Произведения

Чело пчелы полно печали, друг
Гораций, знаешь, что ещё не снилось
Всем мудрецам, похожим на утюг,
Полёт на юг прервавший? Наутилус
В полночном море, тот лежит на дне,
Но по воде не плавают оне.
Во тьме, пронзённый жалом пустоты,
Загустевая призраком соцветий…
Но запустенье пусто. У столетий
Одежды загорелись, как мосты,
И жалок статус статуи подводной,
С того момента больше не свободной…
А ты? То, что не снилось – только ты.
Иное снилось всё! Представь масштабы:
Отрезанные головы, арабы,
Смерч над пустыней, родина, цветы,
Нелепое моё перечисленье…
Оставь нам, жизнь, мгновенье заблужденья,
Пусть никогда, в воде и на земле,
Ни мудрецу, ни страусу, ни рыбе,
Летящей в пасть на дне лежащей глыбе,
Ты больше не приснишься. Только мне.

В тебе не одно добро. Но хронос берёз –
Не зло, не добро, а времени шелест в нас.
НЕВРЕМЯ – писал на асфальте. А лезло в глаз
Время, бросающее вопрос
Перчаткой жёсткой плашмя в лицо.
Я МЕРВЕН – сказал он. Вы секундант или хуже?
Вечности ант – б-, -ей, или -ихрист? Ну же?
Я – нервное время, рисующее венцом.
Течёт по вискам что-то красное на картину
С неровностями на холсте в виде бровей и носа.
Варварин нос!
Когда ожидать типичного переспроса?
Но я и вопроса не задал, а ты уж скинул
Личину, точнее, лист, хронос берёз.
Варвара и Мервен в невремени. Что ни имя –
То имя твоё. То ужас в блаженный час.
Лицо изрисовано временем. Время – вымя,
И млеко его, как мирра, течёт из глаз.
В тебе не одно одно. Одних слишком много.
Кто знал о тебе не всё, сам сложен до слёз.
Любое на свете имя есть имя Бога,
А имя Его вне времени, хронос берёз.

Куда бы деть тоскующую осень –
Исчадие заплесневелых сосен?
Все сосны ёк. Последняя сосна
Одна – и та не до конца ясна.
Какой-то снег плетётся целый час,
А ливень – раз! Как будто не из глаз.
Изгладь иглу из глаз. Каких? Все три,
Как эти сосны, полые внутри,
Раскрошатся, корою облетят –
И лишь скульптуры белые стоят.
Один – спортсмен с пронзительным мячом
И с обречённым вскинутым плечом,
Другой – горнист и на носу с лучом,
Как будто спит и вовсе ни при чём.
Куда бы деть всё, что давно раздето?
Стоят – с дуплом, с корнями, без ответа.

Времени нет, но умирают многие именно от него.
Ко времени, когда светильники угасают, время бывает уж таково,
И след простыл, и кашляет в полутьме:
Времени – не…
Т. Это крест безбашенный с башенным краном рядом стоят.
Годы, смеясь над павшими, бросили шастать подряд,
Больше трёх собираться, кашлять в зенит:
Времени – быт.
Ь. Этот знак, вдоль дорог вверх ногами расставленный часто,
Все трактуют, как будто бы бог создал землю на зло и несчастье,
Потому что она истирает на клочья, до дыр
Времени – Ррр.
Ык. Кто там вспомнит меня, раз уже забывается время?
Я икаю напрасно в пространство в надежде на отклик.
Ведь когда-нибудь – но не подряд – мы становимся всеми
И тому, чего нет, как и все, отдаёмся на откуп.
От великой иллюзии все мы и живы, и смертны.
Кто смотрел на часы, не боится бессветья и быта.
А кто времени смотрит в лицо, того очи закрыты:
Нет ужаснее страха, что время посмотрит ответно.

Остановись посередине лужи, спроси себя, в чём смысл геометрий.
Не поддаётся лужа описанью, и в форме ли она – поди, проверь –
Тюленя, отпечатавшего пузо, иль неба, где закат открыт и ветрен,
Или котла, откуда ты был вынут, когда внезапно схлопывалась дверь.
Но нет, не в форме. Грязная, нагая, вода бензином нехотя течёт,
Ботинки обвивая анакондой своих без формы непонятных тел
И странных агрегатных состояний. И, стоя в луже, ты наперечёт
Знал все предметы мировой культуры, но только форму лужи знать хотел.
Проходят мимо птицы, президенты, и дворник форму лужи непрестанно
Меняет по астральному приказу иль мелкой личной прихоти своей.
А ты не понимаешь, отчего так на всей земле непоправимо странно
Не знать понятий плоскости и грани меж плоских многогранностей аллей.
Вода ушла в ботинок, кажет лица твоим носкам и кажется им адом,
А ты не кажешь носу в геометрий фрактальный космос – ты увидел дно.
А мимо в форме чешут лицеисты в свои лицеи строем или рядом.
Бесформенность дана всему и лужам, как людям что-то важное дано.

А пока Липсис. Страшный зверь эллипсоидной формы,
На котором Концепция Исследовательских Программ
И Комбинат Искусственной Подошвы
Записываются одинаково.
На первое-второе ордена. Кого
Наградить компотом во время шторма?
Ам.
А пока Липсис ест, я прочту пару строк из газет:
Войны кончились, выживших нет,
Только ангел с лопатой и добрым взглядом,
Но он ранен в подкрылья
И отравлен компотом, как ядом
Всесилья.
Мы рядом. А пока Липсис там,
Я на дерево лезу и лезу,
А Везувий стравил по дешёвке Стравинскому пьесу,
Хам.
И играет она выше дерева и стратосферы…
Врач сказал, что у всех гомеры,
И выписал пить.
Чтобы жить, всё течёт, но не всё, только жидкость и мудрость.
Наглость каменна. Прётся Онегин под лошадь. Кому трость?
Для чего? Для того же, как всё – чтобы жить.
Для чего? Это дерево падает выше и выше
То в глазах, то в цене…
Придавите, пожалуйста, всю эту музыку крышей.
Липсис, ко мне!

В природе целостности нет. Закат
Разрозненным орнаментом чреват.
У каждого листа оттенок разный,
Неповторимо преломленье лет,
В которых всё заразно и прекрасно,
И только целостности нет.
Взойдёшь на луг, как полная луна,
Но та уже исчезнет дотемна,
Испепелится, и другой ногой
Пройдётся путь, отмеренный тобой.
В природе целостности нет. Восход
В иную синь зевает каждый год.
Но ты сорви один его зевок
С любых тобою пройденных дорог
И покажи луне. И посмотри,
Как будет ржать светило изнутри!
Цветы, цвета, материя и дух,
Пастух, пасущий стадо диких мух,
А также стадо приручённых бед…
В природе есть огромный смех над нами
Из вариаций: лунами, лунами,
А всё же целостности нет.
Мир стерпит всё, но скуки – ни за что.
Ничтожество ли – тождество ли мы?
В нас есть и одинаковость луны,
И страшное стотельное ничто.
Стой, человек, и бойся сам себя.
Цветёт природа, и её прекрасен цвет,
И ты в ней бродишь, вечность теребя,
И всё ж тебя там нет.

Архитектура у всего одна. У старого стола, и у слона,
И у столетних вязов, и у ив –
У всех существ, кто был когда-то жив.
У всех есть много центров и один,
В который бьют, чтоб был он невредим,
И всё звучит, и рушится, и вот
Звенит в зенит и падает на лёд.
У всех существ их разное число –
Ужасных трещин, свившихся узлом,
Но тех, которым не дано узла,
Никто пусть не сочтёт. Им несть числа.

Любимый парк сметён лавиной.
Ты в ситуации «без текста»
И чувствуешь себя Мальвиной,
Освобождённой от контекста.
В бестексте мест осталось много,
Но все в обнимку с Араратом,
И ты стремительную ногу
Уже занёс над Умиратом…

(П)остабновите это небо!
Постпостулируйте постылость,
Постпостность лиц. Ещё бы где бы
Стоять и говорить на милость?
В смущеньи милости колонность,
Вокруг народ столпился братский,
И голубых волос огромность
Колышет ветер араратский.

Острит сильнее бесприданность,
Чем остров, что острог. В колонность
Идёт мадонная когданность,
И ты влюблён в её иконность.
Исконность конницы взывает
К её плащу нежнейшей ткани,
Всё времена перевирает…
О девы вдовы раны рани…

Ты выпускал сегодня птицу
Лететь навыпуск, как рубашка,
Из выпускного класса, двойка,
А сам стоял смешной и голый.
Но ворот поспешил убиться,
И дрогнула многоэтажка,
И птица врезалась, как только
Вы покидали эту школу
В огонь в обмен на клококолу.

Тогда в От Мест закрыли вход
Потусторонним человекам,
И ты уже который год
В пустыне, притворяясь греком,
Снимаешь с пальца паука,
Сто раз его запоминая,
И вешаешь на двери Рая,
И удаляешься. Пока.

Быть может, юность – это голод,
Чтоб обонять цветы и жрать их,
Чтоб убывать их, но сказать их –
Лишь стих (,) забытый на кровати (,)
От Золот.

Влетает птица, возвращаясь,
Вся впущенная, будто ветер,
Несёт, в кого-то превращаясь,
Но только кто в кого заметит.
Теперь еда теперь отрава,
Теперь возврата нет на завтра,
Быть может, завтра это завтрак,
О девы аве авы ава!
И чей-то лай, и чей-то Левий,
И чей-то Фан левел манерно,
О, в мире столько перемерий,
Лишь смерть от голода безмерна,

От
Но
Вот
Оно.

Будь он не Ладен – с неба ладан.
Тупь голубиный вновь оправдан
На несколько тысячелетий,
Твоею грустью обусловлен,
Когда ещё тысячелетей
Глядишь ты, равно изготовлен
Для виселиц и для соцветий.

Как голос космоса, взвывая,
В тебе воззвал, тобой мечтая.
В любом почётном и нечётном
Ты пребывал. Ты был бессчётным,
Как матч Бразилии с собой,
Как волос неба голубой.

Девали девы красоту,
В природе письменность ярилась.
Что делал ты на том мосту,
Когда душа моста молилась?
Ты спёр язык ты строил башню
Ты сфер и с верой и нерой(н).
Ты перекидываешь страшно
Все восемь ног за бастион,
Раз не другому – так не рой…

Бегут, как девы голубые,
Не-пони мая, поезда,
Сбегают женщины нагие
Из глаз в раскрытые уста.
Ах, девы ль, женщины ль. Луну!
Я лён, но лень. Как лунь, я льну.
Табун табу да не да ну,
Ко дню, ко дну. Одну! Тону.

Вот что ты делал на мосту,
Наверное, в бреду звезду…

В печаль и топот наконец
Окрашен одинокий город.
Найди началу только повод,
Не нужен повод на конец.
Мы в поводу держались. Голод
Был старше нас. Серп срезал молот.

В час нереальности зари,
Когда ещё смешно и смутно,
И ветры мчатся перепутно,
На горизонт восходят три.
Потом из трищины вокзальной
Выходят – восемь? (лень считать)
В час навстречальный, но печальный,
Чтоб ничего не означать.
Но та, ещё одна, лунея,
Лишь проступает через холст.
Двенадцать девушек Помпеи,
Танцуя, переходят мост.

Ты первый раз сегодня в парке,
И исчислять в потьмах аллей
Тебе то холодно, то жарко
Одиннадцать её теней.
Прогулки, сквер, квартиры, реки
(Линолеум на дне её,
И всё, что было в человеке,
Он более не узнаёт.)
Вдруг с неба падает, как камень,
Без ветки голубь голубой –
Одиннадцать, взмахнув вихрами,
Растаяли. Одна с тобой.

Что это за причуда рока,
Что за цвета в слезах и в моде,
Что голубеют девы Блока
И в голубых плащах уходят?
Что это за виденье, Эмма,
И что за цветовая гамма?
Минорная стекает тема
Из ран долживо, моногамно.
Тебе убить меня – не в счёт.
Чего ты хочешь? – чёрт поймёт.

Дострой мне башню, чтоб могли
На разных языках мы плакать,
На разных языках любить,
На разных языках кошкить,
На разных языках собакать.
Дорой мне Трою, чтоб двенадцать,
Двенадцать снова стало нас,
Чтоб Блок пришёл зубами клацать
В ужасный неурочный час,
Чтоб рос из роз до половины…
И что бы дальше намечтала,
Но тут накрыла мир лавина,
И парк снесло, и нас не стало.