Произведения

Однажды, два года назад, мне приснился Путин Владимир Владимирович. Во сне, однако, это мне не показалось странным. И ничего странного и угрожающего в этом видении не произошло, да и длилась ситуация недолго, но предложение президента запало мне в душу и некоторое время, можно сказать, мучило меня. Я поделилась своим сном с подругой. Та с уважением выслушала, оценила свое участие, а дело было в кафе и, после некоторого раздумья, торжественным голосом оракула произнесла:
-Я поднимаю этот бокал прекрасного сухого вина за тебя, Александра! Это очень хороший сон. Впереди тебя ждут грандиозные события. Этот сон к добру, признанию и славе! Вот если, например мне снится Пугачева или Киркоров с Галкиным, то я: либо получаю прибавку  жалованья, либо продаю картину. Тебе же приснился сам президент!
Ее тон серьезного, не шуточного воодушевления передался и мне. И я решила  последовать сказанному Владимиром Владимировичем:
-Приезжайте, приезжайте, в Москву!
Сказано это было со свойственной президенту доверительной прямотой, душевным теплом и дружеским тактом. При этом одет он был в парадный костюм, как на прием к английской королеве. Вот собственно и весь сон. Но сколько мыслей, сколько настроений вызвал он во мне и в том маленьком богемном кругу, роскошь которого иметь я себе позволила. И вот я начала ждать знака. Но события шли бытийного плана. А в Москву уже хотелось откровенно, и я искала случай. И он неожиданно представился. Две известные питерские поэтессы решили устроить литературные чтения в одной из московских библиотек. Я, не раздумывая, купила билет и ночью прекрасно выспалась в поезде.

Москва встретила меня радушно, как давняя подруга после длительной разлуки. Мы смотрели друг на друга с любовным обожанием и расплывались в улыбках от внезапно охватившего нас  прилива счастья. По ярко-синему небу радостно неслись белые крылья облаков, и лучезарное солнце выглядело особенно нарядно, будто праздновало возвращение в столицу весны. Начало апреля обещало много перемен к лучшему в творчестве, в личной и общественной жизни каждого. Это ощущение витало в воздухе, еще морозном, множилось  в зеркалах городских  луж, блистающих тонкой коркой льда, отчего асфальт местами смахивал на каток, а местами был по-весеннему светел и сух. Я не надела перчатки, и мои пальцы ощутили приятное пожатие ладони московского ветра, его легкие колючие иголочки, смахивающие на дружеские остроты. Щебетали невидимые птицы и сладко улыбались встречные девушки, а по широким проспектам столицы мягко, почти не касаясь земли, неслись роскошные авто. Был последний рабочий день недели, пост набирал силу, и росло число искушений для верующих. В воздухе, волнуя воображение, разливались чарующие волны ароматов. Все вместе создавало душевный подъем и мощный аккорд неумолимо идущего навстречу праздника, гимн новорожденному дню.
  - Непременно случится что-то хорошее, – предвкушала я, жмурясь от блистательной улыбки солнца. – Этот город наградит меня событиями, переживаниями, эмоционально обновит, зарядит новой гаммой смыслов и впечатлений, внесет в палитру жизни новые краски.  Так думала я и ощутила себя пустым сосудом, чистым белым листом и впитывала, и вдыхала открывшуюся свободу, как школьница, оставившая пыльные классы скучать и тосковать по свежему ветру перемен.

    Еще дома я составила себе карту паломника. По плану маршрут номер один значил посещение Музей-квартиры Всеволода Мейерхольда. Я, плохо зная город, слегка заблудилась, ища  здание, но вдруг застыла от удивления. Белоснежная церковка с куполами луковками – одна из древнейших – смотрела на меня. Внезапно дверь ее со скрипом отворилась, приглашая войти.
- Чудесная встреча. Люблю такие неожиданности! – подумала я.
Это стало моей традицией: ставить свечи святому Николаю при въезде в другой город. Удивительно, как меняется настроение, лад души, стоит переступить порог святилища. Таинственный полумрак, синие, зеленые и красные огни лампад, тонкие восковые свечи,  строгие лики икон, внимательно ждущие диалога, встречают вас и переносят в одночасье в другую эпоху – эпоху  вечности. Я сделала крестное знамение. Отсутствие суеты и малолюдность сакрального пространства вернули душе ее тишину и тонкость, мысли о высоком предназначении человека, о смертности тела, уязвимости, власти случая и свободе выбора.
«Святой Николай чудотворец, покровитель странников, не раз ты мне помогал,  отче, не оставь и на сей раз. Пусть все произойдет, как должно пройти и еще лучше! Боже, буди милостив мне, грешной,» - прошептала я.

Директора Музея не оказалось на месте, и я немного опечалилась. Дело в том, что на заре нашей юности, мы с ним – то есть с ней – работали вместе в Брянском художественном музее искусствоведами-экскурсоводами. Она была старше меня и училась этой профессии в Академии Художеств на заочном отделении. Я же находилась на стадии поиска своего места в жизни. И те два месяца, проведенные вместе, оставили незабываемый след ее красной губной помады на нежном перламутре моего незамутненного восприятия жизни.
Стрелки музейных часов показывали без пятнадцати одиннадцать, и волею небес мне выпал жребий в этот час стать единственным посетителем нескольких комнат, в которых жил, творил, был счастлив, любил и был любим неординарный мастер. Так я узнала о его двух Музах – первой и второй женах. Под стеклом витрин хранились его письма к ним. Я прочла, и знакомое чувство овладело мною, наполнив грустью. Я поняла, осознала в который раз, что любовь – испытание, и стрелы ее одних ранят, других убивают. Поняла, что стрел бывает подчас много для одного человека. В общем: тайна сия велика есть, и множит она более в сердце печали, а радости ее страшны и не всякий выдержит счастье любви.

Вот и она - Красная площадь! Маршрут номер два. Быть в Москве и не побывать там -  непростительный грех. Величественный ансамбль Кремля нельзя обойти стороной, молчанием, охватить единым взглядом. Ибо многочисленны стройные силуэты башен кремлевской стены, каждая из которых единственна и неповторима, ибо ослепительно бела колокольня Ивана Великого и горят золотом купола Архангельского и Благовещенского соборов, и Куранты на Спасской башне бьют каждые полчаса, напоминая живущим о краткосрочности бытия и о вечной славе героев и святых земли русской. И Покровский храм, более известный как храм Василия Блаженного, со стоящими перед ним скульптурными памятниками Минину и Пожарскому, дороги сердцу каждого, кто ценит историю своей земли и ее самобытное искусство. Давно известна Красная Площадь всему миру, став узнаваемым символом не только Москвы, но всего государства России. Как статуя Свободы –  Америки, Эйфелева башня – Парижа, собор святого Марка – Венеции и развалины Колизея – Рима. И потому ноги сами ведут на красное место, глаза  стремятся запечатлеть, разум – обнять, а сердце постичь и запечатать в себе на веки ее красоту, побуждая к философским размышлениям и вызывая гордость сопричастности. Много раз я восхищалась величественным архитектурным ансамблем на открытках, в фильмах, в альбомах по искусству, снималась на фоне, обходила кругом и заходила внутрь.  Но только на этот раз я увидела все в несколько ином свете…

- Большое здание ГУМа, стоящее напротив Кремля, портит общее впечатление величия, – неожиданно отметила я. – Нет, не оно является ныне местом паломничества в столицу, как в 70-80-ых годах прошлого века думали многие ее гости, приезжавшие за новомодным товаром, наполнявшим невиданной роскошью  этажи столичного монстра.
И странно-незаметной выглядит пирамида-усыпальница вождя пролетариата ныне несуществующей Страны Советов, – подытожила я, и скорбная складка сама собой образовалась на моем лице. – Вереницы очередей стояли туда и сюда, и вторая была отнюдь не меньше первой. Будучи ребенком, у меня с мамой, когда мы несколько дней гостили в Москве, не хватило ни сил, ни времени, чтобы попасть в «святая святых» советского народа.  Но миновало не многим более нескольких десятков лет и  все переменилось. В сердцах русских людей произошел грандиозный переворот – духовная революция. Метонимия. Она долго готовилась, но наступила…

Всем известна  биография жизни святого Василия, прозванного в народе Блаженным. Летом ходил он по раскаленным булыжным камням столицы, зимой – по скрипучим сугробам зимнего царства Московии. Проповедовал, обличал, не страшился самого царя-батюшки Ивана Грозного. И лишь дырявая дерюга покрывала обугленное и обмороженное много раз тело, несущего крест юродства. Покров Божьей Матери хранил и его и народ русский. И слились два образа воедино под куполами храма в честь царицы небесной. И в лице целой планеты века и века не перестают вызывать они все тоже недоумение и восхищение. Для кого-то – символ, для кого-то олицетворение живой веры.
           Я вхожу в пространство сказочно-прекрасного храма и долго брожу по девяти  (по числу куполов-маковок) миниатюрным храмам внутри одного единого. Сколь изящных иконостасов, сколь икон в серебряных ризах, усыпанных драгоценными каменьями и сколь много людей, пришедших ныне на поклон к святому – известному своим презрением к суетному времени и тому, что ветшает и подлежит тлению. Подвиг аскета, жившего в тяжелейшую эпоху, когда воды Москва реки краснели от пролитой крови народной, как тогда, так и теперь неизменно вызывало и вызывает в душах людей искреннее чувство благоговения. Я замечаю: полнотелые, рослые иностранцы почтительно осматривают святыни, задумчиво щелкают затворами профессиональных фотоаппаратов и видеокамер и, тихонько переговариваясь, идут дальше. А гости все прибывают: молодые и старые, из ближнего зарубежья и из дальних уголков необъятной родины – с луны и с солнца, с созвездия Орион и из других галактик! Такие не похожие друг на друга лица и языки объединены единым чувством – надо всем царствует невидимая сила Покрова Божьей Матери.
          Я, нехотя, покидаю храм. А у касс музея – длинные вереницы желающих приобщиться.

  Маршрут номер два завершен. Он принес чувство наполненности и духовного опьянения. Мне вдруг резко захотелось домой – к книгам, к картинам. Но впереди маячила цель номер три – заявленное выступление поэтесс. Я посмотрела на циферблат Кремлевской Башни  и обнаружила пару часов свободного времени.
- Можно успеть выпить чашку кофе, - отметила я, решительно направляясь в ГУМ.  – О, как же давно я там не была! Интересно будет сравнить дизайн этого вурдалака с нашими питерскими, почти ручными чудовищами.
Громадные просторы величественного магазина мировых брендов, где русский шик решил вступить в единоборство  с европейской роскошью, равнодушно приняли меня в свои холодные недра. Холеные худые фигуры моложавых продавщиц с тщательно уложенными волосами, тонко продуманным макияжем, штампованными улыбками  застывшей радости приветствия и хищным маникюром, мало чем отличались от стоящих рядом манекенов в аквариумах витрин, конвейерной лентой тянущихся по обе стороны четырех этажей здания. Освещенные мягким неоновым светом те и другие одинаково одиноко пребывали в безлюдных залах святилища торговли и его искусств. Никаких очередей, как прежде. За исключением двух-трех иностранцев, вяло потягивающих кофе в баре на первом этаже и меня, задавшейся целью, не имеющей, однако прямого отношения к покупке и торговле, никого в таком громадном универсаме – грандиозной вселенной шмотья – не было. Это меня поразило. И поразил именно контраст пережитого. Два здания, находящиеся друг от друга в шаговой доступности. Ведь только что я была в гостях у человека, выражавшего своим видом и всем образом жизни глубокое презрение к скорлупкам преходящего века – ныне и присно. И вот теперь его земная обитель переполнена непреходящими толпами людей, жаждущими прикоснуться к тайнам человеческого духа, обретшего плоть в произведениях христианского искусства, посмотреть на образ Блаженного, творившего чудеса прозорливости и несшего подвиг во имя и во славу царства Божьего. И вот они, толпы людей, стоящие сначала в очереди, чтобы попасть в храм, а потом, затаив дыхание,  осторожно ступающие по маленьким переходам и тесным пространствам в поисках пищи духовной и благ страны далекой.

- Поездка удалась! – сказала я себе, возвращаясь на Ленинградский вокзал поздно вечером после завершения поэтического бомонда. Две поэтессы прекрасно справились с программой. Им умело помогал редактор известного питерского журнала, исполняя роль ведущего вечера. Не обошлось без легкого фуршета и, пожалуй, все выглядели, если и не счастливыми, то весьма довольными и потому улыбки не сходили с их лиц. Я сделала несколько фотографий на телефон.

- И к чему все же сон с В.В. Путиным? – думала я, возвращаясь ночным поездом, погружаясь в приятную дремоту под стук колес.
 – А поездка действительно удалась! – донесся откуда-то издалека до боли знакомый голос и, проваливаясь в сон, последнее, что я увидала, была очаровательная улыбка Чеширского кота.

Ночью мне снился дурной сон, полный детективного ужаса. В нем я заперлась в ванной комнате, спасаясь от преследования. Картонная дверь дрожала, собачка защелки изогнулась, вот-вот сорвется. Я боялась увидеть ужасное, но это было неизбежно. Лучше самой, решила я, выйти навстречу опасности, встретить ее лицом к лицу, а не трусливо отсиживаться и покорно ждать, когда на тебя наброситься жестокость чужого. Я распахнула дверь. На пороге стоял близкий мне больной человек – сумасшедший и у него отсутствовала левая половина черепа. Вернее там была впадина, прикрытая кожей с коротко остриженными волосами.
Слово…Логос…Интонация…Ударение.
Вас когда-нибудь спасало слово? То есть: случались ли в вашей жизни истории, когда вовремя найденное слово решало исход дела в вашу пользу и даже спасало вам жизнь? Или наоборот? Иногда молчание вовсе не золото. Иногда безмолвие, бессловесность ведут на плаху позорной смерти. Даже преступнику перед казнью дают последнее в его жизни слово. А что лучше: площадь, скопление народа или одинокий выстрел в затылок?
 «От слов своих оправдаетесь»!
Я припоминаю несколько случаев из своей жизни. Один из них особенно показателен и я приведу его ниже, другие же пусть ждут своего часа. Мне страшно подумать, что стало бы, не найди я тогда нужное слово.

Стояла теплая июньская ночь. Я приехала отдохнуть от города и поселилась в деревянном летнем домике для туристов, рассчитанном на восемь человек. Он состоял из двух помещений: стеклянной веранды с ручным умывальником, висящим над эмалированным тазиком, стоящим на полу, стареньким холодильником, ржавой электроплитой и просторной комнаты с двумя окнами без занавесок, с убогими кроватями в три ряда, тумбочками и настольными лампами самого простого дизайна, уцелевшими с эпохи оттепели. Рядом находилось еще несколько таких же контейнеров для жилья финского производства, заселяющихся только по выходным. Удобства – деревянные будки – располагались за чертой зоны отдыха и прятались в густой тени дико растущего леса, что было и на первый взгляд весьма проблематично для городского жителя. Для желающих повеселиться и завязать новые знакомства имелся клуб – невероятно мрачное, похожее на рассохшийся гроб, который недавно покинул его постоялец, строение. И вообще: туристическая база располагалась на острове, сплошь покрытым лесом с обитающими в нем зверями и дичью. Остров находился посреди реки, разделяя ее на два довольно узких, но глубоких рукава. Мост отсутствовал.
Слышали ли вы когда-либо выражения, устойчивые словосочетания: «брянский волк» и «Брянск – город партизанской славы»? Людям, уставшим от сутолоки больших городов, о таком заброшенном месте стоило только мечтать. Сюда они добирались на лодке со скрипучими веслами и за плату, которую взимал с них проводник-лодочник – одноглазый инвалид войны. Старый и угрюмый, как Харон. Молоко же, сметану, мед и овощи  по желанию отдыхающих привозила пышногрудая босоногая девка – рыжая и веселая, в цветастом платье и в косынке из ситца. Мобильных телефонов в ту пору в нашей стране еще не было. На острове царила полная изоляция от благ цивилизованного мира. И потому в этот рай приезжали за отдыхом и вдохновением люди творческие, но также и те, кто хотел просто пожить инкогнито.
Но случались редкие исключения. Днем, например, меня пригласил покататься по реке фотограф, приехавший из города осмотреть местность для планируемого отдыха. Солнце припекало, и было душно. Я с удовольствием села в деревянную лодчонку, взятую напрокат у Харона, и принялась наслаждаться живописной панорамой. Лес подступал прямо к реке, рос из нее, пил ее молоко. Я раскинула по сторонам обе руки, касаясь ладонями горячего тела лодки, и загорала. На мне была летняя юбка – прямая и длинная с пышными алыми розами на черном фоне, которая удачно подчеркивала стройную молодую фигуру и нежнейшего оттенка блуза без рукавов. Легкий ветерок освежал мое лицо, а вокруг пели птицы, порхали бабочки, проносились мимо пучеглазые стрекозы. Я впала в блаженство, как ребенок. Фотограф – спортивной формы и зрелых лет – видимо, тоже. Обнаженный по пояс, он мерно греб веслами и молчаливо созерцал летнее солнцестояние. И тут я заметила вдруг нечто страшное и неприятно поразившее меня. Я испуганно взглянула на спутника. Он расплылся в улыбке.
- Да. Это они самые. Но видите, какие сонные?
  На раскидистых ветвях старых лип и вязов тяжелыми гирляндами висели змеи, похожие на удавов. Они грели на солнце древние, как мир, тела, закрученные в ленивые кольца.
- Может они задумали менять кожу и именно так это у них происходит – вместе, сообща? – воскликнула я шепотом. Фотограф, улыбаясь, кивнул. Зрелище потрясающее.
- Дикое место! Надо быть острожной, – решила я и дала себе слово не бродить ночами в густой траве берега. – Буду сидеть в доме и делать то, зачем приехала в уединение. Буду читать книги по истории искусств, вникать в былинные биографии художников, не смытых цунами времени.

Итак. Ночь стояла гоголевская, тихая. Но вместо Днепра катила свои гладкие волны речушка с забытым именем, и в ней отражались луна и звезды, постаревшие на два столетия,  а вокруг нее ворожил дремучий лес с гигантскими древними змеями, меняющими кожу на шершавых ветвях старых вязов и кленов и зверьем, выходящим из лесной чащи на водопой. Жуткие джунгли. Не убежать, случись что. Я не осмелюсь пуститься вплавь по реке с ползущими к ней ночными гадами. Вот птица глухо захлопала крыльями, начертив мимолетную тень на раскрытой книге, лежащей на одиноком столе, освещенном казенной железной лампой. В недвижном воздухе, окутавшем мой домик, повис сильный звон: цикад ли, кузнечиков, а между крышей и  низким потолком, все что-то шуршит и поскрипывает. В пустынной комнате притаился незнакомый сумрак. Освещен лишь край стола с высокой стопкой книг на нем. Я погружаюсь в чтение.
- Хорошо как. Ни души! Ни гула шин автомобилей по асфальту, нарастающего, точно морские волны и бьющего в стекла окон и в ушные раковины, без устали, с неглубокими паузами. Бесконечное море мегаполиса, где ты? Ау? Ни души. Или все же кто-то есть? Кажется, слышу приглушенные голоса. Говорят двое. Голоса не женские. Вслушиваюсь.
Вот мелькнули их лица в окне. Света настольной лампы хватило, чтобы опознать пришельцев.
- Так это парни, приехавшие утром на лодке вместо девки-молочницы, доставившее вкусное молоко в трехлитровой банке из-под томатного сока. Они еще мед торговали! – вспоминаю я, и холодный озноб проходит по позвоночнику. Раздается стук в ветхую дверь веранды. Я мудро решаю не отворять незваным гостям. Но стук усиливается, а вместе с ним раздаются громкие голоса, настойчиво требующие стакан воды.
- Да. Ночью на лодке приплыли с другого берега, чтобы у меня воды напиться. Как же. Что им нужно? – вопрошаю себя я и чувствую, как холодеет сердце от найденного ответа.
Стекла двери дребезжат, собачка замка, такая ненадежная, не для злых помыслов созданная, испуганно дергается, едва гвоздем удерживаема. Голоса на улице все возбужденнее, все горячее, все злее требуют водицы испить. Я опускаю руки. Одна, как в могиле. Помощи ждать неоткуда. Кругом непроглядный лес со змеиным гнездом.
- Смерть от каких гадов принять лучше? Тех ли, бессловесных и в пяту жалящих или этих – двуногих созданий?
  Дверь уже захлебывается стеклянным воплем. Двое колотят в нее, молча, и с нескрываемой злобой. Я слышу их хриплое звериное дыхание. И тут что-то происходит со мной. Я и теперь не понимаю, что именно. А выглядело это так.
Я распрямляю плечи и, высоко держа голову, спокойным деловым шагом подхожу к испуганной двери и открываю ее. Двое видят гневное выражение моего лица и тут же смолкают, стоя в нерешительности. И голосом школьной учительницы я говорю:
      - За таких, как вы, Павка Корчагин кровь проливал. Жизнь свою отдал. А вы? Эх, вы!! –  говорю я, как выношу приговор, пронзая их взглядом.
«Все. Теперь на линейке опозорят, родителей к завучу вызовут, выговор влепят, из школы попрут. Пятно на биографии на всю жизнь. Надо валить, пока не поздно!» – трезво решают они.
Воцарилась жуткая тишина. Даже кузнечики смолкли. Я не двигаюсь. Смотрю на них каменным сфинксом. Двое недвижимы. Медленно осознают свое преступное намерение. Наконец, пристыжено наклоняют головы, синхронно натягивают кепки, спрятав в их тени глаза и, не глядя друг на друга, бегут к реке. Я притворяю дверь и выпиваю стакан воды.

А утром меня разбудило солнце. Я радостно встала, с удивлением вспоминая ставшее далеким происшествие прошлой ночи, вышла на веранду и замерла от нахлынувшего страха. На полу, в тазике для умывания, в нагретой утренним солнцем теплой водице, нежились две темные узкие змейки! Час от часу не легче. Я с ужасом вскрикнула. Змейки же на удивление испугались и поспешили от меня подальше, в угол веранды и там скрылись. Я с брезгливой опаской приблизилась и заметила в стене, возле пола, больших размеров дыру. Я растерялась и не знала, что с ней делать. А на другое утро сценарий со змейками повторился. Я запаниковала.
Но история эта имела хороший конец. К обеду приехал папа. Он с интересом выслушал мои причитания и, скомкав две газеты – «Брянский Комсомолец» и «Брянский Рабочий»  – заткнул дыру. Вот уж: все гениальное – просто!
Оставшуюся неделю я жила без визитеров. На лодке, по обыкновению, вместе с девкой-молочницей, приплывали и эти двое. Может быть, ее младшие братья. Парни, понурив головы и, пряча под кепками глаза, явно конфузясь, произносили слова приветствия. Сестра, ничего не подозревая, счастливо и весело смеялась.
- Так меду возьмете, чай? Луговой мед, лесной. Какой хотите? Завтра привезу. Сколько надо?