет меня из этой истории, я все расскажу Белле. Я его шашни покрывать не намерен. И вообще! Чтобы я…
– Странно, – обескураженно сказала Алла, – я думала, Финкель просто тихий пьяница. А он, оказывается, еще и развратник. Кто бы мог подумать!