Произведения

Вирусы, вирусы, вирусы… Мыслеформы и органические микроскопические существа… Прогресс, эволюция, регресс, борьба, болезнь и смерть. Но не духа! Но, может быть, души… Генетика и условия, среда выживания…Скудость и изобилие, роскошь и нищета, здоровье и не… Сеятель разбрасывает семена жизни безжалостной рукой или бесстрастной? Садовник и спасительные удобрения или отсутствие их.  А  для чего, ради какой цели? Всякое творение имеет свое назначение и стиль существования. И некоторым из них не изменить его, как не бейся, будто они находятся в древней индийской касте шудр – неприкасаемых и все блага цивилизации идут мимо них, несмотря на заметный ум и таланты. Для будущей страны блаженства и нетления, для красоты жизни вечной, ради бессмертного и невянущего Райского Сада тысячи расцветших цветов в пыли, при дороге…
Вот она, ромашка! Нежные лепесточки ее тонко и радостно трепещут в своем целомудренном неведении. Родилась она в двух метрах от железной дороги и друзья ее  и учителя – это ежечасно проходящие поезда. И стоит она, обдуваемая горячим ветром мчащихся вагонов, оглушаемая грохотальной музыкой стальных рельсов  под натиском бегущих по ним колес с глухим перестуком бетонных шпал… а нежная головка ромашки доверчиво, по-детски радостно кивает, этому – с ветром и свистом несущемуся куда-то железному зверю, в бесконечность взрослого и сильного мира, неведомого ей и, кажется, очаровательного…
Но вот поезд прошел… Снова тишина и теплые лучи солнца, потом грибной дождь, потом снова горячий порыв ветра и нарастающий рокот приближающихся волн музыки странствий, сотканных из обязательств, дел, скуки, праздничных надежд и разочарований. Гамма, симфония – все как всегда, все одинаково, все похоже.  И цветок к вечеру устал и утомленно склонил свою легкую головку… Но тут  вдруг в окне одного проходящего мимо вагона показалось чудесное лицо ангела! И вот на миг их лица встретились – мягкая улыбка ангела и детская радость ожидания родившегося утром цветка при дороге. И они кивнули друг другу, как давние приятели…
Теперь есть о чем вспомнить и мечтать цветку в своей мимолетной ночи бытия и есть о чем грустить и плакать ангелу в своем вечном странствии по дорогам вселенной…

Поля, луга, леса хвойные, лесные болота, сухой сгоревший лес, березовый, лиственный, ели мохнатые вековечные, темные леса, прозрачные; речки, речушки, речища и озера… И среди всего этого разбросанные, затерянные, стоящие одиноко на краю чего-нибудь или посреди луга, избушки на курьих ножках! И разве что коза белая, да собака рыжая, Буренка или лошадь пегая, но по очереди, не все в одном месте, стоят и смотрят удивленно на проходящий состав поезда, с безразличным грохотом, стремящийся мимо них. А я, c любопытством, думаю: какие люди живут здесь, в этой глуши? Что они знают о Боге, о мире, о луне и звездах, слышали ли они что-нибудь о царице египетской Хатшепсут, об Эхнатоне?
Однажды, в одном таком месте, на остановке, длившейся не более минуты, зашли  двое: мужчина, видимо сын и мать его, женщина средних лет. И я сразу почувствовала себя, глядя на них, лилипутом. Вагон наш был купейный и они сели, за неимением другого места, прямо на пол в проходе и тут же принялись за трапезу, вытащив из здоровенных мешков по увесистой булке и по батону  нежно-розовой докторской колбасы – каждому! Я обомлела. Великаны, держа в одной руке рулон хлеба, в другой — трубу колбасы, кусали, рвали зубами, жевали и перемалывали, глотали, зычно чмокая и гортанно утробно икая…
Я испуганно вернулась в купе и закрыла дверь. Удивление не проходило. На столике у окна меня ждал тоненький томик Блока —  «Стихи о прекрасной Даме».
Через две или три станции они сошли — красные большие, словно топором срубленные лица и кувалдой сбитые фигуры, сошли, грузно переставляя свои гулливерские ноги в тяжелых резиновых, по болотам шагать, сапогах, унося запах лесной чащи и звериного логова.
 «Кто сидел на моей кровати и смял ее?» — невольно вспомнила я детскую страшную сказку…

Ночью мне снился дурной сон, полный детективного ужаса. Я заперлась в ванной, спасаясь от преследования. Картонная дверь дрожала, собачка защелки изогнулась, вот-вот сорвется – нет, лучшей самой! Я боялась увидеть ужасное, но это было неизбежно.
-Лучше самой, повторила я, выйти навстречу опасности, встретиться лицом к лицу с нею, а не трусливо отсиживаться и покорно ждать, когда на тебя набросится жестокость чужого. Я открыла.  На пороге стоял близкий мне больной человек, сумасшедший, у него отсутствовала левая половина черепа, вернее там была впадина, прикрытая кожей коротко остриженных волос.
Слово…Логос…Интонация….
Вас когда-нибудь спасало слово? То есть случались в вашей жизни истории, когда во время найденное слово решало исход дела в вашу пользу и даже спасало вам жизнь? Или наоборот? Иногда молчание вовсе не золото. Иногда безмолвие, бессловесность ведут на плаху позорной смерти. Даже пред казнью преступнику дают  последнее в его жизни слово! А что лучше: площадь, скопление народа или одинокий выстрел в затылок?
«От слов своих оправдаетесь…»
Я припоминаю несколько случаев из своей жизни, один из них особенно показателен и я приведу его ниже, другие же пусть ждут своего часа, и, может быть…
Мне страшно подумать, что стало бы, не найди я тогда нужное слово…

  Стояла теплая июньская ночь. Я жила одна в небольшом деревянном летнем домике для туристов. Рядом находилось еще несколько таких пустующих легких, не отапливаемых зимой и заселяющихся только на выходные. Было здание и посолиднее – клуб – тоже из дерева – одинокий и рассохшийся от времени гроб. И все это со спины окружал  густой брянский лес! Слыхали ли вы когда-либо выражения, устойчивые словосочетания: «брянские волки» и «Брянск – город партизанской славы»?
Мыслеобразы навевают суровые, не правда ли?
Так вот,  с другой стороны и невероятно близко от нашего лагеря отдыха, бежала узкая речушка; а за ней – бесконечная череда: луга, поля, деревни. Ни моста, ни шаткого ветхого мостика, соединяющего наши миры – деревенских пахарей и отдыхающих – не было. Молоко по утрам, гости, туристы – все приплывали на лодках с деревянными скрипучими веслами, но впрочем, были и моторки.
  Днем меня пригласил покататься фотограф, приехавший из города осмотреть местность для планируемого отдыха. Я с удовольствием села в простую деревянную лодчонку и она, мерно поскрипывая, лениво плыла по течению, затем против него, а я  наблюдала живописную панораму. Лес подступал прямо к речке, рос из нее, пил ее молоко! И тут, в первых лучах вечернего солнца, я вдруг заметила нечто страшно и неприятно поразившее меня. Я сморгнула: почудилось что ли? Затем с испуганным лицом, вопрошающе взглянула на спутника. Он, широко улыбаясь –сильные руки, загорелое тело – успокоил:
«Да. Это они самые. Но, видите, какие сонные?»
На высоких раскидистых деревьях, окаймляющих речку, темными тяжелыми гирляндами висели… змеи! Толстые, длинные, старые, опасные тела свои грели в последних лучах заходящего солнца.
— А может они задумали менять кожу и именно так это у них происходит, вместе, сообща?
Зрелище потрясающее, диковатое.
«Дикое место!» - решила я и дала себе слово не бродить ночами по густой траве берега. Вон оно как! Не ровен час! Буду сидеть в доме и делать то, зачем приехала в уединение: читать книги по истории искусств, вникать в былинные биографии великих художников, не смытых цунами времени…
Итак. Ночь стояла гоголевская, тихая. Вместо Днепра катила свои гладкие волны узкая лесная речушка и в ней отражались луна и звезды, постаревшие на два столетия. Ее неспешное течение сопровождал с одной стороны дремучий лес, с дремавшими на его ветвях темными канатами змей, меняющих кожу. Жуткие джунгли! Не убежать, случись что! Я не осмелюсь пуститься вплавь по реке с ползущими к ней на водопой, ночными гадами…
 Вот птица глухо захлопала крыльями, начертив мимолетную тень на моем столе, освященном железной лампой, стоящем у самого окна. В жарком недвижном воздухе повис сильный звон:  цикад ли, кузнечиков, а по крыше, над потолком все что-то шуршит и скрежещет! В просторной комнате с десятью пустующими кроватями загадочный сумрак. Освещен лишь край стола с приготовленной на нем стопкой книг. Я погружаюсь в чтение. Хорошо как! Ни души! Ни гула шин автомобилей по асфальту, нарастающего, точно морские волны и бьющего в стекла окон и в ушные раковины, без устали, с неглубокими паузами.  Бесконечное ночное море мегаполиса..
Где ты? Ау? Ни души!!!
Или все же есть кто-то?
Кажется, слышу приглушенные голоса. Говорят двое мужчин. Вот мелькнули  бледные лица в окне. Свет настольной лампы, точно вспышкой, ослепил их, ударив в глаза, спрятанные до того в густые лохмотья ночи, разодранной вдруг и на миг.
 — Так это молочники, деревенские парни, утром на лодке доставившие вкусное молоко в трехлитровой банке из-под томатного сока. Они еще мед торговали! - вспомнила я.
И одновременно с пронесшейся мыслью, раздался стук в запертую ветхую дверь веранды. Я решила не отворять.
— Постучат и уйдут!
Но стук усилился.
Раздались настойчивые голоса, спрашивающие воды.
— Да, ночью, на лодке приплыли с того берега, из деревни, чтобы у меня стакан воды испить! Как же! Что им нужно? Сердце похолодело от найденного ответа. Дверь дребезжала, собачка замка, такая ненадежная, не для злых помыслов созданная, опасно дрожала. Голоса все возбужденнее, все горячее и настойчивее требовали воды! Я опустила руки.
— Одна как в могиле! Помощи ждать неоткуда. Кругом непроглядный лес, река, трава с притаившейся в ней опасностью гадливой… Что лучше? Смерть от каких гадов, тех ли, бессловесных, в пяту жалящих? Или…?
Дверь уже захлебывалась стеклянным воплем, двое колотили в нее, молча и с нескрываемой злобой. Я слышала их хриплое звериное дыхание. И тут что-то произошло со мной! Я до сих пор до конца не понимаю, что.
Я выпрямилась, расправила плечи и, высоко держа голову, очень спокойным деловым шагом подошла к испуганной двери и открыла ее! Они увидели мое каменное выражение лица и умолкли, застыв в нерешительности. Я смерила их леденящим взглядом и с такой укоризной в голосе, голосом такого глубинного разочарования школьной учительницы – Родины-Матери – сказала, выдала, произнесла четко и раздельно, с таким печальным и бесконечным презрением:

— За таких, как вы, Павка Корчагин кровь проливал, Жизнь свою отдал! А вы?
Эх, вы!
Воцарилась  жуткая тишина, даже кузнечики смолкли. Я не двигалась. Я испепеляла их взглядом. Двое словно оцепенели. Это продолжалось с минуту.
Молча, не поднимая глаз,  словно боясь взглянуть друг на друга, они синхронно натянули картузы, пряча от света луны красные лица, повернули и быстро зашагали к реке. Я притворила дверь и залпом выпила стакан воды.
А утром меня разбудило солнце. Я радостно встала, с удивлением вспоминая уже далекие,  нереальные события прошлой ночи, вышла на веранду и замерла:
на полу, в тазике для умывания, в нагретой утренним солнцем теплой водице, нежились две темные узкие змейки!
— Час от часу не легче!
Я с ужасом вскрикнула!
Змейки поспешно и испуганно уползли в дальний угол веранды и там скрылись. Я с  брезгливой опаской приблизилась и увидела пугающих размеров дырку в стене! Я просто не знала, что с ней делать. А на другое утро история со змейками повторилась.
 Я запаниковала.
К обеду приехал папа. Он с интересом выслушал мои причитания и, скомкав две газеты: «Брянский комсомолец» и «Брянский рабочий», заткнул дырку. Вот уж воистину  – «все гениальное просто»!
 Оставшуюся неделю я жила без визитеров.
Незваных ночных гостей я все же повстречала утром следующего дня. На лодке, по обыкновению, вместе со старшей сестрой — молодой рыжей и полногрудой деревенской девкой в цветастом ситцевом сарафане — они привезли вкусное молоко. Я взяла банку и с молчаливым интересом взглянула на них. Парни, понурив головы и, пряча глаза под кепками, тихо произнесли слова приветствия. Сестра, ничего не подозревая, счастливо и весело смеялась:
 «Так меду возьмете, чай? Луговой мед, лесной, какой хотите? Завтра привезу, сколько надо?»