Зульфия Алькаева, растущая на краю реальности



Зульфия Алькаева. По периметру. Стихи. – М. – Вест-Консалтинг, 2014. – 288 с

Книга открывается напутствием Вадима Рабиновича (1935–2013), творческого учителя Зульфии, не так давно ушедшего из жизни. Напутствие это в виде статьи под названием «Российская чужестранка» было напечатано в «НГ-EL» в 2012 году, и вот теперь поэтесса взяла его в качестве предисловия. Вадим Рабинович как истинный алхимик нашел в стихах Зульфии четыре первоэлемента, четыре кирпичика, из которых она строит мир своей поэзии, – это Воздух, Вода, Земля и Огонь.
«Есть поэты, – пишет Рабинович, – вьющие свои космосы-гнезда под стать демиургам – из четырех стихий, при этом рассказывая без утайки, как они это делают, обживая свой дом-космос, чтобы в нем было тепло и уютно прежде всего им самим, но и нам тоже, сподобленным заглянуть туда и порадоваться их радостями. Зульфия Алькаева – одна их тех редких птиц…»
Сама Зульфия – странная. Такой она мне показалась, когда я впервые увидела ее. Прячется за своими очками, как за стеклами грез. Образ ее размытый, туманный, такой же, как и ее поэзия. Но, наверное, поэтесса и должна быть такой – неуловимой, таинственной, загадочной, ускользающей от взора, от слишком пристального разглядывания. Ее можно только мельком узреть, краем глаза. И хотя она вроде как никуда не спешит, но складывается впечатление, что она все время движется, безостановочно, неостановимо куда-то вдаль, в какие-то иные миры, времена, пространства.
О чем же пишет Зульфия? В первую очередь, конечно, о любви. Вот стихи из самой первой ее книги «Воздушные пробки» (1986–2006), включенной в качестве раздела в новую книгу. Любви в своих стихах она отдается страстно, дерзко, без остатка, не откликаясь на голос разума. Да он тут и не нужен: «В молчанье тайна решена./ Меж слов такая тишина,/ Такое сладостное «ты»!/ Желать ли большей полноты?» Любовь для поэтессы – это сладость и радость, «праздник души и именины сердца», и разум тут может только помешать. Героиню радует не только романтика любовных отношений, она также получает удовольствие и от физической стороны любви: «Я плыла в тебе, как в лодке,/ Будто нас волна несла…/ И теперь в моей походке/ Виден мягкий плеск весла».
Много у Зульфии Алькаевой и пейзажной лирики: «Днем бывает ночь, как дождь,/ Шумная такая, свежая./ Схлынет тучевая мощь –/ Небо, будто поле снежное./ Утро явится потом/ С капелькой-росой залетною./ И луна сырым листом/ Ляжет на ладонь бесплотную».
Образ снега в ее пейзажных стихах – излюбленный образ, и она наслаждается этим образом, пестует его, радуется ему не меньше, чем вновь обретенной любви: «Снег всегда будет белым./ И мода на снег не пройдет./ Не сдуваемым пеплом/ осядет и стянется в лед./ По-младенчески нежный/ и пахнущий молоком,/ он закружит, потешный,/ закрутится колобком».
Но меня больше привлекают другие стихи Алькаевой, растущие, так сказать, на краю реальности. Именно в них происходят не только отрыв от повседневности и погружение в глубокую поэзию, но и отчасти постижение иной, запредельной жизни: А Зульфия говорит: «О милые, странные деревья,/ Растущие на краю реальности/ Не знают они, чему поверить:/ Ясному небу или озерной глади?/ Дни их гораздо призрачней снов./ Их могут и тени, и ветры украсть,/ И всякий магический зверь…»