Произведения

Она
Она сидела за рулём своей маленькой японской машинки и слушала радио. Она не была фанаткой музыки, но, в сочетании с гулом двигателя, в салоне машины создавался некий уютный фон, который ей очень нравился, и навевал приятные мысли о доме. А сами песни она и не слушала. Даже слова не пыталась разобрать.
Она ехала домой, и находилась за рулём вот уже два часа, но, она не устала, да и настроение было прекрасным. Она ехала домой! К своей семье, хотя, дети уже и жили отдельно, и у них были уже свои семьи, она знала, что они её ждут. Все её ждут! И муж ждёт, и внуки, они хоть и были ещё слишком маленькие, чтобы определить её как бабушку, но ей очень хотелось думать, что они её ждали. Не зря ведь они улыбались и пускали пузыри, когда видели её. Даже сам её дом, тоже ждёт, когда она вернётся. Она это знала и чувствовала, и когда она переступала порог своей квартиры, дом облегчённо вздыхал, и выпускал ей навстречу кота, который от его имени приветствовал её, вякнув несколько раз, а потом, начинал тереться об её ноги. Она ехала и улыбалась своим мыслям. Она радовалась удачно сложившейся жизни. Она любила эту жизнь!
Щербатый
Щербатый угрюмо смотрел на дорогу, которая серой лентой неслась навстречу его фуре, и покорно расстилалась под огромными колёсами тягача. Он нервно курил, и сплёвывал прямо перед собой крошки табака, которые попадали в рот. Он не любил фильтр у сигарет, ему казалось, что фильтр задерживает самое «вкусное» что есть в табаке, и тогда он приспособился фильтр отрывать. По началу, он, конечно, пытался по привычке курить сигареты без фильтра, к которым привык, но в постперестроечное время, эти сигареты стали такими отвратительными, что ему волей-неволей, пришлось перейти на отрывание фильтра. Он не придавал значения тому, что крошки табака, которые он выплёвывал, попадали на руль, и прилипали к нему, а когда он задевал их руками при повороте руля, они падали к его ногам, оставляя после себя на поверхности «баранки» некрасивые пятна.
Настроение у него было поганое, и он знал почему. Ему опять хотелось этого. Он открыл шире окно кабины, и сплюнул через щербину, образованную отсутствием зуба. У него уже долго этого не было. Он и рейсы-то теперь стал брать в два раза чаще, в надежде на то, что у него это снова получится, и он сможет на какое-то время успокоиться.
Он
Он сидел в кабинете за столом и смотрел в окно. Положил подбородок на ладони и смотрел. Работать и думать о чём-то не хотелось. Настроение было отличное, погода хорошая, на улице тепло. Лето. Да и к тому же, жена скоро приедет. Она, когда выезжала, позвонила и сказала, что выезжает. И вот уже в который раз, глянув на часы, висевшие на стене кабинета, он подумал, что примерно часа через полтора, он её увидит.
Она уже много лет, в одно, и тоже время уезжает к своей подруге, это у них своеобразный ритуал, который невозможно нарушить. Подруга живёт в трёхстах километрах от них, в небольшом посёлке, и каждое лето, жена уезжала к ней в гости. Он вздохнул и выпрямился на стуле. Когда он приедет с работы, она уже будет дома. Откроет ему дверь, потом отступит назад, наклонит немного голову к правому плечу и улыбнётся. Улыбнётся так, как умеет улыбаться только она.
Смерть
Смерть не хотела сегодня работать, и поэтому, она очень удивилась, когда поняла, что она сейчас будет нужна тому, кто её не ждёт, и к кому она совсем не хочет приходить. Но, выхода у неё не было. Смерть тяжело вздохнула, она знала, что люди считают, будто бы она самая сильная. Но, это далеко не так. Судьба! Вот кто гораздо сильнее её. Вот и сейчас, судьба всё вывернула так, что ей придётся забрать жизнь у той, кто ранней смерти совсем не заслуживает.
 Смерть тихо опустилась в кресло рядом с симпатичной женщиной, которая ехала в своей маленькой машинке, слушала радио и улыбалась чему-то. Смерть сидела рядом с женщиной и грустно смотрела на неё. Женщина её сначала не видела, а когда пришла пора, и Cмерть ей показалась, женщина даже не успела испугаться. И когда женщина, обгоняя огромную фуру выехала на встречную полосу, Cмерть обняла её, и укрыв своим плащом прижала к своей необъятной, несущей успокоение груди. Смерть, милостиво не позволила ей что-то увидеть или почувствовать. Смерть иногда бывает к людям милосердна.
Щербатый
Ему повезло! Ему дико повезло! Он заметил, что последнее время ему везёт. Везёт именно здесь, на этом участке дороге, которая изгибаясь длинным и плавным правым поворотом, пересекает лесок, который находится в небольшой низинке. Вот и сейчас, перед этим плохо просматриваемым участком, сзади его догнала белая машинка, и пристроилась ему в хвост. У него бешено заколотилось сердце,
 – «Да! Да! Это оно! Вот сейчас!.. Чуть-чуть ускоряемся, так, чтобы в глаза не бросалось. Ещё чуть-чуть, всё. Хорош. А теперь, главное, чтобы встречка. Есть! Есть встречка!» И чувствуя всё возрастающее сексуальное напряжение, он подрагивающей рукой перекинул рычажок указателей поворотов вправо, и буквально впился в зеркало бокового обзора.
– «Ну что же ты! – лихорадочно думал он, – Давай же, не бойся, ну!..» И словно послушавшись его, маленькая машинка вывернула из-за его фуры на встречную полосу, и ускоряясь пошла на обгон.
Она
Она, догнала попутную фуру и спокойно поехала за ней. Она, в общем-то, и не торопилась, её не раздражала медленная езда. Однако домой всё равно попасть хотелось побыстрее, и она порадовалась, что фура начала ускоряться. Она улыбнулась.
«Ну вот, сейчас грузовик разгонится, и мы поедем нормально. Такие машины могут ездить довольно быстро».
Фура приветливо замигала правым поворотником, приглашая себя обогнать. «Давай, мол, вперёд, дорога свободна, встречных нет!» Она, не переставая улыбаться, вывернула руль влево, и добавила газу. Фуру она почему-то обогнать не смогла, тогда, она почти до упора вдавила акселератор в пол, и только тогда, начала медленно её обходить.
Щербатый
Когда маленькая машинка начала его обгонять, он надавил на газ, и мощная машина, ускорившись, не дала этого сделать, тогда водитель в легковой машине тоже прибавил скорость и начал его обходить. Он, почти не переставая смотрел в боковое зеркало и вдруг разглядел, что пытающейся его обогнать машиной управляет светловолосая женщина. Это было прекрасно! Это баба, и она сейчас сдохнет! Встречный автобус уже близко! Сейчас, сейчас! И он заорал во весь голос, когда из низинки вылетел «ПАЗик» и врезался в машину, которая его обгоняла.
«Да! Да! Да! Так тебе сука!.. Сдохни!.. Это баба!.. Как же хорошо!..»
Он очень хотел остановиться. Очень. Но, понимал, что надо уехать подальше. Так, на всякий случай. Но, как же Господи, хочется остановиться, и прямо сейчас начать!.. Чтобы видеть всё это. Но, нельзя. Нельзя. Дальше надо, дальше. И он уезжал дальше, а когда проехал пару километров, остановился у обочины, и даже не заглушив машину, приподнялся на сиденье, опершись спиной в спинку кресла, спустил штаны вместе с трусами и занялся тем, чего он давно так хотел. Он закончил быстро. Такое сексуальное возбуждение не с чем было сравнивать. Это было как сильнейший наркотик, который он по недосмотру своей судьбы получал очень редко.
Закончив, он откинулся на спинку и засмеялся. Он был счастлив. Ради этого стоило жить! А потом он опять посмотрел в зеркало, бокового обзора, и увидел, как где-то там, над дорогой, поднимается чёрный столб дыма. И он опять возбудился. Сегодняшний день для него явно удался. Он не торопясь выбрался из кабины, обмочил заднее колесо фуры, а потом, счастливо улыбаясь, поехал домой.
Он
Он сидел за столом и катал пальцами по столешнице карандаш. Руки у него жили своей жизнью, вот сейчас одна из них, задумчиво перекатывает карандаш. А недавно, правая рука его напоила, взяла кружку, наполнила её из-под крана водой, и напоила его. А ещё, до этого, руки его кормили, а может, и нет… Он не помнил, ел он вообще что-то последнее время или нет. Ему, это было не интересно. Он, наверное, не жил, живой человек знает, что у него живое сердце, положив руку на грудь, он может его даже почувствовать. А у него сердце замерло, он его перестал осознавать в ту же самую секунду, когда ему сообщили, что его жена умерла. Она, погибла в ДТП на дороге. Его время остановилось, оно вернуло его туда, где она ещё была!.. Была и улыбалась, и смеялась, и любила его.
Всё было сделано как надо. Он был сосредоточен, и истерик не закатывал. Похоронил жену правильно, по православным традициям, так как она и хотела, вернее, он думал, что она хотела бы, чтобы это было именно так! Его рука вдруг перестала катать карандаш, и он, встав, постоял несколько секунд, сжимая и разжимая кулаки. А когда понял, что вновь стал владеть своими руками, он подошёл к окну, и улыбнулся своей жене, которая была где-то там… за окном… высоко, а потом, он начал собираться на работу. Он понял, что теперь, у него появилось дело, и оно не будет давать ему покоя. Он не верил, что его жена, которая всегда отличалась аккуратной ездой, выехала вдруг на встречку.
Он пришёл на работу, и пока шёл по коридору отдела, чувствовал на себе сочувственные взгляды своих коллег. Он знал, что, если бы была какая-то другая ситуация, они бы ему помогли, но в этом!.. В этом были бессильны все, и он в том числе. Он должен был пережить это сам, один. Он знал, что им было неловко из-за того, что с ним произошло такое горе. И это нормально, так и должно быть. И ещё он знал, что они, боясь признаться в этом себе, радуются тому, что это произошло не с ними. И это тоже нормально, он их за это не осуждал. Потому что ни один нормальный человек, себе такого не пожелает. Он остановился перед своим кабинетом, на двери которого была закреплена латунная пластина с лаконичной надписью: «Старший следователь, подполковник…» Постоял перед ней, словно раздумывая, стоит ли заниматься этим делом, а потом, решив, что стоит, отомкнул дверь и зашёл.
А уже через час, он сидел в кабинете начальника ГИБДД и изучал материалы, собранные на тот момент по факту ДТП в котором погибла его жена. Место, где она разбилась, территориально относилось к зоне ответственности их отдела, и ему не пришлось ехать куда-то и уговаривать кого-то для того, чтобы получить доступ к делу.
«Так, схема… с этим всё ясно и понятно… Место столкновения… так… это куда отбросило машину. Фотографии он не смотрел, он не мог, да они ему, собственно, ничего бы и не дали.… Так, объяснение водителя автобуса… Он отделался легкими ушибами. Ничего такого… Фура, и из-за неё вылетает машина… не тормозил… не успел… С этим всё ясно… претензий к нему нет. Свидетели… Можно сказать, что их и нет. Только один, ехал в полукилометре за его женой… Она пошла на обгон… Он остановился, но помочь уже ничем не мог. Фура ушла, не останавливаясь… Понятно… Её водитель, вполне мог и не знать, о столкновении… Так, ещё свидетели… Ничего толкового… Останавливались, увидев аварию… Ничего!»
Он откинулся на спинку кресла, и уставился в окно. На удивление, мысли были ясными и чёткими, и они не давали ему успокоиться, и просто принять судьбу человека, которого он любит. Любил… и продолжает любить. Принять и просто помнить о ней.
«Не должна она была идти в этом месте на обгон! Не должна была! Вот хоть ты тресни, не должна! Знает она это место!.. Все знают!.. Поганое это место! Затяжной поворот. Тем более что у неё руль справа. Как же так моя хорошая?! Зачем же ты это сделала?! – он глухо зарычал и встал из-за стола. – Как же сдохнуть-то хочется!»
Опять Он
На следующий день, он с утра пораньше уже ехал на это место. Честно говоря, ему казалось, что он никогда уже не поедет по этой дороге. Но, всё-таки поехал. Он просто должен был положить там цветы. У неё не было каких-то любимых цветов. Она любила их все. Поэтому, он всяких разных и набрал. И рассыпал их на обочине, где она умерла. А когда он возвращался домой, ему позвонил дознаватель ГИБДД. Он усмехнулся:
«…Конечно, мне это интересно! Это, пожалуй, главное! На этом участке, за последний год произошло шесть ДТП! Пять трупов, и семь пострадавших! А до этого, лет за десять всего два происшествия. Значит, надо в архив». И он увеличил скорость, но, разбежаться на дороге не смог, перед ним замаячил КАМАЗ с прицепом. Он скинул скорость, и стал ждать удобного момента для обгона. Однако долго ему ждать не пришлось, прицеп мигнул правым поворотником, и он, чисто машинально вывернув руль влево, пошёл на обгон. А потом, не завершив его, затормозив, опять вернулся на свою полосу, и остановился на обочине. Он сидел, вцепившись побелевшими пальцами в руль, и тупо смотрел на пролетающие мимо машины. Он думал только об одном. Его жену убили, убили специально и холоднокровно. И так просто. Мигнули правым поворотником, и всё!.. И она умерла!..
Вернувшись на работу, он сутки изучал архивные дела. Скрупулёзно, листочек за листочком, справку за справкой. Он умел это делать, профессия обязывала. И он нашёл то, что ему было надо. Фура!.. В четырёх случаях фигурировала одна и та же фура. В первом случае, даже её водитель был опрошен. В другом случае попала на запись регистратора одного из участников аварии, и в двух случаях, её описали свидетели. Тент у неё раскрашен как Британский флаг, приметный. Это уже не случайность! Это закономерность. Четыре ДТП с тяжёлыми последствиями, и одна и та же фура. Он был уверен, что и в оставшихся двух случая она тоже была. Но, проверять этого он не будет, достаточно и того, что есть.
Щербатый
Щербатый готовил свою машину к выезду, он был опытным водителем, профессионалом, и его за это начальство ценило, и он мог выбирать для себя маршруты поездок. Он всё делал сам, один. Его коллеги с ним старались не общаться, он знал, что он неприятный человек, и ему это знание нравилось. Он угрюмо ходил вокруг своей фуры, когда вдруг увидел незнакомого худощавого человека, который медленно шёл по территории автопредприятия и внимательно разглядывал стоящие в ряд тягачи. Вот незнакомец остановился напротив кабины его фуры и стал её рассматривать.
Он сразу не понравился щербатому. Веяло от него чем-то непонятным и страшным.
– Ты кто? Чё тебе здесь надо? – спросил щербатый выходя из-за соседнего грузовика. Человек повернул в его сторону голову, и стал уже его внимательно рассматривать. А когда щербатый встретился с человеком взглядом, он сразу же отвёл глаза. Не по себе ему стало, неправильные были глаза у незнакомца, пустые они были, жизни в них не было.
– Твоя машина? – тихо спросил человек. И щербатый вдруг понял, что его собеседник знает, и что машина его, и что он в рейс собирается, и даже знает то, что он совершал последнее время.
– Моя! А тебе-то чё.
– Ничего, – спокойно ответил человек, продолжая его разглядывать. Он смотрел на щербатого несколько тревожных для того секунд. Наконец, как будто придя к какому-то решению спросил:
– Зачем, ты убил столько людей? Для чего ты это сделал? Зачем, тебе это было надо? Мне надо понять, чтобы принять по тебе решение. Он говорил спокойно и уверенно, ровным, ничего не выражающим голосом, и щербатый понял, что отпираться бессмысленно. Этот всё знает! Но, он всё равно попробовал:
– Ты чё это такое говор…
– Заткнись! – перебил его человек, и щербатый послушно замолчал.
– Недавно ты убил мою жену. Ты, дождавшись встречной машины, предложил ей тебя обогнать. И она поверила тебе, и умерла…
«Так это мужик той бабы! Той, которая сдохла последней! И ему плохо, он страдает, от этого. Он мучается из-за того, что я её убил!» Щербатый вдруг опять почувствовал возбуждение. Ему было чертовски сладко думать о том, что он доставил страдание этому человеку. Он довольно ухмыльнулся. Тогда человек, не меняя выражения лица, как будто нехотя взмахнул рукой, и щербатый, получив неожиданно мощный удар в челюсть, нелепо взмахнул руками, и, несмотря на свою массивность, тяжело рухнул на пропитанную соляркой землю.
Он
Он смотрел в поганую морду этой твари, и ему всё было ясно. Это озабоченный недоносок. Вон, как его глазки разгорелись, когда речь зашла о погибших. Нравится ему это. И когда тот растянул свою харю в глумливой ухмылке, он его ударил. Мужик отлетел от него и упал, его физиономия перекосилась, и он, уже не сдерживаясь, засмеялся, а потом, сплюнув кровью прямо себе на куртку, довольно прошепелявил:
– Да! Это я убил твою бабу! Я!.. Я!.. Ты даже представить себе не можешь, какой это кайф!
– Я принял по тебе решение, – спокойно сказал он, наклонившись над щербатым, – ты виновен.
Потом он отвернулся от лежащего на земле человека, и пошёл к воротам. В нём не было ненависти к этому созданию, в нём не клокотала жажда мести, его умершее сердце уже не могло переживать такие сильные чувства. Он знал только одно, эта мразь жить не будет. Когда он вышел за ворота автотранспортного предприятия, его застывшая душа уже выбрала способ, как щербатый перестанет быть на этом свете.
Его ударили! Ударили жестоко, жутко, смертельно, и подставлять для удара другую щёку он не собирается! Он ударит в ответ…
Он не намерен прощать ближнего своего, как того требуют заветы высшего рабовладельца, считающего человека своим рабом, и никогда он не будет пастись в ЕГО стаде!
Судьба
Судьба усмехнулась: «Напрасно Cмерть думает, что я самая сильная. Нет. Она ошибается. Вот два человека, и один из них, уже изменил судьбу другого. А до этого, тот, который сейчас лежит, изменил судьбу симпатичной светловолосой женщины. И я, вынуждена подчинятся им. И Cмерть вынуждена подчинятся!.. И она придёт тогда, когда её призовут! Этот, который сейчас лежит на земле и хрипло смеётся, через месяц будет зажат в искорёженной кабине своей фуры, которая врежется в неизвестно откуда появившийся на проезжей части прицеп с трубами. Он начнёт обгонять грузовик, но не успеет уйти со встречной полосы…»
Смерть
Смерть сидела рядом с умирающим человеком и слушала, как он кричит. Человек кричал громко и тоскливо, он понимал, что он умрёт, и ему очень не хотелось умирать, ему хотелось жить, ему было больно, дико, невероятно больно... Он видел торчащие из своей груди неожиданно белые рёбра, и хрипел, хрипел. Потом, он начал гореть. Но, смерть не забирала его, она сидела и молча, равнодушно смотрела, как у человека сгорают ноги. Как огонь поднимается выше и выше, как загорелась его голова, как под сгоревшими волосами начала пузырится и лопаться кожа… И только после этого, Смерть с неожиданной для себя самой злостью, взмахнула своей косой!
Он
Он стоял рядом, с искорёженной кабиной тягача, и смотрел, как умирал убийца его жены. Он видел, как из раздавленной рулевым колесом грудины щербатого торчат рёбра, но тот на удивление всё ещё был жив. Щербатый, оскалившись в мучительном крике беззубым ртом, не сводил с него глаз, и что-то пытался сказать. Он его явно узнал, он понял, кто был за рулём старенького тихоходного грузовичка, который долго не давал ему себя обогнать, а потом, мигнул правым, и предложил обгон.
…И он почувствовал облегчение. Он пошёл дальше доживать свою жизнь. Один. Без неё. Он шёл по ровному полотну дороги, и видел, что где-то там, впереди, дорога упирается в небо, и если идти бесконечно долго… Он грустно улыбнулся. Когда-нибудь потом, когда придёт и его время, они встретятся, они всё равно будут вместе. Он придёт к своей женщине! Придёт вот по этой самой бесконечной дороге. Судьба и Смерть об этом позаботятся!

Семён, опустив голову, медленно шёл по лесу, и выискивал в траве маленькие голубенькие цветы. Собственно, их искать не надо было, этих цветов было много, они росли повсюду, но Семёну нужны были особые цветы. Он не знал, по каким критериям выбирает их. Он и слова-то такого не знал, он просто чувствовал, что вот это цветок нужно сорвать, а вот этот не надо. Ну, вот и последний; Семён встал рядом с цветком на колени, невзирая на то, что трава с утра была ещё сырая, и осторожно раздвинув кривыми покалеченными пальцами траву, сорвал растение. Да. Этот цветок понравится белому человеку, он будет рад ему.
Зажав маленький букетик в руке, Семён, улыбаясь, направился к дому. Он улыбался всегда и всем. Ему нравилась жизнь. Ему нравились белые люди, с которыми он жил в большом доме. Нравился лес, который окружал его дом, нравились голубые цветы, которые он срывал и дарил белым людям. Ему не нравилось только одно. Голубые цветы не росли постоянно, они уходили, когда становилось холодно. Но до того, как цветы уйдут, было ещё далеко, и Семён старался об этом не думать.
А ещё Семён любил солнце. Очень любил. Он много раз пытался рассмотреть его, но у него ничего не получалось. Яркое жёлтое пятно быстро становилось ослепительно белым, и единственное, что он успевал увидеть, это мелькнувший круг с чётко очерченными краями. На этом, как правило, всё и заканчивалось, у него начинали бежать слёзы, резало глаза, и он потом какое-то время почти ничего не мог видеть из-за мельтешивших перед глазами светлых пятен. Но Семён всё равно был рад, он вытирал ладонями слёзы, шмыгал носом, и смеялся. Он любил Солнце. Он видел и чувствовал его.
Вот и сейчас, словно поняв, о чём он думает, светило, разогнав утренние тучки, обрушилось на него всей своей приятной мощью, и Семён, раскинув руки и задрав голову к небу, широко открыл глаза навстречу этому свету. Всё было, как всегда. Почувствовав, как по лицу побежали невольные слёзы и заплясали в голове яркие круги, Семён счастливо засмеялся, и, не опуская рук, начал медленно кружиться, представляя себя плывущим в этом ярком свете, приятно согревающим лицо и испаряющего его слёзы радости.
Доктор стоял возле окна в кабинете и смотрел, как Семён возвращается из леса, который рос внутри огороженной высоким забором территории больницы. Даже с такого, довольно большого расстояния было видно, что колени у парня мокрые.
 «Опять по траве ползал», – вздохнул доктор и посмотрел на часы. Время до начала обхода ещё было, и он опять перевёл взгляд за окно. Там, на выложенной жёлтой брусчаткой дорожке, подняв голову вверх, кружился его пациент, больной мозг которого перестал ему служить.
Доктор опять вздохнул, и, взяв лежащие на столе очки, положил их в нагрудный карман халата. Вдаль он видел хорошо, однако читать без очков уже не мог, возраст, знаете ли. Доктор досадливо хмыкнул,
– «А ведь лет-то мне ещё не очень и много. А зрение уже подсело. Это в пятьдесят-то! А что в шестьдесят будет? Жуть, одним словом». Не успев подумать о неприятностях со своим зрением, доктор чертыхнулся: «Ну, надо же! Тоже мне жуть с кошмаром нашёл. Жуть она вон там, за окном, задрала вон голову к небу и кружится, пуская радостные слюни. Вот уж где жуть так жуть!»
Он постоял ещё немного, размышляя, и, решив нарушить традицию начинать обход с первой палаты, направился на улицу, где на желтой дорожке стоял и смеялся больной из седьмой палаты.
– Здравствуй, Семён! – улыбнулся доктор, и как всегда внимательно стал всматриваться в глаза парня, в надежде увидеть в них хотя бы маленький проблеск разума.
Семён не ответил. Он на протяжении вот уже трёх лет смотрел в глаза доктору глупыми счастливыми глазами и улыбался. И ещё он кивал головой, как будто соглашаясь со всем, что ему говорили.
– У тебя, я вижу как обычно хорошее настроение! – констатировал доктор и, показав рукой на лавку, очень кстати оказавшуюся рядом с ними, предложил:
– Присаживайся друг мой, в ногах, как говорится, правды нет.
И первым сел на лавочку, зная, что больной не сядет рядом с ним – сколько уж раз пытался уговорить его сесть. Напротив, если Семён сидел, то увидев идущего доктора, он обязательно вставал.
Семён увидел приближающегося к нему белого человека и перестал кружиться. Он знал, что белый человек сейчас подойдёт к нему, и от него начнут доноситься гулкие и смешные звуки: «Бу-бу-бу-бу-бу…» Семён не знал, что это значит, но этот белый человек ему нравился, и для него он тоже постоянно срывал цветок. И он должен будет отдать ему этот цветок, цветок, который был именно для него сорван. И он не должен ошибиться, а то человек может обидеться, если Семён отдаст ему цветок, который предназначен для другого белого человека.
Доктор сидел на лавке и терпеливо ждал, когда больной выберет предназначенное ему растение. Однако на этот раз, пациент, видимо, не смог определить который из них он должен отдать, и поэтому, усевшись прямо на дорожку и разложив перед собой цветы, начал их перебирать покалеченными пальцами, беззвучно шевеля губами. Наконец он выбрал нужный, и, не вставая, по-прежнему улыбаясь, протянул его в сторону доктора, видимо не понимая того, что с расстояния в два метра доктор не сможет до него дотянуться.
 – «Ну что же. Обход начался», – грустно подумал доктор, и, встав со скамейки, взял из рук Семёна Незабудку. Проходя мимо сидящего на брусчатке парня, не удержался и погладил того по лохматой голове. Семён был ровесником его сына. И когда доктор иногда представлял себе, что на месте этого парня мог оказаться его сын, он приходил в неописуемый ужас. И это было так страшно, что у него выступали слёзы на глазах, и он начинал лихорадочно звонить сыну. Звонить только для того, чтобы услышать его голос и понять, что у того всё в порядке. Он слушал голос сына и радовался тому, что этот кошмар произошёл не с его мальчиком, а с другим человеком. Ему было стыдно за эту радость, но он ничего не мог поделать с этим, он просто радовался.

Когда белый человек ушёл, Семён посидел ещё некоторое время на дорожке, радуясь тому, что нашёл и отдал ему именно тот цветок, которому белый человек был рад. Потом он встал и пошёл в дом, где его скоро посадят за стол, дадут в руки ложку и покажут, что с ней надо делать. Семён в предвкушении приятного события, связанного с ложкой, опять радостно засмеялся. Его огорчало только одно – он постоянно забывал, что надо делать ложкой, он честно пытался об этом не забыть, но как-то так получалось, что всё-таки забывал.
Елена Сергеевна сидела в ординаторской за своим столом и благодаря удачному его расположению прямо напротив окна видела всё, что происходит во дворе больницы. Вот и сейчас она знала, что врачи ждут её команды, когда надо будет подниматься и начинать подготовку к обходу. И когда она увидела, что главный врач направился к корпусу, оставив за своей спиной сидящего на дорожке Семёна, она поднялась, одёрнула белый халат и сказала:
– Всё! Идёт! Пора начинать!
И первой направилась к выходу из ординаторской.
Их, людей в белых халатах было семь человек: три врача-психиатра вместе с ней, врач-терапевт, старшая медицинская сестра, заместитель главного врача и, собственно, сам главный врач. Остальной персонал был одет в синюю униформу. Два раза в неделю все они выходили в холл приёмного покоя и получали от улыбающегося Семёна по цветочку. И от этого своеобразного ритуала никуда было не деться. Если кого-то не хватало, Семён начинал ходить по всей больнице и тревожно озираясь, искать того, кому он ещё не отдал цветок. Со стороны это могло выглядеть смешно: молодой мужик с длинными, совершенно седыми волосами ходит по больнице, вытянув перед собой руку, в ладони которой зажата Незабудка.
Елена Сергеевна очнулась от своих мыслей, приняла из рук Семёна причитающийся ей цветок, и, поблагодарив улыбающегося парня, пошла сопровождать на обходе главного врача. И уже перед тем, как войти в первую палату обернулась и увидела, как старшая медсестра заводит Семёна в столовую.
 Обход проходил как обычно, и Елена Сергеевна, машинально отвечая на стандартные вопросы главного, вдруг совершенно не к месту подумала, что Семён их всех выдрессировал! Ну а как же иначе! Они все, как по команде, собирались в кучку и ждали, когда им раздадут по цветочку. И Елена Сергеевна улыбнулась, представив, как Семён, увидев белые халаты, начинает одаривать всех не цветами, а какой-нибудь вкуснятиной, а они, радостно улыбаясь, машут хвостами.
– О чём, Леночка, задумалась? – услышала она насмешливый голос главного, – я так полагаю, что это как-то связано с Семёном и его цветами?
– А-а-а-а, а как вы догадались?
– Ну, это было не трудно! У вас, моя хорошая, всё было написано на лице.
– Да, вы правы! Я думала, о том, что ели бы это был не Семён, то мы бы к нему сами не сбегались.
– Да, Елена Сергеевна, – задумчиво пробормотал главный врач, – если бы это был не Семён, если бы не Семён… И он, не договорив, направился в сторону своего кабинета, но, отойдя шагов на десять, вдруг остановился, и, обернувшись к Елене Сергеевне, сказал:
– Да! Чуть не забыл! Вы бы, Леночка, начали уже в порядок возможные непорядки приводить, а то, знаете ли, к нам через недельку какая-то комиссия намеревается нагрянуть. С проверкой так сказать, нагрянуть.
И главный, задумчиво покачав головой, продолжил путь к своему кабинету.
Елена Сергеевна расстроилась. Нет, она не боялась, что комиссия может выявить что-то страшное, этого страшного попросту не было! Она была добросовестным и щепетильным работником в плане соблюдения всевозможных правил и инструкций при работе с бумагами и с историями болезней. У неё всегда и всё было в порядке. Но все эти комиссии отнимают уйму времени и нервов. Особенно, когда в составе прибывшей команды попадается какой-нибудь особо рьяный, неизвестно как попавший в её состав… член. И Елена Сергеевна досадливо поморщилась, вспомнив комиссию, прибывшую в их богоугодное заведение полгода назад. В эту самую комиссию и затесался именно такой член, которому это название очень даже подходило во всей объёмной красе этого ёмкого слова, несущего в себе несколько значений.
Елена Сергеевна вернулась в ординаторскую, села за свой стол и, аккуратно отложив в сторону стопку историй, невольно вспомнила, как этот пресловутый член, увидев идущего по коридору Семёна, остановил его и потребовал к себе главного врача. Главный не стал капризничать и сам пришёл к возмущённому представителю столицы. Пока прибывший член разглагольствовал о вопиющем нарушении санитарных норм, вокруг него и Семёна столпилось изрядное количество персонала. Как выяснилось, у больного были слишком длинные волосы, что никак не вязалось с облико-морале их лечебного учреждения.
Тыча пальцем в голову радостно улыбающегося Семёна, член потребовал немедленно остричь его седые лохмы. Возникшую ситуацию разрешила старшая медицинская сестра. Она попросила подойти горящего праведным гневом проверяющего поближе и откинула с висков Семёна волосы, которые скрывали отсутствие ушей и безобразные, уходящие в череп темные дыры.
Бедный проверяющий замер с открытым ртом, не в силах отвести взгляд от этого страшного зрелища. Старшей сестре этого показалось мало, и она окончательно добила его тем, что до самой шеи задрала на парне казённую футболку, предложив тому осмотреть ещё и тело больного. Увидев, что находится под футболкой, член икнул и заметался возле запертых дверей туалета для персонала. Куда его по доброте душевной эта же сестра и впустила, оставив дверь открытой, чтобы все собравшиеся могли услышать, как блюёт столичный представитель. Такая реакция неподготовленного человека была, в общем-то, понятна.
На теле Семёна не было живого места! Остались только узкие полоски кожи, с которой он появился на свет. Остальные полосы кожи у него наросли уже потом, после того, как её аккуратно срезали узкими полосками от шеи до ступней, одну полосу за другой. Спереди, сзади на спине, на руках, на ногах. Везде, со всего тела у него была срезана большая часть кожи. Это было тяжкое, мучительное зрелище. Поэтому никто не смеялся над этим глупым проверяющим человеком. Нельзя над этим смеяться. И ещё пальцы, а они у Семёна все были переломаны, выглядели расплющенными.

Доктор сидел в своём кабинете на втором этаже и просматривал статью, напечатанную в английском журнале. Проблема с языковым барьером перед ним не стояла. Он в совершенстве владел английским, чем и пользовался на полную катушку, выискивая в зарубежных медицинских журналах интересующие его статьи, посвящённые психиатрии. Закончив читать, доктор отложил журнал и задумчиво уставился в окно, обдумывая прочитанное. Он ещё не знал, согласен он с автором или нет. Для того чтобы прийти к какому-то решению, ему надо будет прочитать статью ещё раза три, и обдумать каждое написанное в ней слово.
Из задумчивости главного врача вывела какая-то возня, происходящая возле ворот, ведущих на территорию клиники. Рядом с воротами стоял зелёный УАЗик «буханка», точно такой же, какой был и у них в больнице. Отличие состояло только в том, что на этом автомобиле не было красных крестов. Ворота начали закрываться, и доктор нахмурился; до конца рабочего дня именно эти ворота должны быть открытыми, чтобы родственники их пациентов могли подъехать ближе к корпусам. Какого-либо определенного дня недели и времени для посещения родственниками больных отведено не было. Очень сложно, знаете ли, объяснить их нездоровому душой контингенту, что такое тихий час, и что после обеда надо спать согласно общепринятым в больницах правилам.
Ворота закрылись, и из будки охранника вышел какой-то человек в темной одежде, огляделся, после чего забрался в открытую дверь «буханки», и УАЗик поехал к главному корпусу. Это было неправильно – машина должна была остановиться на парковке недалеко от центрального входа! Однако, игнорируя знаки, автомобиль подъехал к самому крыльцу, и, подойдя ближе к окну, доктор увидел, как из него шустро начали выпрыгивать какие-то люди в чёрной одежде. Доктор насчитал восемь человек, и у четверых из них были автоматы.
О том, что произошло что-то нехорошее, главный врач уже понял, но пока не мог сообразить насколько это плохо. Но когда внизу, в холле, раздались один за другим три выстрела, неожиданно сильно хлестнувшие своим резким и гулким звуком по ушам, доктор понял, что это не просто плохо. Это – пока ещё непонятная катастрофа. Внезапно задрожавшими пальцами он снял очки и положил их в нагрудный карман халата, потом поднялся из кресла, и, обойдя стол, остановился напротив двери кабинета. Постоял несколько секунд, вынул из кармана очки, и, вернувшись к столу, аккуратно положил их на открытый журнал. Однако, почему-то решив, что очки ему могут пригодиться, доктор опять взял их, и вновь затолкнув в нагрудный карман, решительно вышел из кабинета.
С двумя незнакомцами главный врач столкнулся, когда прошёл уже полпути от своего кабинета до лифта, из открывшихся дверей которого они и вышли.
– «Большой и маленький», – машинально отметил доктор и остановился, ожидая, когда эта парочка подойдёт к нему ближе.
– «У маленького автомат, а у большого пистолет. Хотя, это не совсем логично», – почему-то пришла в голову совершенно несуразная мысль. – «По логике автомат должен быть у большого, а пистолет у маленького, потому что автомат больше пистолета».
– Кто здесь начальник? – неожиданно визгливым голосом спросил, обращаясь к нему, мелкий и направил в его сторону ствол автомата. Доктор не ответил, справедливо рассудив, что этот визгливый просто не может быть тем, с кем надо вести беседы. Какой-то он был кручёный и суетливый. Складывалось впечатление, что это создание не могло спокойно стоять на одном месте. Ноги этого человечка словно жили своей жизнью – они перемещались под телом маленькими шажками, словно пританцовывали, причём само тело не настроено было танцевать. Не может так вести себя человек, наделенный хоть какими-то полномочиями.
– Ты, Штырь, не только тупой, но ещё и слепой! – хохотнул большой и, мотнув башкой в сторону доктора, обратился к своему напарнику:
 – Читай, что у него на халате написано!
Мелкий, как разболтанная кукла, посеменил поближе к доктору и, прочитав вышивку на его халате, выдал:
– Это какой-то «глврач»! А старший-то здесь кто? – вновь обратился он к доктору.
Доктор посмотрел на большого и, встретившись с ним взглядом, пожал плечами.
– Заткнись, придурок! – раздражённо рявкнул большой. – Это главный врач. Это и есть старший. Он нам и нужен.
Доктор, посмотрев на кривляющегося человечка, и не скрывая этого, презрительно усмехнулся. А потом, переведя взгляд на большого, спросил:
– Куда я должен идти, и что я должен делать в сложившейся, так сказать, обстановке?
– Давай, док, за мной топай, – пробасил большой и, повернувшись, направился обратно к лифту, всем своим видом показывая, что ни на йоту не сомневается в том, что его приказ будет беспрекословно выполнен.
Доктор обвёл глазами холл, в котором находилось около десяти пациентов и несколько человек обслуживающего персонала. Машинально улыбнулся в ответ глядящему на него безмятежными глазами Семёну и вдруг почувствовал сильный удар в спину, который бросил его на пол. Затем услышал истошное верещание мелкого:
– Ты чё лыбишься, козёл, а?! Ты чё лыбишься!?
Удар был сильный. Сильный настолько, что у доктора перехватило дыхание и он долгие секунды не мог протолкнуть в лёгкие воздух.
«Ты смотри, как-больно-то!!! – удивился доктор и с заметным трудом поднялся на ноги. Постоял, нагнувшись, приводя в порядок дыхание, а затем, не обращая внимания на крики маленького человечка, ударившего его прикладом автомата, вытащил из нагрудного кармана сломавшиеся после падения очки, с сожалением покачал головой и, положив их обратно в карман, повернулся к мелкому.
А потом произошло то, чего не ожидал никто! Ни тычущий стволом автомата в доктора мелкий, ни обернувшийся на шум большой, ни обслуживающий персонал. И, наверное, даже сами больные этого не могли бы предвидеть, если бы разум их был в порядке. Главный врач! Доктор! Интеллигентнейший человек! Улыбнувшись, ударил мелкого по лицу! А потом, как ни в чём не бывало, отвернулся от растянувшегося на полу своего обидчика, и продолжил путь к лифту.
Доктор успел сделать всего лишь несколько шагов. Несколько последних шагов в своей жизни. И даже успел подумать о том, что это, оказывается, приятно ударить подонка по физиономии. Главный врач умер с этой несвойственной его воспитанию мыслью. Он просто не успел подумать о том, что всё-таки был не прав, когда бил по лицу человека. Его насквозь прошила очередь из автомата, выпущенная ему в спину поднявшимся с пола взбешённым мелким. Доктора не отбрасывало ударом очереди на несколько метров, как это частенько показывают в боевиках. Летящие с огромной скоростью пули, пройдя насквозь тело человека, унесли с собой его жизнь. Доктор осел, медленно опустившись сначала на колени, а потом, словно нехотя, завалился на бок и, вздрогнув последний раз всем телом, замер, перевалившись на спину.
Доктор уже не видел, как заорал и пнул мелкого напарник. Как закричала одна из медицинских сестёр, а потом замолчала, в ужасе прикусив зубами кулачок и, не отрываясь, глядела на залитое кровью тело главного врача. Он не мог видеть, как на второй этаж по лестнице забежали ещё трое вооружённых мужчин и стали сгонять всех вниз, в холл первого этажа. Он уже не видел, как Семён, глядя на его тело, вдруг начал кричать протяжно и страшно, на одной ноте. Он, не переставая, кричал до тех пор, пока к нему не подошёл один из вооруженных людей и не ударил его прикладом автомата в голову.

Семён лежал на полу и с удивлением рассматривал синий цветок, который был почему-то красного цвета. Это было странно и непонятно. Он не знал, почему так произошло. Почему цветок лежит в чёрной луже, и почему белый человек, которому он подарил цветок, тоже лежит на полу. И почему белый человек стал красным? Страшно-красным! Он не должен быть таким, потому что быть красным это больно, это невыносимо больно. Это непрекращающаяся, нестерпимая боль. И эта боль становится всё сильнее и сильнее. Мучительнее и мучительнее. И от неё, от этой боли, умираешь. Он это знает. Он уже умирал.
Семён, не отрывая щеки от холодного мраморного пола, протянул руку и с трудом взял искалеченными пальцами цветок, лежащий рядом с телом доктора. Поднёс его к глазам и, не отрывая от растения взгляд, тяжело поднявшись, подошёл к белому человеку и протянул ему его цветок. Белый человек цветок не взял, он вообще не пошевелился. Белый человек лежал неподвижно. Семён постоял некоторое время над ним, потом аккуратно положил красный цветок на грудь белого человека и пошёл на звуки возни, раздававшиеся из кабинета главного врача.
Прошло уже часов шесть, как их захватили сбежавшие зеки. Елена Сергеевна поняла это сразу, как только увидела их одежду. Она уже не один раз встречалась с такими. К ним их привозили под охраной, на медицинскую экспертизу, и они содержались в специальном здании похожем на тюрьму. Там и сейчас находились несколько подозреваемых, с которыми они работали. Захватившие их люди не могли туда попасть, там была вооружённая охрана, и нападавшие, по-видимому, это знали, потому что даже не делали попыток приблизиться к ним.
Елена Сергеевна не видела, как убили главного врача, ей об этом рассказала заплаканная медицинская сестра, когда весь персонал и часть больных согнали в холл первого этажа. Их заставили усесться на полу, а потом задернули на окнах тяжёлые шторы и велели молчать. Она же шёпотом рассказала, что Семёна, наверное, тоже убили, так как она видела его лежащим на полу с окровавленной головой.
– Эй ты! Смазливая! – вдруг раздался хриплый голос одного из напавших, вольготно развалившегося в кресле, предназначенном для посетителей. – Ты! Ты! Чё ты башкой вертишь?
– Это он вас зовёт... – с неподдельным ужасом прошептала медицинская сестра, сидевшая рядом с ней, и вцепилась в её руку.
– Иди сюда, – поманил зек Елену Сергеевну рукой и встал с кресла. Елена Сергеевна, ни слова ни говоря, выдернула свою руку из трясущихся рук сестры и, встав, направилась к довольно улыбающемуся зеку. Тот несколько секунд разглядывал её, а потом, кивнув головой в сторону дверей, ведущих на второй этаж, сказал:
– Пошли, мы ментам два часа дали, так что время порезвиться у нас есть! Да ты не боись, не боись, я не любитель бить женщин, я вообще-то нормальный мужик! – он довольно ощерился и, положив руку ей на грудь, больно сжал её.
– Но, правда, есть одно условие. Девочка должна быть покладистой и послушной. А если нет... То вот он... – и зек ткнул пальцем в стоящего рядом с ним вертлявого парня, – ...будет тебя бить. Бить до тех пор, пока ты не станешь паинькой.
Елена Сергеевна была красивой женщиной, красивой той неброской, сдержанной красотой, которая заставляет мужчин оборачиваться вслед. И чего греха таить, она гордилась этим. И вот сейчас, первый раз в своей жизни, она пожалела о своей внешности. С трудом переставляя ноги, она поднялась по лестнице на второй этаж и, повинуясь тащившей её руке вертлявого, пошла в сторону кабинета главного врача.
Она знала, что её ждёт, и иллюзий не питала. Сопротивляться она не собиралась, так как понимала, что уже добравшиеся до сейфа с сильнодействующими препаратами зеки, войдя в раж, могут и до смерти забить. Терять им было нечего. Как она поняла, оружие они забрали при побеге у убитых ими силовиков. Проходя мимо тел главного врача и Семёна, Елена Сергеевна не выдержала и заплакала,
– Заткнись! – взвизгнул тащивший её парень. – Успеешь ещё нареветься! Вот только причина у тебя будет другая!
И он, запрокинув голову, противно засмеялся своим тоненьким голоском.
Семён медленно открыл дверь, из-за которой доносились приглушённые крики, вошёл и так же медленно закрыл дверь за собой, совершенно не беспокоясь о том, что на него удивлённо уставилось несущее красную боль существо. Это существо было злобным! Оно уже начало окрашивать в красный цвет лежащего на полу белого человека, и Семён вдруг понял, что, если он не убьёт ЭТО, оно полностью сделает красным белого человека, и тогда он тоже перестанет брать у него цветы. А это неправильно, ведь белым людям цветы нравятся! Они должны их брать!
Елена Сергеевна лежала на полу в разорванной одежде и плакала от бессилия, от стыда и от боли! Ей было страшно! Она сразу же сказала им, что не будет сопротивляться. Но старший всё равно дал мелкому команду бить её, а сам сидел на диване и смотрел, как его подручный, повалив женщину на пол, уселся на неё сверху и стал методично наносить ей удары по лицу, разбивая в кровь губы и нос. Удары вдруг прекратились, и она, открыв глаза, увидела, как в кабинет вошёл Семён, закрыл за собой дверь и посмотрел на неё чужими мёртвыми глазами.
– Ты чё, псих, берега попутал?! – хохотнул старший и, встав с дивана, подошёл к стоящему посреди кабинета Семёну. Однако Семён, казалось, совершенно его не замечает. Он стоял спокойно, опустив руки и, не мигая, смотрел на мелкого, который сидя на груди доктора, короткими, хлёсткими ударами бил женщину по лицу.
– Ты чё, дебил, не слышишь, что ли?! Я с тобой разговариваю! – уже раздражённо произнёс зек и, ухватив Семёна за ворот пижамы левой рукой, нанёс ему правой рукой удар в лицо. Удар был быстрый, мощный, отработанный! Но произошло невероятное! Совершенно безвольно стоящий психически нездоровый человек вдруг, как бы нехотя, отклонил голову в сторону, и кулак зека ушёл в пустоту, заставив его покачнуться и потерять равновесие. И в ту же секунду Семён, по-кошачьи извернувшись, оказался за спиной большого и, почти не размахиваясь, ткнул того кулаком в печень.
 Лежащей на полу Елене Сергеевне показалось, что удар Семёна не достиг своей цели, так как большой зек остался стоять на ногах, недоумённо оглядываясь. Но вот он вдруг охнул, скособочился и, схватившись за правый бок, упал на колени. Безучастно наблюдавший за зеком Семён, шагнул к нему и, вцепившись пальцами в глазницы, рывком задрал голову вверх, после чего нанёс удар ребром ладони в горло.
Удар был страшный – он сломал человеку кадык, расплющил гортань и впечатал её в шейные позвонки. Большой захрипел, и схватившись за горло упал на пол.
Семён упёрся коленями ему в поясницу и, ухватив руками за затылок и подбородок, одним движением свернул шею, заставив смотреть мертвыми глазами в потолок лежащее на животе тело человека. Потом он взял оставленный большим на столе пистолет, подошёл к успевшему забиться в угол кабинета мелкому, и одним резким ударом выбив ему зубы, вогнал ствол пистолета в рот и нажал на спусковой крючок. Выстрела почти не было слышно, голова мелкого сработала как глушитель.

Елена Сергеевна торопливо вытащила из шкафа главного врача его запасной халат и, стараясь не смотреть в сторону Семёна, сняла с себя остатки разорванного халата. Как будто почувствовав смущение женщины, Семён отвернулся и стал смотреть в окно, туда, где он всегда собирал цветы. Одев прямо на голое тело халат главного, Елена Сергеевна нерешительно прикоснулась к плечу больного. Семён понимал, что белый человек ждёт от него цветок, но у него больше не было цветов, и он в растерянности развёл руками.
– Нам надо уходить отсюда, Семён! – лихорадочно прошептала она. – Ты слышишь? Ты понимаешь меня? – встряхнула она его за руку. Семён не ответил, он вообще никогда никому не отвечал! Он только смотрел на людей и улыбался. А сейчас Семён смотрел на неё тёмными провалами глаз, смотрел без улыбки, и это было страшно. В глазах Семёна больше не было глупой безмятежности. Елене Сергеевне показалось, что у него и глаз-то не было, только тёмные тоннели, не несущие в себе даже малейшего проблеска жизни.
– Идём, Семён, идём, – и она потянула парня за собой на выход из кабинета.
Им не повезло. Когда они уже миновали дверь, ведущую на лестницу, из неё вышли двое зеков, один из которых, хохотнув, протянул:
– Ты глянь-ка! Бугор-то, я вижу, с тёлкой уже натешился! Может и нам теперь угоститься?! А? – издевательски обратился он к врачу.
Елена Сергеевна понимала, что если эти двое обнаружат своего старшего мёртвым, ей с Семёном жить останется очень недолго, и поэтому, преодолевая дрожание в голосе, предложила:
– Я не против, но давайте уйдём отсюда, а то здесь труп лежит, мне страшно? – и она кивнула в сторону тела главного врача.
– Люблю разумных баб, – хмыкнул второй и, взяв Елену Сергеевну за руку, повёл ее к ближайшей двери, ведущей в палату.
– Стой, стой, стой, – забеспокоился любитель угощаться, – а как же этот псих?
– А никак! Пусть бродит! Он и выход-то отсюда, наверное, не сможет найти. И он, открыв дверь палаты, втолкнул туда Елену Сергеевну.
Халат Елена Сергеевна снимала сама, плакала и медленно расстёгивала пуговицу за пуговицей. Но снять его она так и не успела; за спинами жадно разглядывающих её зеков скрипнула дверь, и вздрогнувшие от неожиданности мужики шустро обернулись.
– Да твою ж мать! Тебе-то чего здесь надо? – рявкнул один из них и ткнул стволом автомата в грудь Семёну.
– Уведи-ка его к остальным, – обернулся он к напарнику, – а то он нам только меша...
Договорить он не успел: стоящий перед ним Семён вдруг сделал неуловимое движение руками, и зек удивлённо повернул голову в сторону кровати, на которой лежал выбитый из его рук автомат. Взглянуть на Семёна он не успел; тот совершенно спокойно поднял руку и воткнул зеку в ухо протирку, используемую для чистки ствола автомата. И теперь равнодушно наблюдал, как дёргается возле его ног умирающий человек с нелепо торчащим из уха металлическим прутком.
Второй зек, оправившись от удивления, отпрыгнул от Семёна, вытащил из ножен, болтающихся у него на поясе, большой нож, пригнулся и, выставив руку с ножом в сторону Семёна, прошипел:
– Ну! Давай, урод психованный! Давай! Подходи! – и он несколько раз взмахнул лезвием ножа перед Семёном.
Елена Сергеевна, запахнув на себе халат, с ужасом наблюдая за изменившимся пациентом, вдруг ясно осознала, что человек, размахивающий перед Семёном ножом, обречён! Он сейчас умрёт, и шансов у него нет. Как будто услышав мысли доктора, Семён по-птичьи наклонил голову влево и шагнул под неминуемый удар клинка.
Елена Сергеевна так и не смогла понять, что же произошло. Она только успела увидеть, как рука с ножом метнулась в живот Семёну, но хищно сверкнувшее лезвие прошло мимо. Семен, слегка отклонившись в сторону и крутнувшись вокруг своей оси, оказался сбоку от зека, перехватил его руку, резко вывернул её и ударом ладони сломал в локтевом суставе. Елена Сергеевна знала, что при такой травме, боль должна быть очень сильной, но зек заорать не успел. Семён перехватил выпавший из покалеченной руки зека нож и вонзил его тому под нижнюю челюсть, пробив нёбо и убив мозг.
Елена Сергеевна, глядя на весь этот ужас, судорожно всхлипнула и прошептала:
– Нам надо уйти отсюда! Слышишь, Семён?! Уйти! – и она, зябко кутаясь в халат, начала судорожно осматриваться, заранее понимая, что спрятаться им негде. Наверное, Семён её всё-таки услышал, а может, и нет, может он просто захотел уйти из палаты. Но Елена Сергеевна вдруг увидела его уже стоящим в дверях. Однако, до того, как закрыть дверь, он обернулся и внимательно посмотрел на неё провалами тёмных глаз. И она, словно повинуясь какому-то приказу, молча, не оглядываясь на убитых людей, пошла к ставшему совершенно ей незнакомым человеку.
Доктор торопливо пересекала холл, постоянно оглядываясь на идущего сзади парня. Она уже миновала кабинет главного врача, когда за её спиной неожиданно прогрохотали три выстрела. Они показались ей настолько оглушительными, что она взвизгнула и присела, закрыв голову руками. Она сидела на корточках до тех пор, пока не услышала чей-то хриплый, прокуренный голос:
– Ну что, дамочка! Бугра нашего, значит, завалили?! А теперь прогуливаетесь тут в своё удовольствие?
Елена Сергеевна, не решаясь отнять руки от головы, прошептала:
– Нет, нет! Что вы, я никого не заваливала!
– Руки от башки убери и сюда смотри! – повысил голос говоривший, и доктор, медленно опустив руки, посмотрела на стоящего перед ней человека.
Этот был другим, глаза у него были умными, и Елена Сергеевна это сразу отметила. Он не стал зря рисковать, обнаружив трупы своих напарников. Он, выйдя из кабинета главного врача, сразу начал стрелять в самого опасного, по его мнению, противника. В Семёна, который сейчас сидел, привалившись спиной к стене, и смотрел на неё остановившимся взглядом.
– Я знаю, что не ты его завалила! – хмыкнув, проговорил зек, и опустил руку с пистолетом, который держал направленным в её сторону.
– Встань! – наконец велел он. – Поговорим, время есть. Не начнут они штурм, пока у нас заложников куча. Елена Сергеевна встала и, опустив руки, обречённо посмотрела на небритую рожу зека.
– Он убил бугра и его шестёрку? – спросил небритый и кивнул в сторону Семёна.
– Я не знаю, – пролепетала Елена Сергеевна, – я не видела.
– Да ладно тебе! – неожиданно рассмеялся зек. – Ты не могла! Значит, этот! – и он мельком глянул в сторону тела Семёна.
– Чтобы свернуть шею такому, как наш бугор, нужен такой же амбал, ну, или псих. Я читал, что отсутствие мозгов у придурков компенсируется физической силой! Я прав? Или нет? – повысил голос небритый, с удивлением глядя, как докторша, подняв руку, закрыла себе рот ладошкой и смотрит широко открытыми глазами ему за спину, словно увидела там что-то страшное.
Он не успел узнать, прав он был или нет. Он не успел обернуться. Его шею насквозь пробило широкое лезвие ножа уже однажды забравшее жизнь одного из зеков. Небритый стоял еще несколько секунд. Его тело не хотело умирать, и затухающий разум заставлял руки хвататься за отточенное лезвие, разрезая пальцы и ладони.
– «Странно, почему нет крови? – поражаясь собственному спокойствию, подумала Елена Сергеевна. – Кровь должна быть! Артерия явно перерезана!»
И судорожно вздохнув, доктор сделала шаг в сторону, чтобы не стоять перед умирающим человеком. И словно поняв, что освободилось место, изо рта небритого хлынула кровь. И уже мёртвое тело, упав, ткнулось лицом в каменный пол.
Елена Сергеевна с трудом оторвала взгляд от быстро увеличивающейся лужи крови и метнулась к Семёну, который медленно оседал на пол. Она успела подхватить его под плечи, но понимая, что не удержит тяжёлое тело, оперлась спиной о стену и сползла по ней, не позволив парню упасть. А потом положила его голову к себе на колени и начала гладить его по жестким спутанным волосам.
– Я знаю тебя! – вдруг прошептал Семён и, открыв глаза, улыбнулся ей.
– Я всегда тебя знал! Ты ведь Солнце? Глаза Семёна были ясные и чистые. Они не были безмятежными в своём больном спокойствии. Его глаза были живыми. Живые глаза умирающего счастливым человека!
Елена Сергеевна сидела на полу и, укачивая голову Семёна, плакала! Плакала навзрыд, не обращая внимания на ворвавшихся на второй этаж спецназовцев, которые словно оберегая их с Семёном покой, обступили их полукругом и никого не подпускали, давая им время для прощания. Елена Сергеевна плакала, и слёзы, стекая по её лицу, падали на улыбающиеся губы Семёна и на его мертвые глаза, как будто он оплакивал свою наконец-то закончившуюся жизнь. Нет, она не жалела этого мёртвого парня! Она сострадала ему! Сострадала тому, что ему пришлось пережить при жизни, когда его раненого захватили боевики, воевавшие в Чечне. Она страдала от того, что они сотворили с живым человеком, узнав, что он спецназовец. Она страдала от того, что он не умер сразу, а хлебнул смертной муки полной мерой. Но самым страшным было то, что он, вновь обретя разум, умер. Улыбнулся и ушел. Ушёл туда, где нет ни страдания, ни боли.
– Я тебя знаю! – вновь повторил Семён, и перед его глазами ярко блеснул свет. Но этот свет не вызывал слёз: он был мягким и нежным, он подхватил измученное тело Семёна и понёс его в голубую, словно цветы незабудки, высь.
– Я тебя всегда знал! Я знал, что ты есть! Я знал, что ты придёшь ко мне! Ты ведь Солнце?! Тебя ведь звать Солнце?!
– Да любимый! – наклонилась над Семёном необыкновенно красивая девушка с золотыми волосами. – Я – Солнце! Я так долго тебя ждала! И ты пришёл! Нам пора! – и она взяла Семёна за руку, и его душа, раскинув призрачные крылья, смеясь, устремилась следом за ней, за своим счастьем по имени Солнце.
Из руки умершего человека выпал помятый, красный от крови цветок незабудки.

Была уже середина рабочего дня, когда я почувствовал, как меня кто-то теребит сзади за руку. Прекратив обрабатывать молотком раскалённую заготовку, я обернулся и увидел нашего инженера, который на пальцах показывал, чтобы я освободил уши от наушников. Я кивнул, и подхватив щипцами металлический прут, которому придавал нужную форму, бросил его в чан с водой. И только после этого, избавив себя от шансона уставился на инженера, который, стараясь перекричать грохот кузницы проорал:
– Андрей! Там к нам с заказом одна клиентка пожаловала, предлагает хорошие деньги, но у неё есть какие-то условия, которых просто необходимо придерживаться. Поэтому она требует старшего.
Согласно кивнул ему и пошёл в душевую, где быстро ополоснулся, и направился в контору.
– Вы – кузнец! – увидев меня, утвердительно заявила очень красивая девушка, поднимаясь мне навстречу из кресла, когда я зашёл в кабинет, где она меня дожидалась.
– Совершенно верно, – не стал я с ней спорить, – кузнец, и владелец этого богоугодного заведения.
– Скажите, пожалуйста, а вы работаете только с газом или можете и по-простому, с углём?
– Я, конечно, не мастер, чтобы по-простому, но если изделие не сложное, то, почему бы и нет.
– Отлично! – явно обрадовалась заказчица и сунула мне в руки листок.
– Это ключ. Я уже обращалась к нескольким мастерам, но они сказали, что легко могут выгнуть и сварить точно такой же из любого материала, но выковать не могут. Не умеют! И она радостно улыбнулась мне, как будто бы я уже выполнил заказ и теперь откажусь от положенных мне денег ради её красивых глаз.
Я взял из рук девушки листок и развернул. Действительно ключ. И самое интересное то, что этим ключом ничего не откроешь, это изделие имело только форму ключа и не более того.
– Если этот ключ несёт декоративную функцию, то тогда всё ясно и понятно. Для чего-то другого он служить просто не может. И весить с указанными вами размерами это кованое произведение будет килограммов шесть-семь. Может действительно имеет смысл сварить его, это облегчит ключ раза в три. Девушка с сожалением покачала головой:
– Нет. Варить нельзя, только ковать...
– Хорошо, – согласился я, – приходите послезавтра часов в пять вечера, ключ будет готов!
– Я, конечно, понимаю, что повторяюсь, но хотела бы ещё раз уточнить, вы работаете только с газом или у вас есть ещё и горн, приспособленный к углю?
– Только с газом… – почувствовав подвох, протянул я.
– Нет! – решительно заявила девушка. – Тогда не пойдёт. Необходима ковка только на угле и только из того железа, которое я вам дам! Это строжайшие условия.
Я хмыкнул и съязвил:
– Тогда леди, вам придётся очень постараться, чтобы найти что-то подобное в нашем городе!
– Я это уже поняла. И поэтому, вы поедете со мной туда, где всё это есть. С этими словами девушка открыла сумочку, вытащила из неё маленький флакончик с духами, не торопясь открутила крышку и, намочив пальчик, провела им себе по шее. Я усмехнулся:
– А почему вы решили, что я куда-то с вами поеду и буду на вас работать, придерживаясь ваших непонятных условий?
Вместо ответа гостья подошла ко мне поближе и спросила:
– Вам нравятся мои духи?
– Да, нравятся, – вынужден был признать я, наклоняясь к девушке, и втягивая носом воздух, – честно говоря, ничего подобного я прежде не встречал. И описать их аромат не могу. Это ни на что не похоже.
– Я знаю, – улыбнулась она, – это духи, можно сказать, собственного производства! Ну, так как? Мы договорились? Вы едете со мной?
– Неужели для вас так важно выдержать эти условия? –  начал я сдавать свои позиции.
– Именно. Это очень важно! Но и вам ведь интересно, почему именно это важно, – улыбнулась заказчица.
Я задумался: «А ведь действительно интересно, почему? И что она там придумала? Можно вообще-то и съездить, обстановку, так сказать, сменить».
– Хорошо, – сдался я, – через два дня я закончу работу над заказом и буду свободен.
– Здорово! – обрадовалась девушка. – Значит, через два дня я за вами заеду. Меня, кстати, зовут Ольга! И она протянула мне узкую ладошку.

Я сидел рядом с Ольгой и думал. Думал вот уже целый час, в течение которого мы ехали. И ничего не мог понять. Мне было непонятно, почему я согласился взяться за эту работу. Я чётко осознавал, что никуда ехать не собирался, в деньгах нужды не было. Тогда почему согласился? Что меня сломало? На что повёлся? Она конечно красивая, и, чего греха таить, мне понравилась: стройная, шикарные золотистые волосы, большие зелёные глаза… да такая не может, не понравится! Но, нет, не поэтому! Тогда почему? Ответа у меня пока не было.
По трассе мы отмахали добрую сотню километров, а потом свернули в лес и затерялись в тайге. Километров через двадцать, отсыпанная гравием дорога вынесла нас к большой деревне, миновав которую, Ольга остановила машину у большого дома, обнесённого палисадником, в котором буйствовали заросли малины.
Я выбрался из машины, с удовольствием потянулся и стал осматриваться, прикидывая сколько человек здесь обитает.
– Двести десять домов, живут во всех. Населения около тысячи человек. –
Словно почувствовав, о чём я думаю, сказала, подойдя ко мне Ольга.
Я кивнул, дав понять, что услышал её, и посмотрел в сторону близкого леса, в который упиралась дорога, по которой мы ехали.
– А вот в лес, особенно в тот, – заметив, куда я смотрю, сказала девушка, – ходить настоятельно не рекомендую.
– Это почему же? Я вообще-то люблю лес.
– Придётся некоторое время потерпеть. Сейчас там не безопасно.
– Вы имеете в виду зверей? – удивлённо уставился я на девушку.
– Можно сказать и так, – покладисто согласилась со мной Ольга и поспешно отвела глаза.
 О том, что она врёт, было видно невооружённым глазом. И меня, чего греха таить, это устраивало. Она врала не просто так, значит, что-то в этом лесу есть. Насколько я знал, в это время года опасным для человека может быть только раненый человеком же медведь.
Всё в этом деле было странным. И этот ключ, который требовал только ручной ковки. И металл, из которого он должен был быть выполнен, нужен какой-то особый. И горн должен быть только на угле. Это всё складывалось в какую-то непонятную кучу, поверх которой восседала моя персона, которую странным образом довольно быстро удалось уговорить поехать в такую глушь. Я довольно улыбнулся, мне это нравилось, а то действительно что-то засиделся в своём цеху. Не мешало бы и отдохнуть, поразвлечься.
За спиной хлопнула калитка, и раздался насмешливый женский голос:
– Ну, здравствуй моя хорошая! Не одна, вижу, приехала. Никак кавалера своего сподобилась привезти, с бабушкой познакомить.
Ольга резво обернулась и, засмеявшись, ответила:
– Да нет, бабуля, это не мой парень, это мастер! Привезла, как и обещала.
И девушка обняла подошедшую к нам пожилую женщину.
– Мастер говоришь? – явно удивилась женщина и с нескрываемым интересом стала разглядывать меня с головы до ног.
– А не молод ли он для мастера-то? – женщина перевела взгляд на внучку.
Это меня несколько задело, но не очень сильно, так как мастером в этом деле я действительно не был! Но всё же, всё же… подзадело, и я, как бы ни к кому не обращаясь, проговорил:
– Если молодость, это недостаток, то, можете мне поверить, с ним я сумею справиться.
Пожилая женщина опять засмеялась и с явным удовольствием проговорила:
– Ага! Обиделся? Это хорошо! Значит, действительно что-то умеешь.
Потом она вновь посмотрела на Ольгу:
– Ну, давай, приглашай своего кавалера в дом, покормить его надо бы с дороги.
– Баб! Это не мой … – решила было восстановить истину Ольга, но та её даже слушать не стала, отмахнулась от внучки как от назойливой мухи и подтолкнула меня в спину в сторону калитки.
Проходя мимо Ольги, я демонстративно пожал плечами и, услышав, как она чертыхнулась, вприпрыжку побежал за бабкой на кормёжку.
Наелся я конкретно. По-другому не получилось. Передо мной поставили сковороду жареной картошкой с грибами, большой кусок копчёного мяса, добавили к этому свежие огурцы с помидорами, а потом с нешуточным уважением наблюдали, как я, войдя в раж, умёл это всё и придавил сверху пол литром молока. Потом, выбравшись за огород и рассевшись на удобной лавочке, с интересом наблюдал, как в недалёкой речке, огибающей деревню, купаются и орут с десяток детей. Когда стало заметно темнеть, и дети разбежались, я тоже спустился к реке и с удовольствием искупался.
Проснулся рано, повалялся немного в кровати, а потом, поняв, что валяться больше не могу, встал и пошёл на речку, где опять искупался вместо утреннего умывания. Когда вернулся, меня окликнула выглянувшая в окно Ольга:
– Андрей, зайдите, пожалуйста, в дом, дело есть.
Я послушно зашёл в дом, Ольга предложила мне сесть за стол, за которым уже сидела её бабушка, села сама и, положив на стол большой нож, спокойно сказала:
– Вам сейчас надо взять этот нож и проткнуть им мне руку! – c этими словами, она положила передо мной на стол левую руку ладонью вниз.
Я, подумав, что ослышался, переспросил:
– Простите, что я должен сделать?
Девушка, вздохнув, повторила:
– Вы должны ножом пробить мне ладонь.
Наконец осознав, что мне не послышалось, я медленно перевёл взгляд на бабку и к своему ужасу увидел, что та кивнула, подтвердив, что именно это я и должен сделать. Я сидел и молча смотрел на Ольгу; было безумно жаль, что такая девушка, как она, оказалась ненормальной. Окончательно осознав, что пора бы и честь знать, другими словами, сваливать отсюда, я прохрипел внезапно севшим голосом:
– Я вам, конечно, признателен за гостеприимство, но, если Вы меня сейчас не отвезёте назад, я уйду сам, пешком. Ольга внимательно посмотрела на меня, потом перевела взгляд на бабушку и сказала:
– Я так и думала. По крайней мере, с этой стороны он нормальный.
А потом она взяла лежащий на столе нож и с силой вонзила его себе в левую ладонь. Я вскочил из-за стола, опрокинув табуретку, на которой сидел, и с ужасом уставился на руку девушки, из ладони которой торчал нож! Говорить не мог, только открывал и закрывал рот, а потом, опомнившись, бросился к Ольге, и рывком выдернул нож из её руки, приготовившись к тому, что крови будет много. Но крови не было, рука была совершенно целой, и словно доказывая это, девушка демонстративно покрутила передо мной ладошкой. Понимая, что ничего не понимаю, я почему-то шёпотом спросил:
– Ты зачем это сделала? Что это было?
– Мне надо было вывести Вас из душевного равновесия.
Я проглотил тугой комок, внезапно образовавшийся у меня в горле, и опять прошипел:
– Но зачем?!
Девушка перестала улыбаться и уже серьёзно ответила:
– Посмотрите вон в тот угол.
Я медленно обернулся и посмотрел в то место, куда указывала Ольга. А потом медленно начал пятиться задом, пока не упёрся спиной в стену. Из угла, образованного стеной печки и стеной дома, на меня круглыми жёлтыми глазами смотрело нечто лохматое, высотой около метра. Лицо, или что там у него было, разглядеть не смог, его голова, как и тело, была сплошь покрыта шерстью, поэтому, кроме глаз я ничего разглядеть не мог. На этом мохнатом существе были надеты холщовые штаны и что-то вроде безрукавки. Я опять посмотрел на Ольгу, и молча потыкал в лохматого пальцем. Девушка, видимо поняв, что я вообще разучился говорить, улыбнувшись сказала:
– Это домовой. Самый обычный домовой. Мы, собственно, и хотели, чтобы Вы его увидели.
Я опять сглотнул.
– Вы, наверное, хотели спросить зачем? – поинтересовалась Ольга.
Я медленно кивнул. Тогда девушка встала, поставила на место опрокинутую мной табуретку и, подойдя ко мне, опять помахала у меня перед носом совершенно целой и невредимой ладошкой.
– Видите, со мной всё в порядке!
Я опять кивнул и покосился в угол, где по-прежнему сидело это лохматое чучело.
– Для того чтобы первый раз увидеть домового, – сказала Ольга, – человек должен находиться в стрессовом состоянии. Другими словами, вы должны были испытать какую-то сильную эмоцию. И у вас это получилось! С бабулиной, конечно, помощью.
Я наконец-то прочистил глотку и просипел, постоянно оглядываясь на сидевшего на полу домового:
– В смысле, с бабушкиной помощью?
Девушка довольно улыбнулась, и с гордостью ответила:
– Бабуля заставила Вас увидеть то, что мне надо было. То, что вывело вас из духовного равновесия. Я воткнула нож рядом со своей рукой, но вы увидели совершенно невероятную и больную реальность!
Слушая спокойный голос Ольги, я пришёл в себя. В конце концов, я молодой здоровый мужик, меня, конечно, можно вывести из равновесия, но ненадолго. Я взял поднятую девушкой табуретку, поставил её к столу, сел и посмотрел на спокойно улыбавшуюся мне пожилую женщину. Помолчал немного, собираясь с мыслями, и спросил:
– Это правда? Вы заставили меня видеть то, что было нужно вам?
– Совершенно верно, сынок. Но можешь мне поверить, к гипнозу я не имею никакого отношения!
– А откуда вы… – вытаращился я на неё.
– А нормальному человеку ничего другого в голову прийти и не может.
– А… тогда как? Если не гипнозом?
– Очень просто, я, если по-людски, ведьма. Я молча встал, вышел из дома, подошёл к почти полной бочке с дождевой водой и, сняв футболку, засунул в воду голову. Вынырнул, постоял, потом опять засунул голову в бочку. Когда я нанырялся и направился к дому, мне навстречу вышла Ольга и подала полотенце. Я взял его, накинул на плечи и как был без футболки, зашёл в горницу. Лохматый по-прежнему сидел в углу и перебирал какие-то палочки. Значит, всё это правда! Ладно, от этого и будем танцевать.
– А если бы я его не увидел? – мотнул я головой в сторону домового.
– Значит, мы с вами уже ехали бы назад в город, и я была бы вынуждена продолжить поиски кузнеца.
– Выходит, – заключил я, – вам нужен человек, а если точнее, кузнец, который имеет особое состояние духа, необходимое для того, чтобы выковать ключ. И если бы я не увидел домового, значит, мое состояние духа к данной работе не пригодно, и ключ не будет иметь те свойства, которые должен иметь!
– Совершенно верно, сынок, – улыбнулась мне бабушка-ведьма, – голова у тебя работает, точнее, пожалуй, и не скажешь!

Я остался, и не потому, что запугать меня лохматым домовым и неприятными видениями нереально, а потому, что здесь была Ольга. Необыкновенно красивая девушка, рядом с которой хотелось быть постоянно, смотреть на неё, и мечтать о том, что когда-нибудь, к ней можно будет и прикоснуться! Я, конечно, делал вид, что с этой стороны она меня совершенно не интересует, но чем больше проходило времени, тем меньше у меня оставалось сил оставаться равнодушным.
Гостил я у Ольгиной бабки уже пять дней, заняться своим прямым делом, для которого меня и наняли, я не мог. По каким-то ведьминым соображениям, время для ковки ключа было «неподходящее». Кузницу я подготовил и опробовал уже на следующий день, после приезда. Это был простейший вариант. Небольшой участок за деревней был огорожен сплошным забором, над которым соорудили навес. Под этим навесом, был выложен из специального кирпича довольно удобный горн, к которому приспособили старый, но вполне рабочий компрессор, подающий к нему воздух и работающий от переносного генератора. Рядом с горном красовалась самая настоящая старинная наковальня, которую я внимательно изучил и даже сфотографировал со всех сторон. Со временем свою наковальню, которой пользуюсь на работе, поменяю на такую же. Старые мастера знали, что делали, и эта наковальня была явно удобнее той, которая была у меня на работе.
От помощника-молотобойца отказался, работа предстояла мелкая и силы молота не требующая, а придержать деталь клещами сможет и Ольга, для этого много силы не потребуется. Два дня мы только тем и занимались, что сваривали между собой всевозможные мелкие железки и прутки, набивали так сказать руку. И под конец я даже умудрился изобразить что-то вроде стилизованного цветка и с делано-равнодушной мордой преподнести его Ольге.
Наконец свершилось! Бабка подняла меня ни свет, ни заря, велела быстренько приводить себя в порядок, завтракать и бежать на кузницу. Время нужное пришло, правда, сегодня его не очень много, всего несколько часов, но хоть что-то успеем сделать. Прибежав на кузницу, я раскочегарил горн и только сейчас вспомнил, что для ковки необходимо какое-то особое железо. О чём я напрямую и спросил у Ольги:
– Из чего ковать будем?
Её ответ меня поразил.
– Пока не знаю, ждать надо.
– Чего ждать? – вытаращился я на неё.
– Я ещё сама не знаю, чего, – отмахнулась от меня Ольга, – ни разу с таким не сталкивалась. Самой интересно, что дальше будет. Ждём. Бабуля сказала ждать. Значит, ждём!
– Ну ладно, ждать, так ждать, – пробормотал я, и, усевшись на чурку, заменявшую здесь табуретку, стал ждать, пристально уставившись на Ольгу.
Девушка терпела это минут пять, потом не выдержала и с досадой поморщившись сказала:
– Андрей! Поверьте, я и правда не знаю, что произойдёт, и кто притащит нам это железо.
– Да верю, верю, – опять пробормотал я и перестал глазеть на девушку, – просто, странности, хоть и интересны, но порой несколько нервируют.
– Это точно, – улыбнулась Ольга, – странности нервируют.
И в это время за моей спиной раздался звон железа, и я от неожиданности чуть не свалился с чурки.
– Как, например, сейчас, – спокойно продолжила девушка, – железо к нам прибыло довольно странным образом.
О том, что железо прибыло странным образом, я догадался и без её помощи, потому что во все глаза разглядывал лохматого домового, который сидел на корточках и перебирал своими мохнатыми грабками металлические прутки. Время шло, домовой развлекался, брякая железом, а мы ждали. Наконец, я не выдержал и хотел уже пойти к домовому, но меня неожиданно удержала Ольга и, помотав головой, взяла за руку.
Домовой игрался, наверное, минут пять, потом вдруг встал, подошёл ко мне и положил к моим ногам один из металлических прутков и ещё что-то, завёрнутое в тряпицу. Потом поднял голову, посмотрел мне в глаза своими круглыми жёлтыми зенками, затем отвернулся и не спеша ушёл из кузницы прямо через деревянную стену.
– Что это? –  шёпотом спросил я у девушки.
Ольга пожала плечами и, стараясь казаться спокойной, ответила:
– Понятия не имею, он мне подарков никогда не делал. А это предназначено явно вам. Смотреть надо.
 Я поднял сверток, положил его на верстак и развернул, сняв с него тряпицу. Это был нож, который покоился в ножнах из толстой кожи. Я медленно вытащил клинок из ножен и уставился на совершенно чёрное лезвие. Даже место заточки было чёрным, другими словами, металл или из чего он там был сделан, внутри тоже был чёрным. Размер ножа впечатлял! Обоюдоострый клинок имел в длину сантиметров тридцать, возле рукоятки его ширина достигала пяти сантиметров, но к концу лезвие сужалось с обеих сторон, переходя в острый кончик, что делало нож больше похожим на маленький, обоюдоострый меч.
Я вопросительно посмотрел на Ольгу, но та опять пожала плечами, и сказала:
– Не знаю. У бабули потом спросим. Может, она что знает.
Закончив рассматривать нож, мы взялись наконец-то за дело и за оставшееся время успели приварить к телу ключа бородку. А потом на велосипеде приехала чумазая СМСка и проверещала, чтобы мы заканчивали работу, так как время скоро выйдет. Посмотрев вслед уехавшему ребёнку, Ольга улыбнулась, и как бы оправдываясь, сказала:
– Бабуля не признаёт сотовых телефонов.
Ольга ушла, а я остался в кузнице и не спеша наводил порядок, раздумывая о том, что как-то ненормально быстро привык к этой сказочной, в прямом смысле слова, реальности. Закончив раскладывать инструмент по своим местам, я не удержался и надел на пояс ножны с ножом. Потом несколько раз выхватывал его и начинал размахивать им перед собой, демонстрируя самому себе совершеннейшее отсутствие навыков владения холодным оружием. Однако спокойно заниматься самолюбованием мне не дали, недалеко от входа, под навесом кузнецы, вдруг появилась девочка лет десяти, которую я каким-то невероятным образом смог проморгать. Она постояла немного, внимательно разглядывая меня, а потом, поманив рукой, пошла в сторону леса. Я, видимо переняв привычку своей нанимательницы, пожал плечами, вернул нож в ножны и вышел из кузницы:
– Что случилось? Куда надо идти?
Девочка остановилась и опять поманила меня рукой. Она была вся такая чистенькая, одетая в белое платьице, что я удивился. Обычно деревенские дети выглядят более просто и практично, что ли. А эта прямо как с картинки. Пай девочка! Точно не местная.
– Да что случилось-то? – удивился я молчанию ребёнка. – Чего ты молчишь? Куда идти-то надо?
Увидев, что я остановился, девочка опять поманила меня рукой и, махнув головой в сторону леса, вдруг пропищала:
– Туда надо. Помочь надо. Пошли!
И девочка побежала, постоянно оглядываясь на меня, словно проверяя, иду я за ней или нет. Я чертыхнулся про себя и быстрым шагом направился за ребёнком. А то чем чёрт не шутит, может, действительно, что-то серьёзное случилось.
Некоторое время девочка бежала по дороге, а потом резко свернула с неё и, вновь поманив меня рукой, припустила к лесу. Я тоже побежал. Не зря же она за мной пришла, значит, действительно, что-то в лесу произошло. Через некоторое время я уже нёсся, как говорится, во весь опор. Но ребёнка, к своему немалому удивлению, догнать не мог. Девочка с неимоверной быстротой переставляла свои тонкие ножки, и казалось, что она летела над землёй, почти не касаясь её ногами. Вдруг от дороги, с которой мы свернули в лес, раздался чей-то крик. Я обернулся на бегу и увидел, что по дороге едет подвода, рядом с которой идёт какой-то мужик и, размахивая руками, что-то орёт.
– Без тебя знаю, что там что-то случилось, – стараясь не сбить дыхание, пробормотал я и, махнув мужику рукой, ещё наддал скорости.
Наконец я следом за ребёнком забежал в лес и увидел, как беленькое платье девочки мелькает между деревьев.
– Вот блин! – прорычал я, задыхаясь. – Чего она так носится-то. Потеряю ведь. Но не потерял, я про девочку просто забыл, когда выбежал вслед за ней на берег небольшого лесного озерка. Остановившись недалеко от берега, упёрся руками в колени, стараясь отдышаться, и стал осматриваться. Ничего особенного вокруг не происходило. Никого спасать не надо было. Вокруг тишь да гладь.
И вдруг я понял, что всегда стремился к этому озеру, всю свою жизнь, с того самого мгновения, когда начал осознавать себя как личность. Открыв рот, с удивлением осмотрелся ещё раз и увидел, что окружающее меня пространство обрело невероятную чёткость и ясность, стала видна каждая травинка, каждый цветочек, каждое дерево и куст! Вода в озере приобрела серебристый цвет и зазвенела удивительным мелодичным звуком, который я никогда раньше не слышал и даже представить себе не мог, что такие звуки могут существовать на нашей грешной планете. Господи, как же здесь здорово! Ради этого всего можно даже умереть с радостью. Я стоял на берегу озера и наслаждался. И единственно о чём жалел, это о том, что рядом со мной нет Ольги. Тогда бы, наверное, моё счастье было законченным! Надо сходить за ней, и показать ей эту красоту.
«Так. Стоп, стоп, стоп! Что-то тут не то. Ольга запретила мне ходить в этот лес. А я попёрся», – пришла вдруг в голову здравая мысль.
Я потряс головой и крепко потёр лицо руками. «Но, я же хотел помочь девочке, поэтому и побежал. Надо возвращаться и рассказать всё Ольге, тем более, что девочка куда-то смылась, и спасать уже никого не требуется».
И тогда я увидел Ольгу – она шла ко мне прямо по воде, шла, медленно переставляя свои длинные стройные ножки по гладкой блестящей поверхности, и только теперь я разглядел, что девушка полностью обнажена и, видимо, стесняясь этого, она шла ко мне, опустив глаза. О боже! Какая же она всё-таки красивая! И я вдруг ясно осознал –  вот оно моё счастье! Прекрасное и тёплое, с неимоверно нежной кожей и чувственными губами, оно само пришло ко мне! Оно взяло меня за руку и повело за собой, так и не подняв на меня застенчиво опущенных глаз. Моё счастье, моя Ольга, она вела меня туда, где мы будем только вдвоём! Только вдвоём и никого больше. И никто нам не сможет помешать, даже этот большой зверь, который с рычанием нёсся прямо на меня.
 А потом я с ужасом увидел, как огромный волк прыгнул на моё счастье, сшиб его на землю, одновременно мощным телом сбив с ног и меня. И вслед за рыком зверя мне в уши врезалось дикое, невыносимое верещание, которое издавала какая-то серо-зелёная тварь, которую терзал громадный зверь.
Я оторопело вытаращился на происходящее и, не вставая, елозя задним местом по траве, стал отползать подальше от этого сумасшествия, одновременно с этим начиная медленно соображать, что Ольги-то, похоже, и не было! Что меня в воду заманивала вот эта самая гадина с белёсыми, как я уже успел заметить, глазами. Которые она не поднимала на меня именно из-за своего цвета, а не из-за скромности, как по наивности думал я.
Волк терзал тварь знатно! От той летели какие-то шмотки и куски слизи, и она не переставая верещала, что начинало мне действовать на нервы. Однако зверь не мог убить это создание, напротив, тварь, упираясь корявыми конечностями в землю, медленно подтаскивала волка к озеру, и когда до воды осталось совсем небольшое расстояние, я увидел зелёные волчьи глаза. Осознание пришло разом, как будто мне чем-то тяжёлым приложили по буйной головушке. Я вскочил и, зарычав не хуже волка, ухватил за конечность тварь и, крякнув от натуги и упираясь обеими ногами в мягкую прибрежную землю, медленно потащил подальше от воды и верещавшую тварь и вцепившегося в неё волка, который некоторое время удивлённо таращился на меня своими зелёными глазами.
 Наконец волк сообразил разжать челюсти, и дело у меня пошло веселей. Тварь от берега я оттащил метров на пятьдесят, и чем дальше от воды она оказывалась, тем тише визжала. Когда же она, наконец, совсем заткнулась, я отпустил её лапу и отошёл к волку, который шёл следом за мной и изредка порыкивал, показывая здоровенные клыки.
Мы с волком стояли в паре метров от этого осклизлого монстра и наблюдали, как он медленно и неуверенно встаёт. Вот он, наконец, встал и стоял, покачиваясь, словно раздумывая, то ли ему сейчас упасть, то ли немного позднее. Сил у него уже явно не было.
 Эта кажущаяся слабость твари нас чуть и не сгубила. Когда волк, успокоившись, сел, ну а мне моя бестолковая голова велела расслабиться и наблюдать занимательную кончину этой заразы, тварь на нас прыгнула. Скаканула стремительно, как будто и не она только что подыхала. Я, сбитый сильным ударом, отлетел от неё и врезался спиной в ствол дерева, чувствуя, как ударом у меня вышибло воздух из лёгких. С трудом поднялся на корточки и помотал головой, разгоняя крутящихся в мозгу светящихся мушек. А когда пришёл немного в норму, увидел, что волк тоже пострадал! Зверь лежал на земле и тяжело дышал, на его боку красовалась рваная рана, а тварь довольно резво ковыляла к озеру, волоча за собой полуоторванную от туловища лапу.
Было понятно, что она стремится к озеру, а значит, к воде её подпускать нельзя. Поэтому я поднялся и побежал вслед за ней, очень кстати вспомнив про болтающийся на поясе нож. Догнав монстра, с разбегу прыгнул на него сзади и вонзил в его спину подарок домового. Если то верещание, которое тварь издавала раньше, я считал невыносимым, то теперь по сравнению с визгом, который она издала, когда я всадил в неё нож, его можно было считать ласкающим слух звуком! Чудовище крутнулась так, что я опять отлетел от него на несколько метров, на этот раз счастливо избежав встречи с деревьями, но почти потерял ориентацию в пространстве от действительно умопомрачительного звука, который на одной ноте издавало это создание!
Тварь орала и орала и одновременно с этим упорно ползла к озеру, до которого оставалось всего несколько метров. Преодолевая дурноту от непрекращающегося звукового кошмара, подковылял к монстру, уселся на него сверху, выдернул из его спины нож и опять вонзил его, но уже в голову твари. Визг разом оборвался, и наступила тишина. Благословенная тишина. А я и не знал, что тишина может быть такой желанной и радостной. И тогда я начал бить тварь ножом! Я смеялся и раз за разом втыкал чёрный нож в спину и в голову монстра. В спину, в голову, в спину, в голову. Опять и опять, пока не устал. А потом я увидел волка, который подошёл к нашей бесноватой парочке, лег и, положив голову на лапы, стал внимательно смотреть на меня зелёными глазами. И тогда я опомнился. Встал с уже явно дохлого монстра, подошёл к волку и уселся рядом с ним прямо на покрытую серой слизью землю.
Мы с волком отдыхали. Слушали тишину и наслаждались видом исчезающего тела твари. Кожа этого чудовища заметно усыхала и, сокращаясь в размерах, начала натягиваться на всё явственнее проступающих костях. Потом кости начали прорывать натянутую шкуру и в свою очередь стали разрушаться и осыпаться какой-то серой трухой. Через несколько минут от твари осталась только кучка какой-то противной дряни, которая к тому же ещё и отвратительно воняла. Всё! Наша взяла! Я опять засмеялся и погладил волка по голове. А потом разделся до плавок, зашёл в воду и стал отмываться от засыхающей на мне слизи. Заодно прополоскал рубашку и джинсы. Видимо дождавшись, когда я закончу с собственным туалетом, волк, как только я разложил на траве свою одежду, встал и, отбежав от меня, с разбегу прыгнул в камыши, покрывающие с одной стороны берег озера. А потом почти на средине озерка вынырнула Ольга и поплыла к берегу.
– Брось мне свою одежду и отвернись, – строго сказала девушка, присев на отмели так, что из воды выглядывала только её голова.
– Ага. Сейчас. Спешу и падаю, – пробормотал я и пошёл к ней в воду.
И Ольга поднялась мне навстречу, совершенно не стесняясь своей обнажённости. Я взял её на руки и унёс в лес…. Я всё-таки нашёл своё счастье. Я был даже признателен этой твари за то, что она показала мне его. Вот оно, красивое и зеленоглазое. Бери! И я взял!
Возвращались мы не торопясь, просто шли потихоньку по лесу, взявшись за руки. Шли молча, только улыбались, когда, посмотрев друг на друга, встречались глазами. А потом, когда мы с ней выбрались к кромке леса, Ольга нашла клочья от разодранного платья.
Она подобрала куски материи и, вздохнув, грустно сказала:
– Это было моё любимое платье. Помолчала немного, а потом, как бы извиняясь передо мной, продолжила:
– Времени снимать его уже не было… Обернулась прямо в нём… И вот результат...
– Да Бог с ним, с платьем! Ты лучше скажи, как ты узнала, что я оказался возле озера? Ты вообще-то подоспела как раз вовремя!
– А тебя дядя Паша видел, когда ты к лесу бежал, он даже кричал тебе, чтобы ты остановился. Он нам и сказал, что ты в лес зачем-то помчался.
В деревню мы входили весело. Нас сопровождала орущая толпа ребятни, которые были донельзя счастливы видеть приезжего здоровенного дядьку, важно вышагивающего в одних плавках и в кроссовках на босу ногу. Про носки я в свете последних событий совершенно забыл. Ольга выглядела ещё экзотичнее, чем я. Ничтоже сумняшеся, она надела мои джинсы, у которых  подвернула штанины, и чтобы они не спадали, затянула ремнём на талии, завязав его узлом. Законченность картине под названием «Ольга» придавала моя футболка, больше своей носительницы почти на десяток размеров. А завершающим штрихом было то, что она держала меня под ручку.

– Это была кикимора, – рассказывала Ольгина бабка, пока последняя мазала мне ободранную спину какой-то противно пахнущей субстанцией, добывая её из глиняного горшочка, – обыкновенная кикимора, правда, старая, и сильная.
– Ба-а-а-б, – протянула Ольга, – но они же не уходят далеко от воды! А эта, вон аж докуда… До кузницы добралась.
– Да, моя хорошая, не отходят, – задумчиво протянула бабка, – но, я думаю, что она поняла, какую угрозу для неё представляет кузнец, и решилась. Однако, так далеко от воды сил у неё хватило только на то, чтобы походить на ребёнка, и в этом ей повезло. Он, – бабка кивнула на меня головой, – очертя голову, глупую, замечу голову, побежал ей помогать, невзирая на неоднократные предупреждения не ходить в этот лес.
– А почему она меня сразу не убила, когда я возле озера оказался? – спросил я, когда бабка перестала поминать «добрым» словом мою голову.
– А зачем ей было напрягаться и рисковать? –  искренне удивилась она. – Ты, вон, какой здоровый, ещё и сам чего доброго башку бы ей оторвал!
Потом бабка внезапно начала мне улыбаться:
– Но ты хоть и бестолковый, однако, сильный духом оказался, не смогла она тебя до конца заморочить. Вспомнил ты Ольгу, вспомнил, что нельзя тебе в этот лес. Бабка уже улыбалась во все свои тридцать два, – но эта зараза всё-таки нашла твоё слабое место. При этом она лукаво посмотрела на Ольгу, – вот этой девахой она тебя поманила, и всё, ты сдался! Бабка, наконец, перестала улыбаться, и совершенно уже серьёзно сказала:
– И если, моя хорошая, ты скажешь, что вы из того леса пришли чужими людьми, я тебе не поверю.
Ольга поставила на стол горшочек, который продолжала держать в руках, потом села ко мне на колени и, покраснев, спросила:
– А как ты узнала? Просто догадалась?
Бабка аж руками всплеснула:
– Нет, вы посмотрите на неё! – и она уставилась на меня, словно призывая меня тоже присоединиться к разглядыванию её внучки. – Ага, как же, догадалась! Да ты свою физиономию-то в зеркало видела?
– А что не так с моим лицом? –  забеспокоилась Ольга.
– Что не так с моим лицом? – передразнила девушку бабка. – Всё не так с твоим лицом! Такой счастливой физиономии и такой глупой улыбки я у тебя отродясь не видела!
Ключ мы с Ольгой закончили на следующий же день. Ближе к вечеру принесли его домой и отдали бабке. Та обрадованно заметалась по дому, вспоминая, куда поставила какую-то шкатулку, и бегала из одной комнаты в другую, пока Ольге это не надоело, и она не вытащила шкатулку из сундука, стоящего в хозяйкиной комнате. Бабка сразу же успокоилась, уселась к столу, осторожно выудила из шкатулки кожаный ремешок, свитый из нескольких полосок, и привязала его к изготовленному нами ключу.
– А что теперь? Что с этим ключом делать будем? – поинтересовался я, разглядывая ремешок с выжженными на нём какими-то знаками.
– Ждать будем, сынок. Ждать, – вздохнула бабка и положила ключ в угол, где я впервые увидел домового.
Момент появления лохматого я прозевал, просто в один прекрасный момент совершенно случайно зацепил взглядом угол и увидел, что домовой стоит с моим ключом в руке и таращится на меня жёлтыми глазищами. Я коротко выдохнул воздух и опустился на стул, так как при виде домового непроизвольно приподнялся. Домовой несколько секунд смотрел на меня, потом проковылял к столу, поднял мохнатую ручку, ловко сцапал лежащий на нём чёрный нож и, не оглядываясь, потопал в свой угол. Я моргнул пару раз, и всё –  домового не стало. Ушёл! Ушёл вместе с ключом и ножом.
– Ну, и слава Роду! –  вдруг громко сказала бабка, и я от неожиданности опять подпрыгнул на стуле. – Свершилось! Замкнёт он теперь круг! Ни одна тварь больше в наш мир не прорвётся!
Я прокашлялся:
– Кто не прорвётся? Какой круг и кто замкнёт?
– Хозяин замкнёт охранный круг, и к нам в этом месте, больше ни одна дрянь не пролезет!
– Хозяин? –  переспросил я. – Что за хозяин? Кто это?
– Хозяин –  это Леший. Хозяин леса. Он круг замкнёт, – ответила Ольга, присаживаясь рядом со мной к столу и, словно зная, о чём я спрошу, продолжила:
– Охранный круг был разрушен. Кто-то, вольно или невольно разорвал его. Мы подозреваем, что какие-то люди срубили и вывезли из леса деревья, в одном из которых хранился прежний оберег.
– А что это был за нож? Из чего он сделан? Я никогда, ничего подобного не видел, – спросил я, обращаясь уже к бабке.
– Я не знаю, сынок, – вздохнув, ответила та, – да и никто из людей, наверное, этого не знает. Не людское это оружие, зачаровано оно. Только им можно быстро пришлую тварь убить.
– А зачем он тогда его забрал? – забеспокоился я. – Вдруг опять что-то с ключом станет?
Бабка задумалась, потом тоже села к нам за стол и, разглаживая несуществующие складки на скатерти, сказала:
– Если опять какая-то тварь прорвётся, нам оружие вновь принесут. А вот какое это будет оружие, будет зависеть от того, какая зараза к нам через круг проберётся.
– В каком смысле «какая»? Они что разные бывают? – вытаращился я на бабку.
Та с сочувствием посмотрела на меня и, вздохнув, ответила:
– Ты, сынок, какие сказки в детстве читал? Ненашенские, наверное, заграничные?
Поняв, что во что-то вляпался, я смущённо проговорил:
– Ну, не без этого, заграничные тоже читал. Но совсем мало. Так изредка, – пробормотал я и покосился на Ольгу, которая явно наслаждалась нашей с бабкой беседой.
– Ну, слава Роду! Не совсем ты пропащий тогда. Если Русские сказки читал, то не мог не узнать из них, сколько всякого зла на нашей земле появлялось.
– А-а-а! Вон Вы о чём! – обрадовался я. – Я думал, что вся эта зараза –  народное, так сказать, творчество!
– Да нет, поначалу это не было, как ты говоришь «творчеством». Сказы это были. Что люди сами видели, через что прошли, то и пересказывали. То и детям своим передавали. Это потом уж…. Сказки стали придумывать, да то чего не было, за Быль выдавать.
Бабка была явно раздражена, и я начал подумывать о том, чтобы найти повод и свалить уже из дома, от греха, так сказать, подальше. Но бабка вдруг резко успокоилась, посмотрела на Ольгу и, улыбнувшись ей, сказала:
– Моя бабушка через одну из этих тварей с моим дедом познакомилась! Вот как вы нонче... – и она, продолжая мечтательно улыбаться, уставилась в окно и, не обращая внимания на то, слушают её или нет, продолжила:
– При царе Батюшке это было. Местный кузнец тогда новый оберег выковал, ему же два наконечника для копий и принесли! Значит, двое избранных должно быть. Древки кузнец к наконечникам изготовил, и начали селяне второго воина искать. Всех мужиков в округе перебрали, ни один не подошёл….
Бабка, продолжая улыбаться, замолчала, словно что-то перебирая в памяти. Продолжила за неё Ольга:
– … И тогда стали испытывать парубков, и один из них прошёл испытание. Убили они с кузнецом тварь! Подростком этим дед моей бабули был.
Словно дождавшись, когда внучка закончит за неё рассказывать, бабка вздохнула и пробормотала:
– Но прожил мой дед недолго, обычную человеческую жизнь…
– А как людей испытывали? –  не мог не спросить я. – Как определяли, подходит он или нет?
На этот раз мне ответила уже бабка:
– Да очень просто. Берёшь оружие и втыкаешь его в камень. Если смог воткнуть, значит это ты. Тебе оно предназначено. Если оружие не воткнулось, передай его другому. Не судьба значит. Честь это великая – быть избранным да людям послужить!
– А если бы этим оружием простой человек, не избранный, попытался тварь убить?
– Ничего бы не произошло. Тварь не умерла бы. Связь должна быть между оружием и его носителем. Без этого никак!
– Но я ведь не проходил испытание. Мне что просто повезло, что я оказался именно тем, кто был нужен?
Бабка сочувственно посмотрела на меня и, опять вздохнув, ответила:
– Ты оказался кузнецом, который по своему духу подходил для изготовления оберега. А этого уже достаточно. Ну и к тому же, домовой именно тебе нож отдал, а не кому-то другому.
Домой я не поехал, мне вообще не хотелось возвращаться в город. Остался на покос. Хотя литовкой махать я не умел, но сено на подводы грузил не хуже деревенских мужиков. И как-то раз, когда я с Ольгой возвращался с покоса на подводе, гружёной сеном, я задал ей давно не дававший мне покоя вопрос: «Почему я согласился поехать с ней в деревню? Я совершенно точно знал, что никуда ехать не собирался! Но, всё-таки поехал. Почему поехал?» Довольно улыбаясь, Ольга ответила:
– Ты ведь помнишь духи, которыми я в городе при тебе пользовалась?
Я кивнул и сразу же всё понял.
– Это вот эти твои духи на меня и повлияли? – удивлённо вытаращился я на неё.
– Именно! Но, это не духи, это такой специальный настой или, если хочешь, зелье, которое изготовила моя бабуля, чтобы я смогла уговорить какого-нибудь особо упёртого мастера вроде тебя!
Я опешил:
– Так тебе что, все равно было с кем ехать?
– Если дело касалось мастера, то да. Мне всё равно было, кто он! – Ольга опрокинула меня на спину, потом положила мне на грудь голову и продолжила:
– А вот ты остался бы со мной в любом случае, даже если бы не подошёл как кузнец. Я вернулась бы с тобой в город и продолжила поиски мастера. А тебя я бы всё равно не отпустила! Ты мой…

С лязгом провернулся ключ в замочной скважине, и я, повернувшись спиной к двери, прислушался к тревожной тишине ставшей вдруг огромной квартиры. Так было всегда, когда я оставался дома один. Коридор, словно по чьему-то злому хотению, увеличивался, становился длиннее и шире, и если раньше вход в зал был рядышком, то теперь до него было неимоверно далеко! И мало того, что до зала было идти и идти! До него надо было дойти, минуя дверь в кухню и дверь в комнату, где, наверное, уже притаились…
Да не, ерунда!.. Слишком для них рано! Ещё даже не стемнело, и в квартире светло. Ну а если светло, то ОНИ ведут себя осторожно, по крайней мере до того времени, пока не стемнеет на улице. Когда же за окном становится темно, то вот тогда всё!.. Как говорится: «Туши свет!» Начинается самое веселье. А пока красота! Тихо. Никого не видно и не слышно. Тяжело вздохнув над своими горестными мыслями, я решительно направился на кухню, стараясь не обращать внимания на ожившие тени, которые, как я уверен, призваны для того, чтобы за мной следить.
На кухне стало повеселее. Я засунул в микроволновку здоровенный кусок яблочного пирога и под её мерное жужжание думал о том, что мама, наверное, чувствует себя виноватой за то, что им с папой приходится меня оставлять одного. Поэтому, перед каждым своим уходом, мама старается оставить для меня чего-нибудь вкусненького, чтобы мне было не так скучно одному.
Брякнула колокольчиком микроволновка. Я осторожно вытащил из неё пирог, устроился поудобнее за столом и, втянув в себя его обалденный запах, забыл на время о том, что мне предстоит пережить. Уже не один раз замечал – когда передо мной стоит мамин пирог, всё в мире может подождать. Занят я! И пока не съем его, ни на что реагировать не могу, даже если вокруг меня будут бесноваться самые страшные монстры из фильмов, которые успел посмотреть за свою недолгую жизнь. Подождут!..
Пока ел, прошло время, и хотя на улице было ещё не совсем темно, на столбах зажглись фонари и забросили в окно зыбкие, шевелящиеся светлые пятна, которые, как живые, стали расползаться по стенам квартиры.
– Ну что же, пора! – произнёс вслух для того, чтобы услышать собственный голос, так как где-то там, внутри меня, стала подниматься липкая волна страха от горького чувства одиночества. Встал из-за стола, постоял, прислушиваясь к гулкой тишине пустой квартиры, а потом нарочито медленно взял лежащий на плите меч, взмахнул им и громко сказал:
– Я иду! Поберегитесь!.. – и, коротко выдохнув, медленно направился из кухни в коридор. Теперь, главное, включить свет в коридоре, тогда сразу же станет легче, ЭТИ на свет не выбираются, боятся они света.
Выглянул из кухни и быстро осмотрелся. Всё вроде в порядке, но я буквально всей кожей чувствовал, как где-то там, в глубине квартиры, в самых темных её уголках, пробуждаются ото сна злобные твари; как они расправляют свои щупальца и разевают огромные, унизанные клыками пасти. Они готовятся к охоте!..
Я зябко передёрнул плечами. Ну вот, почему я никогда сразу не включаю свет?! Почему жду, когда начнёт темнеть? Почему сам себе усложняю собственную жизнь? Непонятно!..
Ладно, хватит гадать, «почему да почему», пора начинать! И стремительным рывком, преодолев расстояние до входной двери, щёлкнул выключателем. Вовремя это я… вон, нескольких дыроглазов спугнул. Шарахнулись они от света кто куда! Всё-таки это здорово, что папа переместил почти все выключатели пониже, а то раньше мне, чтобы включить свет, приходилось прибегать к помощи табуретки.
 Заглядывать под тумбочку, под которую забился один из дыроглазов, не стал, всё равно не увижу. Но он там есть, я это знаю точно! Дыроглазы мелкие, лохматые и с виду безобидные пакостники. Единственное, что они могут, так это двигать мелкие вещи в самый неподходящий момент. Укусить они, наверное, тоже могут. Несколько раз видел, как в их вытянутых крысиных мордочках поблёскивают небольшие зубки. Поэтому благоразумно не толкал руки в те места, где они прятались, так что не знаю, насколько сильны их челюсти.
Постоял некоторое время возле входной двери, прислушиваясь к невнятному шёпоту проснувшегося страха, и направился в свою комнату. Пока совсем не стемнело, надо почистить там. Остановился в дверях комнаты и, прежде чем зайти, внимательно её осмотрел.
– Оба-на!.. Хапальщик! Собственной персоной! Вон ты куда спрятался, – прошептал я, заметив движение под столом и выставив перед собой меч, направился к нему маленькими шажками. Теперь, главное, не делать резких движений, чтобы он не успел удрать, прежде чем я ему успею дать пинка! Тёмное пятно под столом опять шевельнулось.
– Ага-а-а-а! Ждёшь… – крикнул я, и, рванувшись вперёд, изо всех сил пнул ногой под стол. Нога врезалась в стоящую под столом табуретку, которую я днём туда же и поставил. Взвизгнув от боли, начал прыгать на одной ноге. Потом шлёпнулся задним местом прямо на пол и начал растирать ушибленные пальцы.
Вот елки-палки!.. Как же это я сглупил-то? Надо же, сам себя чуть из строя не вывел! Хапальщик он, знаете ли, тоже не дурачок, успел смыться, пока я к нему подкрадывался. Сразу надо было к столу и пинать… тогда по нему точно попал бы. В следующий раз так и сделаю, не забыть бы только про табуретку. А сейчас он уже забился в какую-нибудь щель и уже не вылезет из неё до следующего раза.
Я поднялся с пола и посмотрел на шлёпанец, который свалился у меня с ноги.
– Шлёпки, конечно, хлипкая всё же вещь! – сказал вслух и опять осмотрел комнату. Всё было спокойно. – Хлипкая, – повторил я, – надо бы найти что понадёжнее и потяжелее.
Самая надёжная обувь в доме, которую я знал, это были папины высоченные ботинки. Не обращая больше внимания на таинственные шорохи, решительно потопал опять в коридор к большому шкафу, в котором висела одежда и на нижней полке стояла обувь.
Прежде чем открыть дверь шкафа, я немного приоткрыл её, засунул в образовавшуюся щель меч и помахал им внутри шкафа, разгоняя возможную нечисть, которая там могла притаиться. Размахивать мечом в шкафу не очень-то и получилось – всё время одежду задевал, но и этого должно быть достаточно. Опустив меч, раскрыл дверцы шкафа. Нечисти не было. Ботинки были. Стояли на месте.
– Кла-а-а-а-с! – довольно протянул я и, вытащив ботинки из шкафа, залез в них ногами.
Класс-то, класс, но, было не очень удобно. Ботинки оказались слишком большими и высоченными, доходили мне почти до колена, да и размерчик не мой, при первом же шаге я из них вывалился! С этой проблемой справился легко. Уселся на пол, и зашнуровал ботинки до последней дырочки, старясь затягивать шнурки посильнее.
Вот так-то лучше, теперь можно ещё раз попробовать, и, вернувшись в свою комнату, опять подошёл к столу и пнул под него ногой. Табуретка с таким грохотом опрокинулась, что я от неожиданности чуть из ботинок не выпрыгнул. Это было круто! Хапальщик теперь долго в моей комнате не появится! А если вдруг приползёт и попробует захапать меня своими корявыми ручонкам!.. Запинаю!..
В ботинках ходить, конечно, было неудобно, но я реально почувствовал себя более защищённым. Теперь у меня была уверенность, что за ноги меня точно уже никто ухватить не сможет, в таких-то ботинках! А это значит!.. А это значит, что мне надо защитить и всё тело! Как я раньше-то до этого не додумался?! Который уже раз один дома остаюсь!
Распугивая грохотом ботинок дыроглазов, протопал обратно на кухню, взял табуретку и подтащил её к шкафу. Не снимая ботинок, с трудом забрался на неё и сдёрнул с плечиков папину брезентовую куртку с капюшоном.
Как и ожидалось, куртка была мне тоже, мягко говоря, великовата. И рукава, и сама куртка доставали почти что до пола. Капюшон тоже большой, скрывал голову наполовину, и я, если что, не смогу увидеть из-под него чудовищ. Решение нашлось быстро. Можно было, конечно, пойти по простому пути – обрезать ножницами лишнее. Но я, предвидя реакцию папы после его возвращения домой, решил ничего не резать и воспользоваться более сложным методом – подвернуть рукава.
Куртку разложил прямо на полу в коридоре и стал заворачивать рукава. Сначала дело двигалось очень даже неплохо, но потом, когда завернул рукава до половины, начались проблемы – у меня просто не хватало силы, чтобы подворачивать образовавшийся рулон плотной ткани. Но своего я всё же добился! Подвернул и рукава, и капюшон, а чтобы они не разворачивались, закрепил их скотчем и надел куртку на себя.
Да-а-а-а-а!.. Это, конечно, сильная вещь! Я сразу же почувствовал себя в безопасности, как в танке! В такой куртке и в таких мощных ботинках мне уже был никто не страшен. Осталось сделать только одно. Я опять вернулся к себе в комнату и вытащил из-под кровати ящик с игрушками. Покопавшись в нём, выудил свою вратарскую хоккейную маску, которую мне когда-то подарили вместе с клюшкой. Всё! Теперь осталось добыть щит, и я, специально громко топая ботинками, пошёл на кухню.
Ни в моей комнате, ни в коридоре, ни на кухне нечисти не было, они все разбежались, услышав мою грохочущую походку. Трусоватая нечисть нынче стала. Поэтому ничто мне не мешало. Спокойно дотопал до кухни, открыл тумбу кухонного гарнитура и снял с большой кастрюли, в которой хранился сахар, крышку. Вот сейчас действительно всё! Я был экипирован полностью. У меня теперь даже был щит. Постоял немного, раздумывая, когда доесть пирог, сейчас или позднее, когда разберусь с оставшимися в зале и в спальне монстрами. Решил, что потом, дело прежде всего, как говорит папа, и, погромыхивая крышкой, направился в зал.

Свет, падающий из коридора, отвоевал у враждебной темноты зала прямоугольный кусок и позволил мне, не опасаясь внезапного нападения тварей, остановиться на этом освещённом участке.
Зал, всегда такой уютный и красивый, под влиянием притаившихся в нём чудовищ, стал чужим. Вместо мебели появились медленно колыхающиеся чёрные тени, которые жадно потянули ко мне свои щупальца, едва я переступил спасительную черту света. Я не стал отступать и, сжав челюсти, позволил щупальцам подползти ко мне поближе. Когда они совсем уже собрались схватить меня, я заорал, и изо всех сил долбанул своим мечом по щиту. Под раздавшийся грохот железа начал молотить мечом по злобной тени. И сразу же кто-то, дико заорав, прыгнул на меня из темноты. От неожиданности я упал и, завизжав от страха, на четвереньках пополз к выходу из зала.
В себя пришёл только в своей комнате. Тяжело дыша, с трудом, с третьей попытки поднялся на ноги. Сразу же подняться мне мешали полы папиной куртки. Я всё время норовил встать на них коленями, в результате чего падал на пол. Удивительно, что я вообще умудрился из зала выбраться и не запутаться в ней! О том, что я испугался не того, кого надо бояться, стало понятно, когда в комнату заглянул наш кот Кеша и вытаращился на меня выпученными от ужаса глазами.
Его, вообще-то, можно было понять! Спал он себе спокойно на диване, спал, как вдруг раздался дикий грохот и ор, вдобавок к которым кто-то начал долбашить по дивану палкой. И к тому же мой внешний вид!.. Мне кажется, что если бы я сам себя увидел в зеркале, то тоже стал бы носиться по квартире и орать от страха.
Ладно!.. Этот раунд остался за чудищами! Надо взять себя в руки, собраться и накостылять им по полной программе! Я подобрал меч, который, к счастью, не потерял, пока ползал на карачках, и обратился к коту, усердно намывающему свою мордочку:
– Так! Братан! Ты мне теперь не мешай! Сиди здесь и, когда твари начнут разбегаться, дави их!.. Понятно?
Не дождавшись реакции кота, который продолжал мусолить свою физиономию, кивнул и опять потопал в зал.
Неприятной ситуацией было то, что я не мог включить свет в зале возле входа. Родители зачем-то убрали люстру, которая была под потолком, и разместили на стенах светильники, которые включались по отдельности. Светильника возле двери не было. Для того чтобы включить в зале свет, надо было добраться до его противоположной стены, где эти лампы были.
Не задерживаясь в дверях, я, размахивая перед собой мечом, двинулся в сторону окна и тут же заметил, как по стене следом за мной поползла похожая на пиявку тень. Я заорал и начал долбить по ней мечом, чувствуя, что попадаю!.. Потом раздался грохот, и мне пришлось буквально бежать к выключателю, чтобы не попасться под огромные ноги чёрного тыдыща. О том, что это именно тыдыщ, я понял сразу же, как только услышал грохот. Только этот монстр мог так ходить, я не раз слышал, как он ходит и топает своими ножищами – тыдыщ, тыдыщ, тыдыщ…
Когда я включил свет, тыдыща уже не было, сбежал он! Понял, что тягаться со мной не в силах, и сбежал! Тыдыщ, конечно, гад тот ещё!.. Чтобы доставить мне неприятности, он, убегая, сшиб со стены горшок с каким-то маминым цветком. Тяжело вздохнув, я поставил опрокинувшийся горшок, как мог, собрал в него рассыпавшуюся землю и воткнул на место оторвавшиеся во время падения стебли несчастного растения.
Ну вот, с залом разобрались! В нём я сделал всё, что мог. Он теперь безопасный. Осталась только родительская комната. А там будет сложнее всего, папа почему-то в их с мамой спальне не стал переносить выключатель ниже. Оставил, как было, и мне теперь придётся биться с чудовищами в темноте. Потому что даже в той броне, которая была на мне, я не рискнул бы забираться на табуретку, повернувшись спиной к монстрам, которые прячутся в шкафу и под кроватью.
Для того чтобы начать действовать в таком опасном месте, как спальня, нужна серьёзная разведка. Я, вернувшись в свою комнату, сцапал Кешу, и не обращая внимания на его протестующие вопли, притащил к дверям спальни.
– Так! Кеша! – сурово начал я. – Тебе необходимо пробраться в эту комнату и разведать, что там к чему. Понятно? – после чего опустил его на пол и распахнул дверь.
Кот посмотрел на меня, как на ненормального: ты, мол, чего, совсем, что ли спятил? Тебе надо – ты и иди! Потом он фыркнул на меня и, задрав хвост, ускакал куда-то в коридор.
– Ладно, нет так нет. Будем действовать по старинке, без разведки, – пробормотал я и, выставив перед собой меч, медленно зашёл в опасную комнату.
Чудовища были здесь! Я сразу же услышал их хриплое дыхание. Они ждали! Ждали меня!.. Я усмехнулся: «Ну, приветики! Сюрприз для вас, ребятки, будет!» И, прикрывшись щитом, потопал прямо в зловещую темноту. Твари кинулись на меня все разом, но я даже не почувствовал их! Моя броня сработала, как надо. Не думая больше о собственной безопасности, я разогнал мелкую нечисть взмахом щита и, подойдя к кровати, начал тыкать под неё мечом и приговаривать: «На тебе! На тебе! А ну давай, зараза, выползай, не прячься там!.. Выползай!.. Биться будем!»
Зараза меня не послушалась и из-под кровати не вылезла. Тогда я уселся на пол, засунул под кровать ноги и начал пугать тварь, скрывающуюся там, папиными ботинками. Это тоже не помогло. Я поднялся и, обдумав сложившуюся ситуацию, пришёл к выводу, что тот, кто прятался под кроватью, уже сбежал. Ну и отлично! Остался только один монстр, самый страшный! Оборотень! Он всегда сидит в этом шкафу и ждёт удобного момента, чтобы на меня напасть, когда я потеряю бдительность. Напрасно ждёт! Бдительность не покидает меня никогда. Сейчас я и с ним разберусь.
С оборотнем я решил действовать по-другому. Не стал, как обычно, приоткрывать дверцу и тыкать мечом в образовавшуюся щель, а распахнул дверцу шкафа сразу же настежь и начал уничтожать мечом тёмное пространство. Размахивал мечом до тех пор, пока на меня что-то не свалилось сверху и с шумом не рухнуло на пол. Но я был настороже и успел отскочить в сторону.
Некоторое время задумчиво рассматривал лежащую на полу кучу полотенец, которые вывалились из шкафа вместе с полкой. Всё ясно! Оборотень не ожидал такого наглого нападения, офигел и со страха обрушил полку с бельём, когда удирал от меня в другую половину шкафа.
Значит, его надо добивать, пока он не очухался. И я, заорав, широко раскрыл вторую дверцу и стал рубить мечом большое тёмное пятно, которое после первого же удара зашевелилось и стало раскачиваться, готовясь к прыжку. Этого допустить нельзя было, и мне пришлось удвоить усилия, бросив щит и ухватившись за меч обеими руками.
Наконец темная туша, зацепившись за меч, вывалилась из шкафа и застыла бесформенной кучей на полу. Я справился! Победа была полной и безоговорочной. Доканал я всё-таки оборотня! Он, обернувшись в мамину шубу, беспомощно лежал на полу и угрозы ни для кого уже не представлял.
Я довольно улыбнулся и, глубоко вздохнув, направился в коридор, тем более что оттуда раздался характерный звук проворачиваемого в замке ключа, и скрипнула, открывшись, входная дверь. Пришли мама с папой! Я был уверен, что они меня поймут, тем более что чудовища не успели нанести непоправимого урона квартире.
Когда я вышел в коридор, мама, увидев меня, открыла рот, и глаза у неё стали большими-большими. Они у неё, конечно, и так большие и красивые, но таких глаз, как сейчас, я у неё никогда раньше не видел.
– Это… что это?.. – спросила она и, подойдя ко мне, сняла у меня с головы капюшон и маску.
– Это броня, – честно ответил я и посмотрел на папу, который почему-то быстро отвернулся к двери, и у него начали трястись плечи. С замком, наверное, что-то случилось, ремонтирует. Такое уже бывало.
– А-а-а-а!.. Зачем это?.. – спросила мама и, присев передо мной на корточки, стала расстёгивать на мне куртку.
– С чудовищами бился, они у нас почти что всю квартиру захватили! – не стал скрывать я жуткую правду. Пускай они тоже об этом знают. Может, какие меры и примут для собственной безопасности, не всё же мне отдуваться.
– Ясно, – вздохнула мама и, взяв меня за руку, спросила: – Ну что, пойдём смотреть, что чудовища успели натворить, пока нас дома не было?
Я согласно кивнул, и мы с ней пошли осматривать квартиру.

Дорога весело бежала перед моим новеньким «Патриотом», который, деловито шурша ребристыми покрышками, норовил, казалось, самостоятельно, без моего участия увеличить обороты и погоняться с ней наперегонки. Я невольно улыбнулся, вспомнив нашего главного механизатора, который, осмотрев машину, сказал, что теперь главное «приседеться» в ней, и тогда всё встанет на свои места, машина перестанет рваться вперёд дороги.
– Ты, Андреич, погодь на ней гонять-то! Не загружай её шибко! – деловито осмотрев уазик и послушав, как работает двигатель, наставительно проговорил он, закрывая капот. – Каждый механизм должен сам к себе приноровиться и притереться! А если ты не дашь ему этого сделать, капризничать он начнёт…
– Алексей Степаныч! – засмеявшись, перебил я механика. – Я что, на гонщика похож? Или, может, у нас тут есть места, где можно гонки устраивать?
– Так-то оно так, – пробормотал Степаныч, – а напомнить, однако ж, никогда лишним не бывает.
По правде говоря, я лукавил. Было у нас, где погоняться, ой было! Есть одно место, где укатанная песчаная дорога делала затяжной плавный поворот, огибая пшеничное поле. Ну а что, дорога широкая, встречных машин практически нет. Крупный белый песок слежался и утрамбовался, можно сказать, до асфальтового состояния. Гоняй – не хочу! Я не хотел. И не потому что представлял в этой глуши власть, и сам, так сказать, должен себя блюсти. А потому что мне нравилось ездить не спеша. Когда едешь не торопясь и видишь проплывающие мимо поля и полянки, деревья и околки, видишь, как наваливается с обеих сторон на дорогу массив леса, хорошо думается.
Наверное, так же хорошо, как и в бане, когда ты, развалившись на полке и закрыв глаза, чувствуешь, как под натиском горячего пара из головы вдруг начинают лезть дельные мысли. Я сбавил скорость перед несколькими огромными соснами, росшими возле дороги, и машина весело запрыгала по толстым корням, которые, извиваясь как змеи, пересекали дорогу. Ну, вот и всё, почти приехал.
Сейчас из-за высокого куста Сирени выпрыгнет гороховое поле, и сразу за ним начнётся прямая дорога к моему дому, вернее к деревне, где я живу и работаю. Дорога пересекла деревню и вывела мою машину прямо к местному средоточию власти, другими словами, к сельскому управлению, глава которого как раз сидел на лавочке, пристроившейся в тени раскидистой черёмухи и, можно сказать, напрямую наблюдал за вверенной ему территорией.
– Ну, Александр Андреич, как съездилось? – спросило местное начальство,
когда я заглушил мотор и, выбравшись из машины, стал нагибаться во все стороны, разминая спину. Путь всё-таки был неблизкий – до районного центра, из которого я вернулся, без малого восемьдесят километров, так что около полутора часов я в дороге провёл.
– Отлично, Михалыч, – ответил я, присаживаясь на крылечко рядом, –и свои дела сделал, и твои. Когда я твои бумаги отдал, велели передать, чтобы ты готовил заправку. Через недельку бензовоз придёт, и вкусную, безвозмездную солярку привезёт!
– Ты смотри! Не обмануло государство-то, никак решило хозяйствам на самом деле помочь?!
Я пожал плечами.
– Ну ладно, Андреич, – засуетился деревенский «голова», – пора мне, а то что-то засиделся я. И он, кивнув мне на прощание, засеменил к своей старенькой «Ниве», которая, спасаясь от солнца, дремала в тени управления. Проводив главу поселения взглядом, я вздохнул и, поднявшись с крыльца, пошёл к своему рабочему месту, над дверью которого красовалась старая выцветшая табличка «Участковый пункт милиции».
Почему вывеску не меняли, не знал никто, да честно говоря, узнавать и не пытались. Правда, Егорыч, местный агроном, как-то в разговоре упомянул, что слово «милиция» людям гораздо роднее, чем новомодное и непонятное слово «полиция», которое неприятно созвучно с поганым словом «полицай». Поэтому, мол, и не меняют её.
Оказался в этой глуши я неслучайно. Не знаю, какой чёрт, и за что меня дёргал, но я увязался за своим приятелем, у которого здесь жила бабушка. После её смерти, внука пригласили разобраться с наследством в виде старого дома, где бабка прожила всю жизнь. Тот охотно взял меня с собой, чтобы было не так скучно. В результате переговоров, от полуразвалившегося дома приятель отказался, здраво рассудив, что вдали от цивилизации такое жилище никто не купит. Быстренько подписал подготовленные районным юристом бумаги в пользу местного сельсовета и убыл обратно в город. Ну а я, помучившись ещё с полгода, написал рапорт на перевод именно в это место, оставив хлопотную должность старшего оперуполномоченного. И вот уже как пять лет работаю участковым инспектором, в зоне внимания которого оказались три деревни, которые незатейливо назывались: одна Левая, другая – Правая, а третья, где вообще заканчивалась дорога, так и была прозвана – Крайняя,  дальше можно было только пешком, в Тайгу. В ней и находился мой участковый пункт.

Утро началось как обычно: я, обмотавшись по бёдрам полотенцем, не торопясь вышел из дома и прошлёпал через весь двор по вымощенной плоскими камнями дорожке к летнему душу, который примостился возле бани. Покряхтывая от прохладности воды, несколько минут плескался под падающими из большого бака струями. Потом, в одних трусах, не одеваясь, пожарил яичницы с салом, настрогал подоспевших в парнике огурчиков и не спеша, в своё удовольствие поел. В это время в деревне никто никуда не торопился, кроме, пожалуй, только женщин, которым надо было и корову с утра подоить, и семью накормить.
Закончив утренние домашние дела, потопал в контору – открывать свой участковый пункт. Работа у меня сегодня намечалась. Надо было напугать законом местную знаменитость, четырнадцатилетнего Гришку, которому эти самые четырнадцать очень кстати исполнились неделю назад. О том, что Гришка уже на месте, меня известил визгливый голос его матери, которая отчитывала его за бестолковость и непослушание. Управляющий, находясь тут же, поддакивал женщине и сурово поглядывал на опустившего голову мальчишку.
Увидев представителя власти, то есть меня, во всей своей красе, другими словами, в форме – в рубашке с коротким рукавом, на которой красовались новенькие майорские погоны, и в штанах, которым, какой-то дизайнер с больным воображением, придумал присобачить на наружной стороне бедра по накладному карману. Визг прекратился, и мамка Гришки залопотала:
– Александр Андреич, а может, не надо ребёнка наказывать-то? Несмышлёный же он совсем ещё, а? Он больше не будет! Вот крест даю, не будет! – и она, демонстрируя незыблемость своего утверждения, истово перекрестилась
– Анна Николаевна! – возмутился я. – Побойтесь Бога! Вы ведь неверующая! Чему сына учите?! Которому, кстати, исполнилось четырнадцать, и он уже сам за свои преступления отвечать может! Заходите, давайте, нечего на улице орать! – сказал я и первым вошёл в кабинет. Уселся сам и, указав рукой на стулья стоящие напротив моего стола, не дожидаясь, пока преступная семейка рассядется, начал:
– Итак, на тебя, Григорий, поступила жалоба, что ты разогнал стадо свиней, которое в страхе разбежалось, и его до настоящего времени ещё не собрали. Так или нет? – повысил я для острастки голос. И дождавшись, когда пацан кивнёт, продолжил:
– А знаете ли вы, молодой человек, сколько стоит взрослый кабан?
Он знал, да и все в деревне, начиная с малолетства знали. Знали, и сколько кабан стоит, и сколько стоит свиноматка, и цену подсвинка знали. Дорого всё это движимое добро стоит! Гришка кивнул и пошмыгал носом, намереваясь меня разжалобить.
«Шалишь! – хмыкнул я. – Не на того нарвался! Не поведусь я на твои мнимые сопли. Пугать я тебя начну именно сейчас!»
– Вижу, что знаешь, – подпустил я металла в голос, –поэтому, друг мой, я сейчас тебя буду допрашивать в качестве обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного статьёй сто шестьдесят второй уголовного кодекса Российской нашей Федерации! – торжественно и сурово объявил я, голосом нажимая на слово «уголовного». И с досадой посмотрел на его мамашу, которая в ужасе вытаращила меня глаза.
«Вот блин! Ей-то за что достаётся? Хороший она человек! И пацан у неё тоже хороший парень, добрый, душевный. Я знаю это, но уж больно энергия из него прёт! Через край выхлёстывает! И через это всему местному хозяйству хлопоты!»
– Господи! – запричитала мамаша. – Да что же это за статья-то такая?
– А это, Анна Николаевна! – рявкнул я. – Разбойное нападение!
– Да на кого же это он напал-то? – всплеснула руками женщина.
– А вот на это самое стадо поросят он и напал! – выдал я, и гневно уставился на мальчишку.
Тот тоже в изумлении вытаращил на меня глаза. Он явно и подумать даже не мог, что как-то можно связать воедино поросят и разбойное нападение. Но я смог! И поэтому, свалив в кучу свиней и уголовный кодекс, вытащил из стола протокол допроса обвиняемого, напечатанного ещё в далёком восемьдесят втором году и давно не действительного, на который я для пущей солидности наставил конторских печатей, важно сказал:
 – Ну что же, приступим к допросу.
И, взяв ручку, спросил, обращаясь к парню:
– Ваша фамилия, имя, отчество.
Гришка, конечно же, прочитал, что это именно протокол допроса обвиняемого, и мамка его тоже это прочитала. Страшную синеву печатей они тоже не могли не заметить. И их обоих проняло. Заревели они оба. Дружно. В голос.
Разумеется, я, как добрый дядя Стёпа милиционер, не стал лишать свободы такого хорошего парня, который, размазывая слёзы и сопли по лицу, клятвенно пообещал мне, что до конца лета, до самого отъезда в интернат, он больше не будет совершать нападения на свинское стадо. Другими словами, перестанет кататься на них верхом.
С чувством выполненного долга и испытывая удовлетворение от того, что заставил ныть местную грозу свиней, я заварил себе кофейку, выбрался из кабинета, и усевшись на крылечко, стал прихлёбывать ароматный напиток из большой кружки.
– Здравствуйте, Александр Андреич! – улыбаясь, поздоровался со мной подошедший к управлению агроном. – Поражаюсь я, знаете ли, вашему умению, – продолжил он после того, как удобно устроился рядом со мной на ступеньке, – пугать людей так, чтобы они от вас радостные убегали.
– Что, Николай Егорыч, – хмыкнул я, – никак Гришку с мамкой встретили?
– Их, а кого же ещё? Только они от конторы шли. Не Михал Михалыч же их сначала напугал, а потом развеселил.
– Ну что, Егорыч, кофейку вам спроворить? – гостеприимно предложил я.
– Да Бог с вами, Александр Андреич! – аж всплеснул руками агроном. – Вы же знаете, что я пью чай только собственного, так сказать, производства! А это, – и он кивнул головой на мою кружку, – извините, конечно, за грубость, – пойло! Так что там сей молодой человек набедокурил? – заинтересованно посмотрел на меня Егорыч.
– На поросях он катался! Наездник недоделанный!.. Всё поселковое стадо, можно сказать, по лесу разогнал!
– А-а-а-а! Да-да-да. Как же, как же, видел! – встрепенулся Егорыч. – Занятное, я вам скажу, зрелище! Азартное! Затягивает, знаете ли! Мне, молодой человек, честно говоря, даже самому захотелось вот так-то… поучаствовать, в этих так сказать, незаконных скачках
Я, не скрываясь, откровенно захохотал, представив семидесятилетнего агронома верхом на хряке, несущегося в поля с горящими от возбуждения глазами и растрепавшейся – всегда такой аккуратной и окладистой – бородкой.
Удивительный человек наш агроном! Как и я, неместный, но проживший здесь уже тридцать лет! Насколько я знаю, Николай Егорович родился в Ленинграде, там же и стал профессором, всемирно известным учёным, написавшим массу работ о сибирской флоре. Казалось бы, впереди только слава и почёт, да всевозможные «заслуженные» звания. Но он вдруг ни с того ни с сего собрался и скрылся в нашем захолустье, в самой что ни на есть глухой Тайге. А поскольку про растения он знал всё – ну, или почти всё, – то и агрономом он был от Бога! Его уважали и ценили все! И в левой деревне, и в правой, и в нашей. Да и в районе на него надышаться не могли, частенько за ним машину присылали, чтобы он разобрался с их аграрными проблемами.
Исследовательскую работу Егорыч не забросил и в деревне. Я лично бывал в его очень даже приличной лаборатории, которую он устроил прямо в доме – в самой большой комнате. Чего только у него там не росло! Он даже попытался вырастить коноплю для каких-то своих научных целей, но я ему запретил – от греха, знаете ли, подальше. А то ведь люди бывают разные!.. Проговориться кто-нибудь случайно может. А может и не случайно!.. Всякое бывает. Доказывай потом, что не гашиша ради!..
С тех пор Егорыч пользовался только подзаборной коноплёй, и то потихоньку.
– Простите, Николай Егорыч, – извинился я, после того, как перестал ржать. – Это я не со зла. Видит Бог! Просто по глупости представил вас сидящим на хряке. Парочка из вас, несколько, неказистая получилась…
Агроном засмеялся.
– Эх, Александр Андреич, какие могут быть прощения! В моём возрасте начинаешь радоваться тому, что ты вообще ещё людям нужен. А уж если ты заставил человека смеяться, то это совсем уж хорошо! Но я зашёл по другому поводу, по делу так сказать, – агроном легко, словно и не ему было семь десятков, поднялся с крыльца и продолжил:
 – Выходные как бы намечаются, Александр Андреич, пора бы и в лес сходить, грибками, так сказать, поживиться.
Я задумчиво посмотрел на агронома и уже не спешил, как в прошлые года, утверждать, что время грибам ещё не пришло. Хотя оно, это самое время, действительно для грибов ещё не пришло. Но всякий раз я возвращался с Егорычем из леса с полными корзинами. Поэтому только кивнул и спросил:
– Во сколько?
– С утреца, Александр Андреич, с утреца, – и он пружинящей походкой направился в сторону своего дома.
По лесу мы с агрономом отмахали уже километров пять. Егорыч оказался прав: грибы уже были, только надо было знать, где их искать. Ни я, ни даже деревенские, наверное, и не догадались бы, что в этих совершенно не грибных местах можно этих самых грибов нарезать… не очень много, на заготовку, конечно, не хватит, а вот душу отвести – это да! Это сколько угодно!
– Ты, Александр Андреич, подожди, – улыбнулся агроном, когда увидел, что я, как коршун, набросился на дары природы, – незачем себя утруждать, таскаясь по лесу с полной корзиной. На обратном пути нарежешь. А сейчас гляди, что покажу! И с этими словами он подошёл к высоченной сосне, задрал голову, вглядываясь в её крону, а потом вдруг обнял ствол дерева и закрыл глаза.
– А теперь давай ты попробуй, – необычно серьёзным голосом предложил Егорыч и отступил от сосны, – не бойся, давай, обними дерево и прислушайся к нему.
Я с сомнением посмотрел на агронома, а затем, как и он, глянул вверх. Разумеется, ничего кроме далёкой кроны не увидел, нерешительно помялся возле сосны и, чувствуя себя деревенским дурачком, закрыл глаза и обхватил ствол руками. Я почувствовал это сразу! От дерева шёл мощный, постоянный, ровный гул, как от электрического столба. Это ощущение было настолько осязаемым, что я невольно отстранился, а потом вновь положил ладони на ствол. Но это не было напряжением, которое искусственно заставляет вибрировать столб. Находиться возле этого дерева было приятно, даже если не прикасаться к нему, всё равно что-то ощущалось, что-то заставляло меня улыбаться.
– Ну что, Александр Андреич? Чувствуешь, что-нибудь? – довольно глядя на меня, спросил Егорыч.
Я, не в силах от изумления закрыть рот, молча покивал головой и, закрыв глаза, опять прижался щекой к шершавому подрагивающему стволу.

– А это, Александр Андреич, так сказать, живое дерево. Можно сказать, оно всем деревьям дерево!
– Но вроде как все деревья считаются живыми, на научной основе, – блеснул я своими невеликими знаниями.
– Так-то оно так, – улыбаясь, ответил Егорыч и отхлебнул из кружки чай собственного приготовления, потом повозился, устраиваясь поудобнее на камне, который использовал в качестве стула, и, подбросив в костерок пару веток, продолжил, почти не мигая глядя на огонь.
– Видите ли, Александр Андреич, я несколько десятилетий изучаю деревья. Не только, конечно, деревья, но в основном их. И пришёл к выводу, что вся вот эта гигантская масса деревьев, кустов, травы, грибов, да и вообще всего, что растёт, обладает неким разумом. Вернее даже не так. Точнее, наверное, будет сказать, предтечей разума, так как растительность является самой древней представительницей жизни на нашей планете.
Николай Егорыч оторвал взгляд от костра и посмотрел на меня.
– Вам, может быть, покажется странным то, что я вам сейчас скажу, – медленно проговорил он, – но я убеждён в том, что вот эти самые деревья, с которыми мы сегодня обнимались, являются как бы нервными узлами, импульсы от которых передаются через миллионы и миллионы километров корней всему этому гигантскому организму. Начиная от самых больших, питающих огромные деревья, и заканчивая микроскопическими нитями гребных спор. И, по моему глубокому убеждению, эта разветвлённая сеть, спрятанная под землёй, есть не что иное, как нервная система этого невероятного живого организма под названием Земля.
 Учёный помолчал немного, словно давая мне время, чтобы я осмыслил сказанное им, а потом, опять глянув на меня, продолжил:
– Вы, наверное, знаете, слышали где-то или читали о том, что в Древней Руси наши предки практически никогда не болели! – Николай Егорыч назидательно поднял вверх указательный палец. Я кивнул.
– Вот именно молодой человек! – обрадовался он. – Не болели! А знаете, почему? Ответить я не успел, Егорыч ответил за меня.
– Вы можете сказать, что они от природы были здоровыми: баня, соблюдение гигиены и всё такое прочее, и вы будете правы. Но, – опять воздел перст к небу Егорыч, – только отчасти, друг мой! Только отчасти! Наши предки, знаете ли, были гораздо умнее нас, они жили в гармонии с природой, и были, можно сказать, частью её гигантского и неимоверно мощного организма, который не только питал людей, но и излечивал их! Они всегда жили в лесу или в непосредственной близости от него.
– Ну да, слышал об этом, – согласился я с агрономом, – вернее читал, особенно хвойные деревья полезны, они какие-то фитонциды выделяют.
– Да, да, конечно, – снисходительно улыбнулся учёный, – это конечно полезная штука! Очень полезная! Но, дело не в них. Не в этом целительная сила леса, вернее, не только в этом.
– А в чём же тогда? Как он их излечивал-то?
Николай Егорыч улыбнулся и долил из котелка в кружку остывшего уже чая.
– Как?.. Хороший вопрос, друг мой, очень хороший! И мне кажется, что я нашёл на него ответ, но это моё знание надо домыслить!.. Кстати, наши западные соседи ушли из лесов, выстроили себе каменные города и постарались отгородиться от своей матери природы!.. А в результате что? – спросил как бы самого себя Егорыч.
– А в результате, болезни, телесные и душевные. Мор, эпидемии, поветрия, в общем, вся прелесть разрыва связующей нити между человеком и лесом.
Мы с агрономом вернулись из леса, набрав по ведру ранних грибов, и об этом нашем походе, и о разговоре я благополучно забыл, занявшись насущными делами. Однако мне пришлось о нём вспомнить. Вспомнить при довольно трагических обстоятельствах.
Через неделю Егорыча позвали в район, чтобы проконсультироваться с ним по поводу каких-то там новомодных семян пшеницы, и он уехал. Следующий раз я его увидел уже в больнице, где он лежал в хирургическом отделении с переломом позвоночника.
Какая-то пьяная тварь на машине вылетела на тротуар и снесла двух человек, одним из которых был наш агроном. Егорыча отшвырнуло на бетонный столб, и он ударился об него поясницей, со всеми вытекающими из этого последствиями в виде перелома поясничных позвонков и отнявшихся ног. Второй пострадавший отделался не в пример легче, сломал пару рёбер и руку.
Николай Егорыч держался отлично, мужественно! Я, например, даже представить себя не мог в инвалидном кресле! Не мог и всё! В голове у меня не укладывалось, что я вдруг не смог бы ходить. Это было реально страшно! И когда я в очередной раз навестил агронома в больнице, он взял с меня слово, что я выполню его просьбу.
– Не переживайте, Александр Андреевич, – улыбнулся Егорыч, – просьба, конечно, будет не совсем обычной, но вполне выполнимой. Я не мог не пообещать.
Домой Егорыч вернулся в середине августа, и на мой вопрос, что я должен сделать, он, улыбаясь, спросил:
– Вы помните, Александр Андреич, ту сосну, с которой я вас познакомил? Я молча кивнул, не понимая, к чему он клонит.
– Отлично! – обрадовался Егорыч. – Значит, вы, выполняя своё обещание, должны будете меня к этой самой сосне доставить! И всё! Больше он мне ничего не сказал, как я не пытался его заставить проговориться, используя при этом весь свой опыт работы в полиции.

Желающих помочь агроному было много. Все! В прямом смысле этого слова. Женщинам было просто любопытно, да чего там греха таить, мужикам, наверное, тоже было интересно. Мне-то уж точно было! Ну а детям вообще весело, наверное, будет смотреть, как на носилках таскают по лесу деда Колю.
Носилки мужики сколотили сами, постелили на них матрас, и когда Егорыч, выбрав одному ему известное время, дал команду выходить, его переложили на носилки и за час, сменяя друг друга, без остановок доставили прямо к нашей сосне. Возле сосны агронома посадили, и он, опёршись о её ствол спиной сказал:
– Всё, мужики! Благодарствую! Дальше я уже сам, вы пока подождите в сторонке, мне одному побыть надо. Вся наша компания любопытных помощников быстренько отвалила подальше и, с максимальным удобством разместившись на покрытой мхом, как периной земле, принялась ждать.
Прошло уже, наверное, минут тридцать, прежде чем я осторожно подкрался поближе и, выглянув из-за дерева, посмотрел на Егорыча, который по-прежнему сидел, прислонившись к стволу сосны и, казалось, дремал.
С ним вроде бы ничего необычного не произошло, всё было по-прежнему. Кроме одного: его левая нога была согнута в колене, на которое он положил левую же руку. Сначала я было решил, что он руками подтянул ногу, но вдруг, к своему неописуемому удивлению, увидел, как Егорыч согнул в колене и правую ногу! Потом он вытянул левую ногу, а затем и правую! Потом согнул их обе вместе, руки он при этом не задействовал, а после повернулся в нашу сторону и, помахав рукой крикнул:
– Всё мужики, возвращайтесь, встать помогите!
Я первым подбежал к агроному, опустился рядом с ним на колени, и заглянув ему в лицо замер. Лицо учёного было покрыто каплями пота! Пряди волос прилипли к мокрому лбу, словно он только что вылил на себя ведро воды.
– Что с Вами? Николай Егорыч? – прошептал я. – Вы как себя чувствуете?
Агроном не ответил. Он засмеялся. Он смеялся радостно, так, словно получил то, чего так долго ждал. Глядя на агронома, я тоже начал улыбаться, заражаясь его радостью. Наконец он успокоился, и смахнув выступившие на глазах слёзы проговорил, обращаясь к столпившимся вокруг него мужикам:
– Простите люди добрые старика! Не выдержал!.. Радости не выдержал…
Домой мы его всё-таки принесли на носилках. Не мог он ещё ходить нормально, ослабли у него ноги от вынужденного бездействия.
Так просто это событие я оставить не мог и через три дня припёрся в гости к агроному. Егорыч, поняв, что я потребую ответов, завёл меня в свою лабораторию, усадил в старое кресло и без предисловия начал:
– Вам, Александр Андрич, наверное, интересно, как так получилось, что я опять начал ходить?
Я моча кивнул и выразительно уставился на него.
– Ну что же, попробую объяснить, хотя и сам до конца этот процесс ещё не осознал. Помните, я вам говорил, что вроде бы как нашёл ответ на вопрос, почему не болели наши предки?
Я опять кивнул.
– Так вот! – с энтузиазмом продолжил Егорыч. – Я, можно сказать, проделал то же самое, что и они, когда в этом возникала нужда! – И он, поблёскивая глазами, радостно уставился на меня, как будто приглашая вместе с ним порадоваться такому неординарному событию.
– Что именно вы проделали? – терпеливо полюбопытствовал я.
– А у меня, дорогой вы мой Александр Андреич, получилось синхронизировать собственное биополе с биологическим полем леса, в результате чего я стал как бы его частью, и он меня излечил. Точно так же, как когда-то воздействовал и на наших предков. Учёный замолчал и задумчиво покачал головой.
– Да, именно так. Другого объяснения у меня нет. – Он пододвинул поближе к моему креслу табуретку, сел и, вытянув ноги, извиняющимся тоном сказал:
– Тяжеловато ещё, знаете ли, ноги не совсем ещё в норму вошли. А вы, наверное, хотите спросить, что я чувствовал при этом? – поинтересовался Егорыч, и, не дожидаясь моего ответа, продолжил:
– Я, знаете ли, чувствовал поначалу то же, что и вы. Напряжение дерева, его гул, а когда сосредоточился, и задержал дыхание, то, по всей вероятности, вошёл в какой-то транс, что ли. Другого определения мне в голову не приходит. Я этот гул почувствовал в своей голове, – учёный задумался, а потом, словно очнувшись, смущённо улыбнулся, – а затем моя черепная коробка словно начала резонировать с этим гулом. Следом за ней, ощутимо начал вибрировать и позвоночник, начиная от черепа и заканчивая, извиняюсь, копчиком. И в тот момент, когда эта вибрация достигла поясницы, я, по всей вероятности, перестал воспринимать окружающий мир.
Николай Егорыч опять поднялся со стула, зачем-то обошёл вокруг стола, потом остановился напротив меня и закончил:
– А потом я почувствовал свои ноги и начал их сгибать и разгибать, ну а дальше вы уже всё знаете.
Я тоже встал, и задал начавший мучить меня вопрос:
– Так значит, любой человек, находясь рядом с этим деревом, может вот так же, как и вы, сосредоточится и излечиться?
– Нет, молодой человек! Не думаю! – засмеялся Егорыч. –  Боюсь, что мы утратили этот великий дар природы. Мне потребовалось тридцать лет непосредственного изучения, чтобы только приблизительно понять, как оно действует. А чтобы задействовать, так и вообще моей нервной системе потребовалась встряска в виде тяжёлой травмы. Мне ещё повезло, что я несколько десятилетий прожил здесь, мне это помогло.
Мы вышли из лаборатории во двор и направились к калитке.
– Хотя, надежда, наверное, всё-таки есть! – вдруг негромко проговорил Егорыч, и открыл передо мной калитку.
– И что же мы должны сделать?
– Хороший вопрос, – улыбнулся учёный, – но, у меня нет на него ответа. Он помолчал, рассеянно глядя вдоль улицы, которая красиво изгибаясь, упиралась в лес. А потом, словно очнувшись от каких-то своих дум, встряхнул головой и опять улыбнувшись, сказал:
– Ответ на этот вопрос должны дать вы, те, кто приезжает сюда жить! И в первую очередь, я, имею в виду, таких как Вы Александр Андреевич. Тех, кто вроде бы безо всякой причины едет поближе к лесу. Вернее, поближе к одному из его нервных центров, с которым Вы уже познакомились.
Я шёл по ставшей для меня родной деревне и улыбался. Не мог не улыбаться! Я вспомнил, как под моими ладонями мощно билась жизнь. Эта жизнь как магнитом притянула меня и уже не отпустит. Это наша жизнь! Это моя жизнь. Это жизнь всех тех, кто был рядом со мной, кто окружал меня. Эта жизнь вон того пацана, который с радостным визгом несётся на здоровенном хряке! Он прост как внешность книги настолько же, насколько и таинственен как её ещё не прочитанное содержание. И жизненной силы в этом мальчишке в разы больше, чем в ворочающих в тренажёрных залах гири качках!
Подойдя к конторе, я по привычке сел на крыльцо, и вдруг понял, что первый раз, за всё то время пока я здесь живу, я не согласен с агрономом!
«Нет, Николай Егорыч! Ты не прав! Не утратили мы этот дар, мы его просто заглушили своим прогрессом. Придавили его, неразумно развивая цивилизацию. Но мы вернём себе этот дар! Обязательно вернём! Это буду не я, и не эти вон, свиные наездники, и даже не их дети и внуки… это будет не скоро! Но это уже началось!»