У поэтессы Нины Красновой вышел первый том избранного: «Тайны». О том, как построена книга, текущем литературном процессе и друзьях-литераторах с Ниной КРАСНОВОЙ беседовали Елена СЕМЕНОВА и Владимир КОРКУНОВ.
– Нина, расскажите о книге «Тайна». Это – избранное. Но в 2011 году у вас ведь уже было «Избранное»...

– Да, только что вышла моя новая книга «Тайна», том первый. Скоро выйдет и второй. Эта книга отличается от моего «Избранного» 2011 года тем, что я включила туда стихи не из шести своих книг, а в основном стихи последних пяти-шести лет, которые печатались в периодике, а в книгах, изданных в Москве, еще не печатались. Отличается моя «Тайна» и тем, что все разделы и циклы в ней делятся пополам: начало – в первом томе, а продолжение и окончание – во втором. Например, цикл «Поминальные свечи», посвященный моим почившим родным и близким и друзьям по «кремнистому пути» литературному – Владимиру Солоухину, Николаю Старшинову, Сергею Поликарпову, Виктору Бокову, Юрию Кузнецову, Арсению Тарковскому, Татьяне Бек, Римме Казаковой, Виктору Астафьеву, Андрею Вознесенскому, Валерию Золотухину, певцу и композитору Анатолию Шамардину; или цикл «Сны скромной девушки» (очень нескромные, надо сказать); или цикл «Стихи о любви и дружбе»; или раздел частушек; или разделы экспериментальных стихов.

– Часто ваш стиль называют, скажем так, частушечно-скоморошечно-песенным. А вы бы как сами его оценили?

–  Я отношусь к этому нормально, потому что и на самом деле у меня много стихов в таком стиле. Это все влияние русского фольклора, особенно рязанского, солотчинского, в атмосфере которого меня воспитала моя матушка – Краснова Мария Петровна (в девичестве Аношкина), уроженка рязанского мещерского села Солотча и, кстати сказать, частушечница. Это также влияние Бокова со Старшиновым. Но это только один из пластов моей поэзии, и, к сожалению, некоторые мои читатели видят только этот верхний пласт.
Старшинов говорил мне: «Нина, ты слишком увлекаешься жанром частушки, смотри не переборщи с этим, а то к тебе приклеится ярлык частушечницы, да еще и матершинницы, хотя в жизни ты и не пользуешься нецензурными словами, но сам жанр частушки требует их, потому что без этого он пресен, и люди перестанут воспринимать тебя как серьезную поэтессу». Он не напрасно остерегал меня от этого. Но, слава богу, есть люди, которые воспринимают меня как серьезную поэтессу. Между прочим, мой частушечно-скоморошечно-песенный, но и не только такой, стиль в полной мере оценили композиторы. Например, солист оркестра Леонида Утесова 70-х годов, певец и композитор Анатолий Шамардин, который создал целый букет песен на мои стихи. Это и песни шуточные, которые он сам же поет  сладкозвучным голосом, и лирические песни, и романсы. Композитор Андрей Семенов сочинил «Маленькую сюиту для голоса и виолончели» на шесть моих стихотворений, а Константин Дюбенко из Петербурга – хоральный цикл на стихи из моей книги «Такие красные цветы». И все это поют камерные певицы с голосами колоратурное сопрано и меццо-сопрано – кто под виолончель, кто под симфонический оркестр.

– Вы – редактор альманаха «Эолова арфа». Значит, читаете и печатаете. Как вам видится текущий литпроцесс, в основном, конечно, поэзия?

– Текущий литпроцесс у нас идет и развивается, по-моему, очень активно и принимает порой самые причудливые формы. Это говорит о том, что источники поэзии у нас неиссякаемы, как и потоки стихов, разного качества, которые бьют из этих источников. Когда кто-то говорит, что сейчас не время поэзии, что она никому не нужна и ее никто не читает, – это полная чушь. Она не нужна только тем, кому она не была и не будет нужна ни в какие времена, но многим она нужна, и ее сейчас читают ничуть не меньше. Я выпускаю альманах «Эолова арфа» и в каждом номере печатаю очень много стихов. Может быть, и не все из них стоит читать, но стихи Тамары Жирмунской, Кирилла Ковальджи, Александра Тимофеевского, Татьяны Кузовлевой, Анны Гедымин, Валерия Дударева, Елены Исаевой, Инны Кабыш, Германа Гецевича, Зульфии Алькаевой, Людмилы Осокиной, Бориса Кутенкова, Александры Ирбе, Владимира Коркунова и Евгения Степанова, а также стихи рязанских поэтов Алексея Бандорина, Людмилы Салтыковой, Сергея Дворецкого, Виктора Крючкова, Сергея Орлова, Ольги Сидоровой надо читать обязательно, чтобы иметь представление об одной из сторон текущего литпроцесса. Кстати, у Евгения Степанова сейчас вышла новая книга стихов «Аэропорт», ее я всем советую прочитать!

– Вас называют еще и эротической поэтессой. Как вы относитесь к этому и, скажем так, к эротике?

– Разумеется, положительно, и было бы странно, если бы отрицательно. Эротика – искусство передачи своих любовных (в широком смысле, то есть и сексуальных) чувств, своих биотоков партнеру или, если говорить об эротике в поэзии, – читателю. В  книге «Тайна» у меня этой эротики хоть отбавляй. Правда, почти вся она, то есть стихи о ней –  это сублимация половой энергии по Фрейду, как и сам процесс творчества. Эротические стихи с такой концентрацией и таким накалом чувств, как у меня, лучше всего пишутся в аскезе, когда включается все воображение и вся фантазия, на энергии воздержания, а не наоборот. Но меня сейчас волнует не тема эротики, а тема смерти самых дорогих и близких мне людей, моих родных, моих любимых, которые один за другим уходят в мир иной и которых, как говорила Белла Ахмадулина, «терять… страшно, Бог не приведи». Поэтому в книге тема смерти, тема вечной разлуки, которой заканчиваются все самые лучшие отношения, перекрывает тему эротики и выявляет тему сращенности и неразъединенности души с душой любимого человека, друга, спутника. Когда теряешь друга навсегда, тогда понимаешь, насколько он тебе дорог, и открываешь в себе такую безграничную неземную любовь к нему совсем нового свойства, которой ты в себе и не подозревала и которая сильнее самой сильной физической любви, выше, красивее и ценнее любой эротики. Валерий Золотухин когда-то в одном интервью, которое я брала у него, говорил, что новая страсть – всегда более сильная, чем все прежние, которые уже на излете.

– Кстати, вы один из немногих людей, которые оставались с Валерием Золотухиным до конца. Как случилось, что недуг заарканил такого активного, полного жизни человека?

– Как случилось, что Валерий Золотухин, полный сил и «громадья» творческих планов, вдруг в конце 2012 года ни с того ни с сего заболел непонятно какой болезнью, оказался прикованным к постели и через три месяца умер? Никто не знает, как это случилось. Все это произошло неожиданно для всех и для него самого. Правда, в октябре он как бы между прочим сказал мне: «Я, наверное, скоро лягу в больницу. – «Я буду ходить туда к тебе, навещать тебя!» – оптимистично сказала я, не подозревая ничего серьезного, и спросила:  «А что у тебя болит?» – «Позвоночник и почки», – ответил он. Ну, это у него всегда болело, он писал об этом в своих дневниках. И почему бы ему не лечь в больницу и не подлечиться? В апреле, когда он уже умер и когда мы похоронили его в Быстром Истоке, я увидела по ТВ фильм «Крапленый», где Валерий Золотухин играл зэка, и там кто-то спросил у него: «А что у тебя болит?»  – «Позвоночник и почки», – сказал он. И я поняла, что Золотухин тогда, в октябре, не сказал мне, что у него болит на самом деле, а процитировал слова своего героя из фильма, Крапленого. Он сам не знал, что с ним… но чувствовал, что с ним происходит что-то не то. Он иногда забывал какие-то слова своих ролей, которые играл 40 лет уже почти на автопилоте и 40 лет помнил наизусть… Он иногда не сразу «врубался» в то, что ему говорят. И, встрепенувшись, спрашивал: «А? Что ты говоришь?»

– Существует немало суеверий, роковых ролей, после которых с артистами начинают происходить мистические события. У Золотухина был такой спектакль?

– В спектакле «Король умирает», ему, по-моему, вообще не стоило бы играть, это очень страшная постановка, которая оказалась для Золотухина роковой и пророческой, потому что в жизни у него все произошло почти точно так, как в этом спектакле, где у короля Беранже одна за другой постепенно отключились все жизненно важные функции и он оказался в инвалидной коляске, а потом ушел на тот свет сквозь трещину в стене своего дворца, как через трещину мира, которая прошла молнией по его сердцу. Гадалка когда-то предсказала Золотухину, что он умрет в 2014 году, и он все время думал об этом, но почти никому не говорил.

– Ошиблась, получается, не в его пользу…

– Да он не собирался умирать, по крайней мере в 2013 году. Хотя вообще-то о смерти он думал всегда и готовился к ней с самых молодых своих лет, и поэтому «спешил жить» и спешил успеть сделать в жизни как можно больше дел. И даже будучи молодым, думал о том, где его похоронят, когда он умрет. Он написал об этом в своей книге «Дребезги», где его герой ходит с отцом по Новодевичьему кладбищу, и отец говорит ему: «Ты должен жить так, чтобы тебя похоронили на этом кладбище, рядом со знаменитыми людьми». А Золотухин ответил: «Чтобы меня похоронили рядом с ними, я должен быть достоин этой компании… Но здесь слишком дорогие цены за каждое место…» – «Тогда поезжай к себе на родину, в Быстрый Исток. Там тебя похоронят и никаких денег за это с тебя не возьмут. Родина тебя всегда всякого примет…» Золотухин не собирался умирать в 2013 году. Но… до этого, в 2001 году, он восстановил в своем селе, в Быстром Истоке, церковь, которую когда-то разрушил его отец – крутой мужик, председатель колхоза, и на месте которой потом был клуб, на сцене которого маленький мальчик Валера Золотухин когда-то начинал свою карьеру артиста, делал первые шаги в большое искусство. Золотухин не собирался умирать, но в августе 2012 года он ездил в Быстрый Исток и испросил у епископа разрешения на то, чтобы его, Золотухина, похоронили на территории церкви, в ограде, и сам выбрал себе место для могилы.

– Складывается впечатление, что и свой уход он срежиссировал…

– Валерий Золотухин осуществил в своей жизни почти все, что задумал, хотя и не все. Но самое главное – осуществил… И оказался гениальным режиссером своей жизни, он построил ее по законам литературы и искусства, по своим законам, как гениальную повесть и как гениальный фильм по этой повести. Он стал символом Алтая, и не только Алтая, а всей России, как его земляк Василий Шукшин, «Думы» которого он читал в Доме музыки год назад; и как Пушкин, стихи которого он читал и в Музее Пушкина в Москве, и в Музее Некрасова в Карабихе; и как мой земляк Сергей Есенин, «Анну Снегину» которого Валерий Золотухин когда-то читал со сцены и в Москве, в Доме ученых, и в Константинове, и у себя в Быстром Истоке. На полках в кладовке Валерия Золотухина на Таганке, в этой келье Домового под лестницей, стоят тома его книг, в которых, как и в своих фильмах, он будет жить всегда.