Когда книга в двести страниц с гаком методично составлена из предыдущих книг, со сносками и объяснениями, становится немного страшно: что это? Книга стихов, в представлении ее читателя, прежде всего – нечто легкое, чуть жгучее, ложащееся на больную истерзанную душу. Это цитата, я так не считаю. Стихи не умеют подлаживаться к характеру или ситуации, не умеют мимикрировать, они по природе резки, как осенний ветер. И если они кому-то «ложатся на душу», то это огромная счастливая случайность, это начало мифа, что поэт нечто выражает. А зачем поэту что-то выражать? Он сам есть со-общение. Знак. Послание. Именно он и есть, вместе со своими стихами, осенний ветер, мчащий листья. И очень немногие пишущие стихи это понимают. Зульфия Алькаева открывает читателю восприятие именно поэта-знака. Потому и пишу о большой поэтической книге, избранном из всех предыдущих.
Зульфия Алькаева – поэтесса тонкая, умная, прихотливая. Такие стихи хочется назвать «филологическими». К ним можно отнестись как к редкому напитку (в книге есть стихотворение об истине, которая содержится «в клюквенном морсе»). Их можно представить и там, и здесь, можно и вежливо игнорировать в желании встретить именно что стихи «ложащиеся на душу», а эти стихи кажутся слишком умными. В них точно есть нечто от денди, хорошо рассчитанная непосредственность. Но не миф ли эта хорошо рассчитанная непосредственность? Не создан ли он был для того, чтобы дать основание интуиции, порой превосходящей в точности и глубине логику? Читаю:

Пока вдумывалась в эти строчки, очевидные на первый взгляд и парадоксальные с какой угодно точки зрения (вроде бы камень должен превратиться в птицу), пришла мысль: пройти вместе с читателем по всей книге, небольшими цитатами.
Сразу бросается в глаза: образ сена, листвы, веток – древесного хлама, который так часто встречается в стихах поэтессы, –  чрезвычайно гармонирует с составом книги. Нужна определенная смелость, чтобы выдать читателю эту охапку стихов, неровных, разной длины, каких-то всклокоченных.
Однако лейтмотивом звучит:

Случайность, совпадение, промыслительность – основные ноты. Не зря эти стихи смотрят глазами снежинки, льдины, капли, бродяги. Даже «я» (а лирическая героиня тут точно есть, но скорее как отражение героини в зеркале) – даже это абсолютное «я» показано как соломинка в общей охапке. Напряженная, заостренная, ожидающая вздоха.

Поэтесса идет по стихотворению как по знакомой с детства дорожке, по которой можно дойти до дома даже в полной темноте. Но нет-нет, да и подскочит на одной ножке, как девочка. Это дает контраст, как если после глотка горячей воды сделать глоток холодной.

Знакомство с современной поэзией у Зульфии Алькаевой самое полное. Здесь и метаметафористы, и Геннадий Айги. Но в этих стихах метафора не является образующим центром. Здесь основное – внезапное движение текста, отчего стихи получаются неровными и живыми. А порой уходят в архаическую глубину.

Мне видится нечто свежее в этой немного сомнамбулической манере. Если снять деления на стихотворения, получится таинственная длинная книга, наподобие «Гесперийских речений». И здесь тоже – закат, солнце, снег, сад (антисад). Я очень порадовалась этому внезапному «антисаду». Он встречается не только под своим именем. Он еще называется «Пустота», которой посвящен центральный цикл. К этому вакуумному центру ведут и несколько стихотворений, в которых сквозит мысль родства «я» и пустоты. Но как ни странно, из нее не рождается ни надменности, ни страха. Наряду с пустотой идет сильный ток тепла, от которого волнуются излюбленные небольшие формы стихотворения (рифмы, например, строфы). Поэтесса доносит до читателя, что в принципе не важно, как записана поэзия: игрой в буквы, перерастающей в иероглифическое письмо. Или же ровными, привычными от Пушкина, катренами, над которыми, признаться, шутил и сам Поэт.
Поэтесса любит игру букв и звуков. Здесь можно начать довольно долгий разговор о недостатках этих опытов, но судя по стихам, автор сам прекрасно их отыщет. Неологизмы, которым, скорее всего, не врасти в обыденную речь, все же остроумны и легки для восприятия, что говорит о «легком сердце», без которого поэзия не бывает.
Да, это тот (и довольно редкий) случай стихов, о которых говорят не «что» или «как», а – что делают. Поэт-знак, поэт-стрела с запиской достигают цели. Они раскрывают неуклонное поступательное движение, выводящее человека из его уютной обособленности к «рожденным случайно». Это движение порождает столкновение с вещами, памятью, людьми – со всем, что это движение может в себя вобрать. И сообщение поэта о том, что человек не готов к этим столкновениям.
Слово «личность» балансирует между «ликом» и «маской», что против воли пробуждает «нищих мыслей споры». Поэт этой книги – тень. Но, возможно, и пугающая живых – живая тень из мира без границ, условностей и компромиссов, а этот мир человеку конечно чужд. Тень по виду – небольшая женщина с живыми глазами (глаза – мальки), способная замереть под падающим снегом и смотреть в него не мигая.