Произведения

Холодных глаз невидимая скорбь,
В них крики чаек в синем океане
Прозрачности небес.
Богини нежной длани
Сокрыли мир, где царствует любовь,
И разгорается огонь,
И сердце вновь
Наполнено несметными дарами.

Вновь облачившись ризой облаков,
Небесная Сафо поёт любовь сиреной,
Меж строк земных,
Подхваченная пеной
Поэм-морей невысказанных слов,
Но только в них
Лишь в меликах их кров,
Что сбережёт любовь от бури серой.

Сомкни покой очей своих, богиня,
Душой вспорхни, как чайка! В небесах
Поэм изящных проявись,
В строфах,
Что девам юным уподоблены игриво,
Фиас – им сладость,
Страсть, что спит на нивах
И возбуждение на сахарных устах.
Те строки, словно сласть вина и солнца,
Поэт, есть виночерпий, Пан и плут,
А строки, что менады,
Там живут,
Где лик луны сокрыт на дне колодца,
Во тьме его прохлады
Сердце бьётся,
В котором древние предания живут.

Ах, сколько жажды в поцелуе нежном,
Хмельным напитком истекает сон,
И вновь поёт Сафо,
В садах канцон,
Спустя века, так долго, безутешно,
Ищет любовь в грехе,
Живя безгрешно,
В душах поэтах порождая стон!

Канцон шелка играют на ветру
Мелодии рождённой твоим взглядом,
Что бережёт от мира красоту
Нежным цветком,
Расцветшим, здесь, в саду,
Но та краса благоухает ядом.

О, донна, непреступна, холодна,
Ты словно золото, что обрамляет яшму,
Сияешь ярко, как в ночи луна,
Но безразлична.
Лишь туман и тишина,
Услышат песню, над рекою, нашу.

Цветок расцветший у стены сырой -
Высокомерие, суть королевской власти,
Наполненной печалью и тоской
Поэта юного,
Больного лишь тобой,
О, донна, ты вина его напасти.

Лозы причастник, кубка верный друг,
Что пенится под солнцем винным хмелем
Поэм и музыки – самой природы слуг,
Любви и страсти,
Но обретших вдруг,
Немилость благородной девы.

Поэт рождён от слёз и трав ночных,
Что шепчут над холмами вирши судеб,
Сияя янтарем меж волн речных,
Скользят слова,
И слышит путник в них,
Пророчества – что было, и что будет.

Твой кубок пенится опять строфой,
Что льётся в мир канцоной безутешной,
Безмерной страсти бурною рекой,
Спеша сквозь время,
К той, что не с тобой,
Отторгла музыку саму небрежно.

А мы, мой брат, отрекшись от любви,
Парим легко пыльцой весенних трав,
Мы счастливы и хмель в нашей крови
Не тает вовсе
От зари и до зари,
Веселием сердца наши обдав.

Что нам заботы, если есть вино,
И музыка звучит неспешной нотой,
Соединим с тобой мы их в одно,
Вино и музыка,
Родят, что, знать, грешно,
Ибо веселье песни – вот, работа!

Пусть донна мне к душе, но вот беда,
Помимо рыцарства мне есть одна отрада,
Её величие во взгляде никогда,
Мне не заменит
Кубка, а тогда
И музыка здесь не наполнит сада!

Я буду плакать и в душе своей
Шелками строф лаская мир незримый,
Но ничего не сделаю, поверь,
Чтоб быть твоим,
Чтоб ты была моей,
Лишь лютня и вино мои кумиры!

Как отказаться вкусить от изящной лозы
Нектара, рожденного солнечным светом и ветром,
Что с моря приносит свежесть вчерашней грозы,
Росою пролившись в кубки с юным рассветом?

Как отказаться хмельной глоток целовать,
Исполнившись страстью, как муза уста коронует
Своим поцелуем, а после спешит танцевать,
Устами певцов, хмелем баллады рифмуя?

Как отказаться испить вдохновения дар
Из кубка, что полон поэзии нежной и страстной,
Вязью затейливой свитой звучаньем кифар
И голоса̒ми, звучащими звонко и ясно?

Как отказаться воспеть мелодично мечту,
Что зрела всё лето, впитав солнца свет и туманы,
И ей причастившись, мы гоним печаль и тоску,
Нектара вкусив, что лечит грехи все и раны?

Как отказаться нам вновь в кругу танцевать,
Петь сладострастность вакханок со старым Силеном -
Красавиц, что свитой весёлой спешат воспевать
Диониса дар танцем своим откровенным?

Нет! Отказаться нельзя, невозможно никак,
От песни, что чашу наполнит хрустальной канцоной
В зрелой лозе не услышит поэм лишь простак,
В поэмах лозы не вкусит лишь умалишённый!

Я сирым псом в терновнике и травах
Бродил один и голодом томимый,
Вдыхая ароматы, как отраву
Искал в ночи следы своей любимой.

Одетый в лунный свет, что точно саван
Окутал душу темнотой печали,
Сады вздыхая тишиною пряной
Моей тоски, твои следы скрывали.

Объятый сном, что сну безумца равен,
Покинутый благоволеньем отрок,
Стрелой Амура безнадёжно ранен,
Что принесла мне не любовь, а морок.

Запутавшись в тенётах троп хрустальных,
Что поросли жасмином, и плутая,
Узрел я в лунной неге двух печальных
Оленей, что к себе меня призвали.


За ними шёл я в ночь, один неспешно
Вдоль у ручья, тропою безысходной,
И вот увидел образ белоснежный,
Он мрамором сверкал в ночи холодным.

И так узрел в садах дворцовых диво,
Что сотворило гения уменье,
В холодном камне лик моей любимой
И нет поэту в этом утешенья.

Изящный стан лозе подобен хрупкой,
Томленьем полон взгляд и на устах
Лежит роса! Амур жестокой шуткой,
Родится страстью в каменных сердцах.

Коль менестрелить мне пора,
Из чаши юности напившись,
Пришла, то началась игра,
Зрелой лозой, к траве склонившись.

И причастившись солью дня,
Согревшись солнцем, тихо млея,
Две музы под руки меня,
Влекут в сады, к лугам Орфея.

Во мне зачах смущенья куст
И страхов лепестки увяли,
Смеюсь я в голос, гулко-пуст,
В лица монархов без печали.

Что мне они, коль сам Орфей
Открыл врата в свои юдоли:
«Ты зрел? Танцуй! Талантлив? Пей –
Вкушай лозу, не жди покоя!».

Я Хмель, и снова во хмелю,
Поправ уклад богемной черни,
Лишь чаше и вину пою,
Цветком в объятьях колких терний.

Аристократов век уныл,
Трусливо скрыв свой стыд гербами,
Но нет плаща что бы сокрыл,
То, что их делает рабами.

Пасёт монета их, а им
Мерещится одна дорога,
Как будто бы путём святым
Идут. Но как-то всё от Бога!

Их рыцарская спесь смешит,
Одежда их – шутов убранство.
Из-под доспехов в мир смердит
Блудливость, жадность, ложь и хамство.

Забыты уж те времена,
Когда свет рыцарства по миру
Скитался – им лишь стремена
И доблесть в сердце были милы.

Когда поношенным плащом
Хранили честь, в чести – отвагу,
И на щите, и со щитом,
Их души реяли, как стяги.

Когда девицы честь храня,
Они в любви точно монахи,
Любили истово! Любя,
Не убоялись даже б плахи.

А ныне кто? И смех, и грех,
В цветастых вычурных одеждах,
Лишь от утех и до утех
Живут, забыв, что было прежде.

Коль ныне доблесть не в чести,
А пастухами черти стали,
Коль в рыцарской досель крови,
Найдёшь ты мужество едва ли.

Коль коронован лестью франт –
Наследник рыцарского рода,
От рода, лишь один штандарт –
Гордыня аж до небосвода.

Фальшь орденов и королей,
Что пляшут, вторя дудке Папы
(Намного было бы честней
Им пить вино и петь баллады).

Так вот, смеясь над всем и вся,
В холщовой робе душу пряча,
Пойду по миру смердом я,
Сменив хоромы на удачу.

Претит мне гордость королей,
Смешна мне ложная отвага,
Плющом разросся у корней
Мой дух, и замер сизым прахом.


Сев на осла, направлюсь в сон,
Где чаша полная нектаром
Старой лозы хмельных тенсон,
Что каждому даются даром.

Я как Силен здесь буду пьян
От красоты вакханок млея,
Отрину титул, род и сан,
Найду себя меж слуг Орфея.

Певец пернатый в золотой оправе
Хмельного солнца, теплотой поэм
В лозе изящной соками играя
И в песню пенную их бойко превращая,
Чтоб в чаши душ разлить её затем.

Насытить пряным сладким ароматом
Земную вязь нехоженых дорог,
В сердцах смущённых, тесным казематом
Объявшим душу, возродиться садом,
В котором высится божественный чертог.

Сосуд телес наполнить светом вечным,
В котором нет теней, засим краса
Небесной глади спит дорогой млечной,
И девой нежной юной и беспечной,
Танцует денница, блистая, как роса.

Так хороводом душ живых, бессмертье,
Целует вновь глоток хмельных канцон,
Певец пернатый в золотистом свете,
Меж муз улыбчивых, пропел виденья эти,
Что души чуткие услышали, как сон.

За семь ночей прочёл «Роман о Розе»…
Любовь, сокрытая в шелках ночных канцон,
Поведала дела Амура!.. В своих грёзах
В саду Веселья, был я ей сражён.

Источник жизни – солнечный розарий
Хранил тебя от зла и тёмных чар,
И Гения бессмертного викарий
Среди цветов сокрыл великий дар.

Я пил хмельной и терпкий запах ночи
Из рук Венеры чашу ту прияв,
И застилала страстью мои очи
Луна, упавшая росою среди трав.

За семь ночей познал Любовь и Ревность,
Двор Праздности и Благородства быт,
Волшебной Розы девственную нежность
Невинность чью хранит презренный Стыд.

В источнике Нарцисса, где игриво
Сонетов перебор поёт мечту,
В ограде золотой растут тоскливо,
Цветы, являя миру красоту.

Венеры сын вновь сделал выстрел славный,
Стрелой горячей сердце мне пробив,
И страстью жаркой кровоточит рана,
Во мне безумие любовное родив.

За семь ночей открылись мне чертоги,
Небесной нежности и адского огня,
Учтивости незримые пороги
В покоях Верности, где ты ждала меня.

Гильом де Лоррис слёз своих потоком,
Взрастил розарий, где во снах своих,
Блуждал и я, и мучимый злым роком,
Искал тебя меж мёртвых и живых.

И вот узрел, в ограде, между терний,
Нежный бутон, скрываемый от глаз,
И, обманув охрану, тихой тенью,
Пришёл к тебе! Уж, не разлучат нас!

Ах, рыцарская доблесть! Что с неё мне?
Искусств свободных суть отринул я!
Лишь соловьём над розовым бутоном,
Мне в радость петь! Мне лишь Амур судья!

Я в крепость поцелуя взял уста
И ревностью воздвигнув башен своды,
Сорвал цветок с прохладного куста,
На лепестках которого роса
Хранила нежность девственной природы.

Сокрыл его я стенами канцон,
Оградой страсти обнял сладость розы,
Боясь спугнуть этот чудесный сон,
Склонился над цветком и точно стон,
Ручей поэм вкусил росу, как слёзы.

Под крепостными стенами в тени̒
Своих безумств и буйных исступлений,
Я вырыл ров, над ним возжёг огни
Светил небесных и горят они
И днём, и ночью, разгоняя тени.

Во рве, что полон сладкого вина,
Хмельным напевом солнечные блики,
И в тот же миг здесь в небесах луна,
И не наступит здесь вовеки тьма –
Мать пустоты и призраков безликих.

К стене высокой у ажурных врат
Приставил стражу, чтоб хранили в неге
Твердынь сию – Амура дивный сад,
И от злосло̒вья, бьющего, как град,
Оберегали юные побеги.

Один мой страж – застенчивость, она
Рождает боязливость и в героях,
Что знают кровь и словно грань клинка
Бесстрашные, но смелость их темна,
В любви им не найти покоя.

Другой мой страж жестокий – злой язык,
Терзающий любовь, как во̒рон в поле
Терзает жертву, к этому привык
В безумии своём, как львиный рык
Летит по миру, счастье делать горем.

Мой третий страж – холодных дум чреда,
Разумный, твёрдый, не познавший веры,
Во всём найдёт изъян он, и тогда
Логичен, сух, циничен он всегда,
Даже узревши красоту Венеры.

Четвертый страж мой – скромность, и беда
Тому, кто посягнёт войти однажды
В чертог Амура, вмиг и навсегда
Горькой предстанет перед ним судьба,
Стыдливостью заглушит страсти жажду.

Меж башнями и стенами воздвиг
Розарий свой, сокрытый тихим садом,
И в том саду любовь к тебе постиг,
Я трепетал, в тот самый скорбный миг,
Как ревность поднесла мне кубок с ядом.

Я пригубил тот яд, словно вино,
Обманываясь сладостью и страстью,
И отравило сердце мне оно,
И стало в тот же миг темно,
И над собою не имел я власти.

Без сна и отдыха твой поцелуй хранил
За крепостными стенами, страдая
От ревности своей совсем забыл,
Что кубок с ядом, как вино, испил,
А ты хранишь мне верность! Ты святая!

Я скрыл тебя за стенами любви,
В саду веселья ров вином наполнив,
Амур, не зная жалости, в крови
Дарует вновь безумье во хмели,
И пенит юность, страстью жизнь исполнив.

Услышу сердце в праздности хмельной,
Разрушу стены, стражу отпуская,
В сладчайшем поцелуе лишь с тобой
Я обрету, и радость, и покой,
И в том покое стану среди рая.

Вот мне птица пропела в саду за оградой ажурной,
Где в любви безнадёжной у самой земли возлежит,
В лунной неге туманом, сияя по кромке лазурной
Тропа, что ручьём, у корней столетних бежит.

Меж дворцовых цветов под надзором садовников строгих
Заалела, зарделась стыдливостью и чистотой,
Словно слёзы поэмы в начале бессмертной дороги,
Хрупкая роза, что вскормлена сладкой росой.


И сорвать её некому – терн ей защитник всесильный,
В окружении фрейлин тех – лилий, хранящих её.
Мать-лоза в полусне поливает росою обильно
И ажурной оградой ей дарит любовь и тепло.

Соловей прилетит – запоёт волшебную песню
Над печалью красавицы в том дворцовом саду,
Я балладой своей, проберусь незримою тенью
И канцоной своей тот цветок чудесный сорву!

Однажды я уснул и снился сон мне
Как я проснулся в тишине ночной,
И шёл в тумане призрачной тропой,
Что слёзы лунные – росу с небес бросает.
И долго ль мне идти? Кто это знает?
Ведь пробудиться ото сна никак не мог?
И сон ли это?.. Знает только Бог
Куда меня вела тропа в тумане.

Я шёл один и лишь луна лампадой
В ночи сияла, осветив мой путь,
Но вот устал я! «Надо б отдохнуть» -
Подумал, и присел на корень древний.
Но вдруг из придорожных терний
Явился юноша, - он шёл и напевал,
Из лютни хрупкой нежно извлекал
Такую музыку, что я не слышал прежде.

Канцона лёгкая лилась, в ней красота
Графини юной, что в садах дворцовых
Гуляет праздно меж стволов дубовых
И вечной юности полна графиня та,
Подобно розе с хрупкого куста
Она нежна, светла и сласти полна,
Та музыка меня, как будто волны,
В тот дивный сад с собою унесла.

Меж трав благоуханных в нежном свете
Я видел тропы у волшебного дворца,
Где сад чудесный без начала и конца,
И где, действительно, увидел я графиню.
Узрев лишь раз, мне не забыть отныне
Ту чистоту и свет её лица,
И золото волос, что всякого венца
Роскошнее и девственней святыни!

Изящной гибкости полны движенья все
И хмель поэту в кровь, глаза графини,
А лик её – лик греческой богини, –
Меж смертных не найти красы такой.
Приметила меня она: «Постой! -
(Сердце моё запело соловьём)
- Как оказался ты в саду моём?»
Но я молчал, сражённый красотой…

«Молчишь?». И я заговорил: «С тобой,
Небесный ангел по небу скитаться
Готов и жажду здесь навек остаться,
Я поражён любовью, как тоской!
Коль здесь утратил я навек покой,
То в жизни есть одно лишь утешенье,
Скользить по этим тропам твоей тенью
И омывать уста твои росой.

И точно также, как в росе ночной
Томятся лепестки благоуханных роз,
Так моих чувств предел, в потоках слёз
Омоет серенадами ступени
Дворца, в котором я незримо, твоей тенью
Буду скользить, боясь поднять глаза,
Тревожась высохнуть от страсти, как роса
От солнца испаряется с растений».

Смутилась тут графиня и улыбкой,
Что вёсен всех светлей, пронзила грудь…
Амур, за что мне этот трудный путь
Приуготовил ты в любви безмерной.
Ведь участь эта будет очень скверной
Когда графиню любит менестрель,
Лишь песня скорбная навек ему постель,
Ибо не вправе он мечтать так откровенно.

Графиня улыбнулась, подошла,
Вновь взглядом опьянив, смутив поэта,
И протянула розу. Роза эта,
Как и графиня, вечно молода.
Пришёл в себя я, только лишь тогда,
Когда закончил юноша канцону эту,
Что лютня подарила всему свету
Графини образ нежный, как мечта.

«О, юноша, – к поэту обратился
Я, не способный двинуться, вздохнуть, -
Кто ты, скажи, и как далёк твой путь
В этой стране безвинной, но пустынной?».
«Нет, друг мой, путь мой сладок! Винный
Туман здесь сладкий стелется всегда,
И нет забот в стране сей никогда,
Ибо Амур здесь правит век свой длинный!».

«А что за дева юною графиней
Песней твоей воспета на века,
Что так меня собою увлекла
И без неё мне жизни нету ныне?».
«Венера имя ей! Поэты, как в пустыне,
Когда не видели сей образ никогда.
А ныне, друг мой, уж твоя судьба,
Склониться к музе юной и игривой.

Тебе вовеки не расстаться с милой
В воображении поэзии своей,
Отныне, друг мой, пой! Любовь испей
Из чаши нежности – наполнись этой силой,
Что юностью свежа и так красива,
И каждый раз в сад этот устремляясь,
Покинув мир и песней наполняясь,
Узришь её, ту, что исполнит лира».

Так юноша сказал и растворился
В тумане, словно б не было его,
Но свет остался, сладкий, как вино
Я в лунном свете дале путь держал…
Но вот проснулся – сон мой убежал,
Я долго размышлял: «В виденье этом,
Пел отрок, что ушел вслед за рассветом,
Кто этот юноша и свет, что я стяжал?».

Поэты знают той страны предел,
Где повстречал я юношу. Понурым
Стал я, ведь не узнал Амура,
Что лично мне Венеры лик воспел.
И что же мне теперь, когда удел
Познать сады и рощу у дворца,
В поэмах бесконечных, где с крыльца,
Венера тайно дарит снова розу мне?

Искать приют среди поэм и трав,
Обречены извечно менестрели,
Ведь те из них, что, как и я, узрели,
Венеры светлый лик и добрый нрав,
Тогда мирское всё навек поправ,
Причастники вина и сладких грёз,
Пролившие дождями море слёз,
Поют Амура, песней его став.