Произведения

Начинается дождь. Не стреножены кони –
и гоняют по лугу, друг друга дразня,
малой птахой душа улетает с ладони,
и дрожит сквозь ладонь нетерпенье огня

Изнуряющий сон повторяется, длится,
как болезнь, от которой не в силах помочь
ни один порошок – там забытые лица,
и пожар, и тревога, и детство, и ночь

Наклоняясь, прекрасная юная мама
моет голову… льётся, стекает вода… 

а она над незримыми грудами хлама
удивленно парит, возвращаясь туда,
где вчера, обомлев, перепуталось с завтра…

…и рассеянно смотрит откуда-то из
неземного сегодня – и видит внезапно 
всю свою драгоценную страшную жизнь

Здесь слепая эпоха вспотевшей рубахой
прижимается к телу – и душу дробит
сумасшедшая белая музыка Баха…

…шелестенье травы, трепетанье ракит…

Дождь идёт и идёт…Одинокий скиталец, 
омывая коней, он идёт без конца

Влажный след – от стакана – стремительно тает…

…и деревья, и ветер….

И голос отца.

Под ветром накренились кроны,
как бригантины на волне –
и несколько шаров зеленых 
сорвались вниз – и удивлённо
под ноги выкатились мне.
Один я поднял. Очень странным
древесный оказался дар –
он мог, наверно, быть каштаном,–
таким…. Тропическим  каштаном…
Но нет.
Ты кто, зеленый шар?
 
            …Я думал, жизнь – сплошное лето,
             сплошное, вечное кино,
             над  всем я властен в мире этом, 
             и пусть успех  гуляет где-то – 
             ко мне придёт он всё равно.

             И солнца мяч  – горяч и прыток,
             и ветер мой целует лоб…

             …Срастётся всё – само, без ниток…

             И предвкушения напиток
             я пил глотками и взахлёб.


Нет, не срослось.  Да и не нужно.
И ладно. Сколько ни зови 
фортуну голосом натужным  –
не будет ничего – ни дружбы,
ни вдохновенья, ни любви,
ни божества…
Но есть возможность
идя по жизни налегке,
увидеть  шар в пыли дорожной,
зелёный шар – и  осторожно
поднять и подержать в руке.

Глаза закрыты. Сон. Мне снится сон.

Дурацкий сон, в котором  вижу кошку
обыкновенную,  простую кошку,
что спит и мелко дергает хвостом.

Она сопит. Ей снится пылесос
и я, держащий штангу пылесоса…

Под веками глаза блуждают косо, 
едва заметно вздрагивает нос
трепещут уши. 

Это неспроста –
труба кошачью втягивает душу
вовнутрь, в мешок,
где ждёт утробный Ужас, 
похожий на огромного кота.

И кошка просыпается во сне
она кричит пронзительно – и будит
меня.

Я говорю: «ну будет, будет… 
чего ты, киса? Не пугайся. Нет
там ничего – одна сухая пыль,
ну, видишь? – никого. Давай-ка баи»

Потом ложусь и снова засыпаю

…там пусто, пусто, пусто. Только пыль…
…да, только пыль, и больше ни черта…

а кошка на груди руладит тонко

Я сплю. Мне снится, что меня воронкой
засасывает злая пустота.

…И ребенок спросил: что такое трава?
взрослый или младенец, жива иль мертва?
Я ответил ему: я спешу, мы спешим,
наши души – в приборных панелях машин,
а тела наши жить успевают едва –
ну откуда мне знать, что такое трава?

…Говорят, что однажды, не знаю, когда –
разозлится на город большая вода,
и появятся женщины цвета воды,
на асфальте ночном оставляя следы,
и тогда – молодые, в летах, старики –
мы войдём в ледяные объятья реки.

По следам, по следам, выбиваясь из сил,
погружаясь до бёдер в коричневый ил, 
будем молча брести много дней, много лет,
до тех пор, пока снова не выйдем на свет –
в том краю, где ни войн, ни болезней, ни ран,
в том краю, где впадает река – в океан. 

и когда мы туда доползём, добредём –
то мы станем водой, и мы станем дождём,
превратимся в траву, но сперва, но сперва
наконец-то поймём, что такое трава.

а ты все время шаришь в пустоте

…и дом не тот, и жители не те
а те, что были, сгинули куда-то

и бродишь ты по лестницам пустым
где только сизый сигаретный дым
остался…  от кого? 

обиты  ватой
пороги, стены, двери… 

но порой
мелькнёт в проёме кто-то дорогой,
до странности, до ужаса похожий –

и силишься позвать 

но нем твой крик,
тяжёл неповоротливый язык –

и ты не можешь, ничего не можешь –

и… просыпаешься

и  плачешь, и дрожишь

и  приближается совсем другая жизнь
она стоит за вешалкой, в прихожей

глядишь в окно – а там гуляет дождь
идёт, идёт – и ты под ним идёшь

и ни окликнуть, ни позвать…

не можешь

Я иду дворами и бульварами,
где гоняют кошки голубей
и торчат – поодиночке, парами -
голые болванки тополей.

Это слабо сказано, что голые:
ранним летом (пух – нельзя, нельзя!)
отрезают руки им и головы,
чтобы не разбрасывались зря,

не дотрагивались чтоб, не мыслили…
В августе я вижу между тем:
каждый ствол опять покрылся листьями,
что растут ладонями из тел.

… И когда мы побредём дорогами
в осыпающейся тишине,
дай нам всё, чего мы не дотрогали,
не коснулись, не познали, не…

 В детстве я знал улитку по имени Дарья Ивановна –
тихая и скромная, она никому не желала зла.
Когда ее трогали пальцами, она забиралась в раковину.
Но в основном ползла.

А еще я знал белую курицу по имени Марианна Плевако –
та всё бегала и кудахтала – взволнованно и смешно,  
она была домашняя и послушная, как собака – 
гребешок давала гладить и клевала из рук зерно.

Мы ее клали на спину, а вокруг рисовали мелом
(или даже карандашом) небольшой кружок –
и тогда она окончательно бледнела,
и всё никак не могла выйти за несуществующий порог. 

А Дарья Ивановна тем временем добралась до подоконника
и по кирпичной кладке перебиралась в сад –
и всё так незаметненько, так скромно и тихоненько…
Но уже тогда было ясно, что она не придёт назад. 

Мы выпускали Плевако, и она, радуясь вместе со всеми, 
благодарная, кудахтала: кто не с нами – тот глуп! Тот глуп!
И вот так она в основном проводила время.
Последний раз я её видел, когда кушал суп. 

А Дарья Ивановна всё ползла и ползла упрямо,
По осени, правда, она надевала пальто.
Последний раз её видели на западном склоне горы Фудзияма.
А больше не видел никто.

Я сегодня проснулся. Кровать –
словно длани Господни.
Удивительно осознавать:
я проснулся сегодня.

Просто праздник какой-то с утра,
просто – счастье на блюдце;
я проснулся, проснулся – ура! –
А ведь мог не проснуться.

Солнце, май – лепота! Воробьи
расчирикались шустро,
и шальной паучок-домовик
угнездился на люстре. 

Ну, о чём же просить мне еще
Бога, Духа и Сына?
Солнце светит. Мгновенье течёт.
И блестит паутина.

Вот только что – их не было. И вдруг
они возникли – из-за поворота….
И некто, суетливый как паук, 
кричал: «Да вот он! Поглядите – вот он!» –

указывая  пальцем на меня…

А сзади подошёл какой-то в чёрном,
шепнул: «Спокойно, ладно? Всё фигня,
всё хорошо, всё славно», – и проворно
за локоть взял. 

Сквозь пыльные клубы
проклёвывалось утреннее солнце.
Кричал петух.

–  «Пойдём. Как ни люби –
а отрекаться все-таки придётся».

В степной полынной суховыли,
где наши древние растили
детей, коней, пасли коров,
где бык чесал язык о прясло
и расшивал орёл прекрасный
небес покров;
где каждый стебель сух и тонок,
кузнечик долог, звонок зной
и воздух жарок, как ребёнок
больной;
где бродит – с острым ликом птичьим,
с котомкой, полной ох и ах –
высокое косноязычье
на костылях;
где пахнет горечью и мятой,
где суховей дудит в дуду, –
там, кажется, я был когда-то...
Или приду.