Произведения

Память рисует картины
здесь, в среднерусской пыли,
как одинокие льдины
море качает вдали.
На перекрёстке двух улиц,
чуть в стороне от дорог,
слезоточиво зажмурясь,
греется древний сугроб.
Робкая травка отважно
в срок освежила газон –
скоро хлопчатобумажных
платьев настанет сезон!
Ну, а пока рановато:
в самом начале июнь.
Стланик, от шишек косматый,
весел, разлапист и юн.
В тонком изяществе хвои
лиственниц скрыта печаль,
в каждой – прелестница Хлоя
чудится мне невзначай.
То сахалинское лето
шлёт мне из детства привет,
взмахом рябиновых веток
гроздья забросив в рассвет.

Убегу в город-хаос,
наполненный спешкой и шумом,
от назойливой памяти – подружки угрюмой.
Растворюсь в суете движений и звуков,
распорю сеть навязчивых «глюков».
Память!
Нет с нею слада!
Держит в когтях былого шарады,
сушит мозг, чередуя слепые картины,
строит мост в царство Ундины.
Не пойду по мосту – убегу в город безумный,
заблужусь в лабиринтах соблазнов,
бездумно
окунусь
в карнавал разноцветных надежд,
что всякого манит,
он подхватит, закружит
вихрем призрачных мантий…
Я споткнусь и очнусь –
под ногами обломки карста.
Города бешеная коловерть – горькое лекарство.

То был спектакль – игра двоих
и сон волшебный декораций.
Продуман был последний штрих –
и было не к чему придраться.
Был соткан призрачный туман –
обман-завеса мыслям здравым,
и трав ночных густой дурман
привычки искажал и нравы…
И отражённый лунный свет
в игру вплетался гармонично,
и стаи колдовских примет
исход вещали драматичный.

Потерялись мы в городе диком,
среди серых бездушных громад.
Чёрных стёкол тревожные блики,
лабиринт тёмных улиц безликий,
птиц испуганных всполохи-крики
и таинственный аромат.
Мы – безмолвные тени,
мы – зомби,
мы заложники чьих-то причуд,
мы блуждаем невидящим взором
по бесчисленным коридорам,
нет конца и начала которым,
что в тупик неизменно ведут.
Мы бесплотны, безвестны, безвольны,
мы плывём по течению дней,
нам не скучно, не грустно, не больно,
и, похоже, мы даже довольны,
что забыли о воздухе вольном
и о Солнце – в плену фонарей.

Один знакомый артист любил повторять:
«А нельзя – просто жить?»
Наверное, он очень устал:
играть, играть…
Потому всё чаще спрашивал:
«А нельзя – просто жить?»
То с досадой – «достали!»,
то с усталостью.
Он был не старый,
и было так странно слышать:
«А нельзя – просто жить?»
Теперь он обрёл вечный покой.
И остался вопрос без ответа:
«А нельзя – просто жить?

Был поздний вечер.
В тёмное стекло
Со стуком гулким бились
дождевые капли.
Мохнатый мотылёк влетел в окно,
став пленником строения из камня.
Взбешённый мотылёк метался между стен,
и жаром лампы крылья обжигал он.
Из плена вырваться невольник тот хотел,
казалось, мечется душа живая.
Тогда я поняла – то был прощанья знак
тому,
что нас влекло, несло, кружило…
То счастье глупое…
И настежь мотыльку я тёмное окно открыла.

Бессонница!
Мы вновь с тобой друзья!
Нам друг без друга обойтись нельзя.
Тебя не жду –
являешься ты вдруг,
как лучшая из всех моих подруг.
Ты мне верна на протяженье лет
среди удач, везений, невезений, бед…
К тебе привыкла я и к странностям твоим.
Зеваешь ты?
Не спи!
Давай поговорим!
Пусть неутешно барабанит дождь…
Замёрзла ты?
Тебя бросает в дрожь?
Накинь-ка на себя
потрёпанную шаль,
устройся в кресле,
слушай, не мешай.
Ты видишь, как сегодня я бледна?
Всё, что услышишь ты,
услышишь ты одна…

Сквозняк! И мыслей никаких!
А в голове танцует стих.
и хочется, отбросив муть
зелёную, тягучую,
свободною душой вздохнуть,
нырнуть в благополучие.

И хочется, забыв про борщ,
который вечно варится,
уйти в Неведомое, прочь,
и в этом не раскаяться!

Бреду в потёмках.
Тихо светят звёзды…
Кому они приветливо мигают?
Кому секреты задушевно шепчет
Гуляка вечный – лёгкий ветерок?
Дорогу мне перебегают тени
Кустов косматых и зверей пугливых,
С кем анемичный лунный луч затеял
Ночные догонялки…
Видит Бог –
Со мной лишь одиночество немое,
Попутчик неизменно молчаливый,
Кто следует за мною по пятам
Всю жизнь деля меня с моей лишь тенью.
Но в темноте меня теряет тень из виду,
Сама становится лишь частью темноты…
И одиночество идёт со мной под руку
В кромешной тьме до заданной черты…

Вам всё скучно и всё нелюбо.
Залпом выпит бокал вина.
И лишь ветреность – Вам подруга,
да и ту тоска увела.

 Друг остался один – одиночество,
 не смеётся и не веселит.
 За спиной кто-то шепчет пророчества,
 заговаривает боль обид…

 Вы всё мечетесь,
 что-то ищете –
 бесприютности нет границ.
 В  доме Вашем -
 убогие нищие
 разорили гнездо синих птиц.

Зима дряхлеет.
Жаль её,
вдруг ослабевшую старуху…
Неумолимое по кругу
движенье вечности –
Старьё весна выносит из квартир,
без сожаленья, без оглядки,
зима ж пытается заплатки
приладить к старым дырам…
Мир наполнен шумной суетой –
прощанье и одновременно встреча…
Я грустный взгляд зимы замечу,
ей захочу сказать: «Постой!»…
Слова мои – что звук пустой.
Весна смеётся! Время лечит.

  По выцветшим цветам
  старинного ковра
  ступала мягко, поступью кошачьей:
  к тебе я шла,
с три короба врала,
что от любви слепа -
давно была я зрячей!-
себе врала
упорно.
Наперёд
разрыв душевных струн
предполагая.
И тускло в зеркалах
ковровый переплет
высвечивался.
Ты стоял у края…

Живу, как все прочие смертные:
не брезгую рыбой в желе,
как и они, не ведаю,
будет ли завтра
и будет ли о чём жалеть.
Затюкана днём ошалелым,
теряюсь в скользящем потоке в метро
и, первым делом,
торможу спутанных мыслей веретено,
иссякший источник чувств отключаю,
погружаюсь в дремоту, как все, в измоте,
с одним лишь желаньем – «Сейчас бы чаю!»,
а дальше – «на автопилоте»…
Чтобы завтра включиться снова
в захватывающую игру,
как все прочие смертные.
Словом – живу!

За сиреневым окном,
где недавно лето млело,
хрустнув ржавленным листом,
осень свой пирог доела.

Выпал снег – черёд зиме
холодить, белить и править,
заметать следы во тьме,
освежать земную память…

И не скоро над окном
разрыдаются сосульки
и вселенский метроном
даст зиме всего лишь сутки…

За сиреневым окном
уплывают год за годом.
Жизнь спешит куда-то,
в дом
заглянув лишь мимоходом.

Чердак моей души.
Здесь залежи былого
накапливают пыль
бегущих мимо дней.
Здесь, в замкнутой тиши
перебираю снова,
что прошлого – в утиль,
а что всего важней.
Вот горькие слова.
Вот хрупкие надежды.
Вот стопки тёплых дружб,
не греющих давно…
Вот пятна совести,
отмытые прилежно…
Вот узелки на память.
Вот вино -
из одуванчиков,
на дне бутыли.
Мечты осколки вижу…смутно…
Ты ли?!
А дальше?
Ничего не вижу.
Всё темно!
Чердак моей души
- моё второе дно!

Мы на кухонке тесной
вареники ели с черникой…
И мечтали, как будем
свои покорять  «Эвересты»!
За окном плыл закат,
величаво и чинно -
той эпохи, что щедро дарила
беззаботное, яркое детство…

В том далёком краю,
где нам было тепло и уютно,
в тесной кухонке окна
не светятся радостью больше
и не хлопают двери
приветливо  и  поминутно…
И никто не хохочет
над книжкой «Каникулы Кроша»…

Не приходят мне письма
От школьных друзей закадычных:
все по белому свету разбросаны
в поисках счастья.
Пусть молчат –  напишу  им
по давней привычке,
верность дружбе скрепляя
почтовой сургучной печатью.