Произведения

Эта минувшая реальность – так давно это было, что, кажется, даже не реальность вовсе, скорее – хрупкий мир видений, – он почти исчез и навсегда исчезнет вместе со мной. Догнать, вернуть, уцепиться за подол простенького платьица робкой, некрасивой семилетней девочки и рассказать … Кому? Друзьям? Будут ли им интересны мелкие подробности моей жизни? Своим детям? Что ж, они, может быть, поймут, пожалуй, даже оценят, но скорее всего, походя. Скажут: «Ты молодец, мы от тебя такого не ожидали». Впрочем, чему удивляться? У них другой мир, другие ценности, скорости, потоки информации, сливающиеся в водоворот, подчиненные новым реалиям  мысли, чувства, души, жизни.
Кто понял бы мир моих видений, дорогих до слез, до звона в висках, понял бы, и принял, и не осудил? Один человек, родной по строю души, по дрожанию струн в унисон, а когда не в унисон, то какие, какие получались созвучия! Гармония, почти счастье. Но его уже нет, он ушел безвременно, по равнодушию родных и небрежению врачей, и покоится на кладбище в одном из подмосковных городов. Оплакиваю тебя, мой друг, жалею, что не сказала , когда было еще не поздно и когда тревога за тебя все сильнее сжимала сердце, – не сказала тебе словами поэта:

Я знаю, ты бы понял и пришел.И глаза синели бы родной синевой. И сказал бы чуть виновато, держа мои руки в своих и не пытаясь перекричать звук электропоезда в метро: «Вот видишь, как получается» или что-то другое. Но я бы поняла, потому что – ну что же делать? Одна душа, но разные судьбы. Но душа-то ведь одна, и одна, единая, непреходящая любовь к музыке!
Пусть долгая память и эти слова посвящения найдут тебя в иных, далеких сферах, где наши души, как знать, однажды, может быть, вновь обретут друг друга. В память о тебе – мое дальнейшее повествование, рассказ – воспоминание о моей молодости и о том, чем была музыка в моей жизни. Смогу ли я справиться с задачей, осилить задуманное – сама не знаю, но первые строки – пусть они прозвучат  уже сейчас.
Мое детство пришлось на послевоенные годы, трудные и  малорадостные. Но в нем был мир детских песен, которые мы с сестрой пели, как малые пташки. В них соседствовали елочка и мишка косолапый, серенький козлик и гуси со своим га-га-га. Было, конечно, еще и радио, но вечно усталая и замотанная мама включала его на самый тихий звук, только чтобы не пропустить сигнал тревоги: служившие позывными первые звуки мелодии «Широка страна моя родная» и голос диктора: «Говорит Москва. Передаем сообщение …» Уже год, как окончилась война, но тревога медленно покидала людей.
Лето выдалось необычайно жаркое. Мы собираемся в деревню к бабушке. Мама укладывает продукты, одежду и массу других необходимых вещей в чемоданы, сумки и мешки, ведь едем на все лето. Мама – невысокая, полноватая, у нее веснушчатое округлое  лицо, курносый носик, рыжая косичка, закрученная в пучок и заколотая шпильками на затылке. На голове – косынка, завязанная под пучком, поверх платья – неизменный фартук. Так одевалась бабушка в деревне, так одевается и мама, тоже, по сути, – простая женщина, ставшая москвичкой в начале тридцатых годов прошлого века, когда столице остро потребовались молодые рабочие руки. Ее привычек не изменило и то, что теперь она – жена офицера, больше не работает, растит двух дочек.
Мамино лицо лоснится от пота, косынка съехала набок, из-под нее выбиваются пряди влажных волос. «Девочки, пойдите во двор, погуляйте,– говорит она нам с сестрой. – Жарко, можно выйти босиком». Мы с готовностью бежим к двери. Ступеньки лестницы холодят босые ноги, но асфальт во дворе обжигает, и я, оставив сестру в песочнице, бегу на дорожку небольшого сада, где клумбы с цветами и скамейки под липами.
На первом этаже другого, не нашего подъезда открыто окно, из него доносится музыка. Вероятно, по радио передают арии из опер. И вдруг … как это объяснить? При звуках музыки я останавливаюсь,  замираю и стою, как зачарованная. Все мое существо охватывает восторг, какого я никогда не испытывала раньше. «Руку мне дай, красотка, в замок войдем с тобой …»– поет нежный мужской голос. А вот к нему присоединяется и женский. Это дуэт из оперы Моцарта «Дон Жуан», но я, конечно, еще не знаю этого, как не знаю и имени композитора. Дивная мелодия длится и длится, заставляя меня замирать от какого-то не веданного прежде счастья. Но вот последний аккорд, все кончилось. Объявляют очередного исполнителя, звучит бас. Не то, не то! Я закрываю уши ладошками, бегу домой, в нетерпении стучу в дверь и с порога бросаюсь к маме.
«Мама, ты слышала сейчас … по радио … такую музыку … прекрасную?» – «Какую?» – не понимает мама.– «Руку мне дай, красотка, в замок войдем с тобой …» – начинаю я петь. Как жаль, что другие слова не удалось запомнить! Но главную мелодию я помню, я старательно вывожу ее своим тонким голоском и в упоении повторяю ее вновь и вновь. «Ну скажи, тебе нравится?» – тормошу я маму.– « Где ты это взяла, что это за красотка такая?» – вдруг почему-то возмущается мама. – «Это взрослая песня, а тебе пока надо петь детские песенки. Выкинь эту красотку из головы. Иди, иди, погуляй еще, да присмотри за сестрой, я с ума схожу от этих сборов.»
«Она не поняла, – в отчаянье думаю я, медленно спускаясь по лестнице.– А ведь это была удивительная музыка, такая простая, легкая и нежная, прекраснее я никогда ничего не слышала! Почему же мама рассердилась?» Я возвращаюсь в сад, сажусь на краешек скамьи и все твержу и твержу волшебную мелодию. Почему же она «взрослая»? – размышляю я. Наверное, потому что они пели …о любви? Это понятие уже знакомо мне, но слово … Ни за что на свете в свои семь лет я не смогла бы произнести его вслух.
Так музыка Моцарта впервые вошла в мою душу и мое сознание. Позже я открою для себя неисчислимое богатство его мелодий, но первое впечатление – оно останется со мной навсегда.

Вы, наверное, замечали, что порой наша память заносит в разряд самых дорогих воспоминаний с виду незначительные события, какой-нибудь давний случай, и часто с точностью до мелочей воспроизводит обстоятельства, детали, сказанные когда-то слова, пережитые впечатления, причём так достоверно и живо, будто это произошло лишь вчера. Вот один из таких примеров.
Было это больше двадцати лет тому назад, на исходе прошлого века. В конце марта отмечали день рождения одного из родственников. Засиделись допоздна, но расходиться не хотелось. Хозяйка предложила нам «на посошок» по чашечке крепкого чёрного кофе. Кто-то открыл балконную дверь, послышался звук капели, в комнату влетел влажный весенний ветерок: в Москве уже неделю стояла мартовская оттепель, с плюсовыми температурами, с дождями, подъедавшими огромные сугробы долгой, многоснежной зимы.
«Весна, – мечтательно сказал мой двоюродный брат Володя, – а там и лето. Снова в турпоход! Здорово! Ну а ты, подружка, – обратился он ко мне, – на юг в этом году не поедешь, будешь обживать свой новый дачный участок, свои шесть соток?»
«Наверное, – нерешительно сказала я, – но не знаю, с чего начать. Что-то надо будет посадить, может быть, картошку?»
Володя усмехнулся. – «Ну и картошку тоже.  Но знаешь, что я советую тебе посадить и посеять  прежде всего? Цветы! Не возражай, – мягко сказал он,  предвосхищая мой недоуменный вопрос,– послушай и всё поймёшь».
Я примолкла и приготовилась слушать. Володя был прекрасным рассказчиком. Я любила его спокойный, негромкий голос, доверительные интонации, приятное чувство юмора. В свои сорок с небольшим он объездил всю страну, как специалист работал на многих стройках, к тому же он был заядлым туристом, яхтсменом. Сюжеты его рассказов были увлекательными, но мне особенно нравилось его умение обратить внимание на то редкое и удивительное, что встречается в жизни и чего мы в суете своей часто не замечаем.
«Так вот, однажды мы с ребятами ходили на яхтах по северным рекам,– начал свой рассказ Володя. – В конце похода двигались по одной из рек вниз по течению к Онежскому озеру. А август выдался жаркий, реки обмелели, и нам пришлось тащить яхту посуху целый километр, даже больше. Дотащили и в изнеможении рухнули на берег. Место безлюдное, только два домика на берегу стоят. Смотрим – из одного дома вышел старик, пригласил нас к себе, свёл в баньку, картошечкой накормил и спать уложил. А утром встаём – солнце сияет, тепло, а в палисаднике у старика – цветы удивительные, никогда не видел таких раньше: похожи на ромашки, но не белые, а ярко-желтые, крупные, с мою ладонь, с длинными овальными лепестками. Ну, просто солнышко в миниатюре. Вечером-то мы их не заметили».
«Что за цветы?» – спрашиваю я дедушку. – «Да гостила у меня племянница, – говорит он, – вскопала землю в палисаднике и посеяла семена. На следующий год, мол, будут у тебя цветы. Но цветов я так и не дождался, только зелень какая-то густая появилась. Я её не тронул, но подумал: какие цветы? Земля у нас скудная, да и тепла обычно маловато. Но они начали цвести следующим летом и вот уже третий год цветут, семена роняют и ещё дружнее становятся».
Дал он мне семян, ведь конец августа уже был. «Посей, – говорит, –  и у тебя будут такие же». Но где мне их сеять? Так и лежат они у меня на полке, в коробочке от фотоплёнки.
«Весь день мы готовились к дальнейшему маршруту, – продолжил свой рассказ Володя, – а я всё старался улучить минутку и прибежать к дому, чтобы полюбоваться цветами.
На следующий день мы отплывали. Ребята поставили паруса, звали меня с берега, а я всё никак не мог отойти от палисадника, насмотреться на цветы и,  наконец, проститься с ними. И долго потом, стоило мне только закрыть глаза, как они возникали передо мной вновь, а с ними – ощущение какой-то необыкновенной радости. Случалось, что и позже, в моменты неудач, в минуты печали, когда, казалось, ничто не радовало, я вспоминал лето, гладь озера и обилие жёлтых цветов под ярким солнцем, и этот образ всегда помогал мне справиться с унынием».
Володя замолчал, похоже, он сам был взволнован своими воспоминаниями. Я подошла к брату и обняла его. «Спасибо тебе за этот рассказ, Володя.  Я будто бы сама побывала там вместе с тобой, – сказала я. – Ну конечно, я посажу цветы, и эти, и другие, разные, пусть их будет много.  Я поняла – цветы приносят радость. Верю, что они всегда будут радовать и меня».

     После выхода на пенсию я взяла за правило не пользоваться без нужды общественным транспортом в часы «пик», не создавать неудобства себе  и не мешать тем, кто в утренние часы везет детей в школы, детские сады, спешит на работу, на учебу, да мало ли еще по каким неотложным делам. Но в тот хмурый, холодный ноябрьский день мне пришлось отступить от своего правила: необходимая мне медицинская консультация была назначена ровно на девять часов утра.
     На автобусной остановке толпилось десятка два пассажиров. Ветер гнал им под ноги жесткую поземку, из низких серых туч порой сыпалось  что-то вроде снежной крупы.
    Наконец подошел автобус. Он был почти полон, однако все ожидавшие, включая меня, все-таки смогли поместиться в нем. «Сесть, видно, не удастся», – подумала  я, – «Придется стоять в этой тесноте до самой конечной остановки». Но мне повезло: увидев меня, девушка, сидевшая на переднем сидении, встала и уступила мне место. Так я оказалась рядом с молодым мужчиной, державшим на руках мальчика, как мне показалось, лет четырех.
     Мужчина был крепкого телосложения, кожаная куртка туго облегала его  спину и плечи. У него был короткий прямой нос и широко расставленные  глаза, темные волосы торчали жестким ежиком над невысоким лбом. Беглого взгляда было достаточно, чтобы возникла ассоциация: Элвис Пресли (был такой рок-певец и киноактер, кумир молодежи шестидесятых-семидесятых  годов прошлого века). Помню, что и в то время, да и позже девушки неизменно попадали в ловушку таких вот глаз, такой яркой, несколько грубоватой мужской красоты.
    Лицо мужчины покрывала темная двухдневная щетина. Я почувствовала запах недорогого парфюма и запах спиртного, выпитого, вероятно, накануне. Время от времени он закрывал глаза, сидел с безучастным видом, в полудреме, как человек, не выспавшийся ночью.
     Мальчик не сидел на руках у отца, как это бывает обычно (скорее всего это был его отец, хотя внешнего сходства я не увидела). Малыш стоял на коленях лицом к отцу, держался за его плечи и очень нежно, не отрываясь, смотрел на него.  Он то прижимался к отцу, то принимался целовать его, то гладил маленькой ручкой по небритому лицу, приговаривая: «Папа, папочка, мой папа»! «Саша, сядь как следует»! –  вдруг раздраженно сказал мужчина и попытался повернуть мальчика. Тот забился у него в руках и закричал: «Нет, не надо, пожалуйста»!
       Тем временем автобус двигался по шоссе, приближаясь к станции метро.
«Саша, мне надо выходить», – сказал отец мальчику. Он встал и, держа сына на руках, обратился к девушке, которая уступила мне место: «Возьми его, я выхожу». – «Да это же его мама»! – поняла я, – «И как же сын похож на нее: такие же светлые волосы, большие серые глаза и эти брови домиком!»– «Нет,  папочка, не надо, не уходи»! – вновь закричал малыш.  Отец наскоро поцеловал сына в щеку и передал его матери. Та подхватила ребенка, села рядом со мной на место мужчины и все пыталась успокоить мальчика: «Ты же больший, Саша, понимаешь, что папе нужно на работу».
        Сашин отец пробирался к выходу. Малыш  стоял на сидении рядом с матерью и смотрел вслед удаляющемуся отцу. У него был несчастный вид, в глазах стояли слезы. Тут автобус затормозил на светофоре, на одну минуту стих шум мотора, и в наступившей тишине раздался громкий голос мальчика: «Папочка, я люблю тебя»!  Отец оглянулся и помахал сыну рукой.
        Автобус остановился у станции метро.  «Папочка, когда увидимся»? – вновь  громко закричал мальчик, но его слова потонули в общем шуме. Обернувшись в сторону двери, я увидела, что отец Саши, по-видимому, не расслышав его последних слов или же не предав им значения, вместе с толпой пассажиров вышел из автобуса.
        «Он не сказал, он не сказал»! – зарыдал Саша. Мама стала утешать его, шептала ему что-то, но он плакал  и плакал, уткнувшись в рукав ее куртки, и никак не мог успокоиться.
        И тут я поняла: настал  момент, когда мне необходимо было выйти на сцену и сыграть в этой драме свою скромную, пусть не вполне честную, но уж точно – умиротворяющую роль. Я наклонилась к Саше и тронула его за плечо. «А я слышала, что сказал твой папа». Мальчик поднял ко мне свое заплаканное лицо.  «Он сказал – скоро». – «Но ведь было шумно, не слышно»! – возразил Саша. – «А я умею понимать слова по губам». – «Как это?» – удивился мальчик. – «Я учительница,  работала в школе, где учатся  дети, которые плохо слышат. Они говорят без звука, одними губами. Я постепенно научилась понимать их речь».
     Саша легко поверил моему объяснению, он успокоился и даже заулыбался. На бегущей строке он бойко прочитал название следующей остановки. «Ты уже умеешь читать»? – удивилась я. Он рассмеялся.  «Вы думаете, что я малыш? Нет, мне уже пять лет, а сразу  после Нового года будет шесть. Я читаю, прочитал уже много книжек, детских, конечно, сейчас учу таблицу умножения. И в шахматы играю. В детском саду я обыграл  заведующую, и тогда  она пригласила знакомого мастера-кандидата …» – «Кандидата в мастера», – поправила его мама. «Да, он был взрослый, с усами. У него сделалось такое красное лицо, когда мы сыграли с ним вничью. Так удивился»!  – «Со временем ты можешь стать чемпионом России  или даже чемпионом мира», – предположила я. – «Зачем? Шахматы – это просто игра, интересная, конечно, но  от нее мало пользы для людей. Нет, я уже решил, кем стану. Сказать? Я буду врачом, скорее всего – детским».
        Саша обернулся к матери и спросил: «Можно я расскажу про нас? Бабушка добрая». Мама кивнула и улыбнулась.
      «Знаете, почему я отстал в росте? Когда мне был один год, мама заболела. Она лежала, не вставала, и я тоже лежал, болел, все время плакал,  плохо ел. И мы так долго, долго болели и никак не могли поправиться. Но потом нашелся врач, Александр  Александрович, он все понял про нашу болезнь  и вылечил нас. Он замечательный, он наш друг, а для меня он – пример. Плохо только, что время идет так медленно: надо окончить детский сад, потом школу, потом медицинский институт, и только после этого я стану врачом. Саша вздохнул, как взрослый.
            Милый мальчик! Я не стану убеждать тебя в обратном, в том, что время летит быстрее, чем нам хотелось бы. Как живо я помню детство, школьные годы, юность, свою взрослую жизнь, все это было, кажется, совсем недавно, и вот ты уже с легкостью называешь меня бабушкой …
      Мы вышли на конечной остановке и попрощались.  Саша уверенно зашагал  рядом с мамой, на ходу он обернулся и помахал мне рукой. С тех пор я больше ни разу не встретила этих людей, с которыми случай свел меня хмурым ноябрьским утром,  но я часто думала о них. Возникали догадки относительно обстоятельств жизни этой семьи (да и семьи ли?), однако я понимала, что  реальность могла быть и проще, и гораздо сложнее моих домыслов. Одно я знала точно: чуткая душа, доброе сердце и большая – не по годам – целеустремленность этого ребенка непременно станут залогом его достойного будущего. Здоровья и счастья тебе, малыш!