Произведения

   С молодых лет я любил читать пьесы Шекспира, особенно мне нравились переводы Бориса Пастернака. Он сделал их в войну, выполняя заказ союзного нам правительства Великобритании. Борису Леонидовичу были доверены переводы духовного наследия Англии. Как раз в те дни фашисты совершали воздушные налеты на Москву, и поэт не только переводил Шекспира, но и дежурил на крыше: сбрасывал с кровли и гасил пылавшие «зажигалки». При этом ему не изменяло поэтическое видение мира. Моя тетка была знакома с Борисом Леонидовичем. После дежурства он говорил о бомбежках своим тягучим трубным голосом: «Лиля, это феерическое зрелище!» Вместе с тем война – грань между жизнью и смертью. Может, она еще больше обостряла образность и эмоциональность его переводов.
   В 70-е годы, в бытность аспирантом, я поехал отдыхать к морю, прихватив с собой книгу с пьесами Шекспира. На пляже я ставил свой топчан так, чтобы черноморские волны набегали на мои ступни, а в руках у меня был томик Шекспира. И вот уже не просто шум морских волн, а ритм прибоя живой воды мирового океана сплетается с ритмом и рифмой шекспировских строк. Это были незабываемые минуты, незабываемые времена. Как глубоки, афористичны изречения Шекспира!/ «Есть в жизни всех людей порядок некий,/ Что прошлых дней природу раскрывает»./ «Есть много друг Горацио такого,/ Что и не снилось нашим мудрецам…»
   Любит Шекспир и рассмешить. Его персонажи в образе каких-нибудь выпивох за кружкой доброго эля не преминут посудачить о поступках главных героев. Этот юмористический прием Шекспира перекликается с изречением Пушкина о том, что поэзия местами  «должна быть глуповатой».
   Шекспир навсегда вошел в мою жизнь. Имея потребность общаться с искусством, чаще всего я обращался к трем великим творцам: Шопену, Шекспиру, Чайковскому. На фамильном гербе Шекспира английская геральдика начертала девиз «Не без права». Думается, это проявление британской скупости, и Шекспир в полной мере заслуживает другой девиз, например: «С полным правом» или «Впереди всех». Ибо Шекспир, что означает «потрясающий копьем», и сегодня своими шедеврами потрясает наши души.

   В юности первые мои самостоятельные поездки по Москве были связаны с обучением игре на фортепиано. Особенно мне были приятны весенние поездки на занятия: тепло, солнце, появляется зелень на деревьях; в руках у тебя легкая музыкальная папка, сероголубой школьный китель ловко сидит на плечах, охраняя от ветерка. Это было в конце 50-х годов, я брал уроки у Елизаветы Михайловны Лапиной. В дореволюционной Москве было две сети булочных: Филипповых и Лапиных. Елизавета Михайловна была из рода знаменитых булочников.
    С малых лет она росла в музыкальной среде серебряного века и стала известным музыкантом. Консерваторию она окончила по классу виолончели. Но это не мешало ей играть на фортепиано в четыре руки с Зилотти (помните знаменитую польку Зилотти?) и аккомпанировать певцу Леониду Собинову. В отличие от Лемешева и Козловского, прославившихся в СССР в годы политической обособленности страны, их предшественник Леонид Витальевич Собинов имел не только российскую, но и международную известность, представляя уникальный феномен русского лирического тенора на сценах европейской оперы в Италии, в Испании, Франции.
   На фортепианных уроках я погружался в музыкальную атмосферу начала 20 века.
   –  В Мариинском театре, – рассказывала учительница, –  Ленского пел известный  тенор Фигнер, который исполнял партию юного лирического героя, но отказывался расстаться со своей бородой. Многие любители оперы, не найдя управы на него, жаловались царю. Желая разрядить ситуацию, на доносы царь наложил резолюцию: «А чёрт с ним, пусть поёт с бородой!»
   Елизавета Михайловна угощала меня дорогими конфетами из красивых коробок. Я торопился отправить конфету за щёку.
   – Шоколадные конфеты надо есть, откусывая маленькие кусочки, – поправляла меня преподавательница.
   Для лучшего исполнения во время игры на фортепиано она заставляла меня напевать мелодию пьесы. Как-то будучи тридцатилетним человеком, я пришел на концерт в училище  им. Гнесиных. Тогда молодой, но уже известный пианист Николай Петров играл Шопена. В зале сидело не больше 15-20 человек, и было слышно, как музыкант потихоньку напевает исполняемые мелодии. Такой подход к музыкальному произведению меня не удивил, я знал об этом исполнительском приеме.
   Уже в 90-е годы я посещал музыкальные концерты в зале имени П.И. Чайковского. В перерыве в фойе выступала музыковед: рассказывала о жизни и творчестве композиторов. Я решил узнать у неё: осталось ли в истории российской музыки имя моей учительницы.
   – Скажите, пожалуйста, – спросил я, – Вам известна Елизавета Лапина?
   – Елизавета Михайловна Ростерн-Лапина? Конечно, это известное имя.
 Казалось бы, события жизни остаются в прошлом, но иногда я ловлю себя на том, что ем шоколадные конфеты, откусывая маленькие кусочки, и тогда вспоминаю Елизавету Михайловну. Музыкантом я не стал, но всю жизнь слушаю классическую музыку. В этом году весной я впервые привел свою шестилетнюю внучку в консерваторию. Она внимательно слушала музыку и потом
 выразила твердое желание приходить на концерты. Это будут ее первые дальние поездки по Москве (пока со мной) и тоже для знакомства с музыкой.
   В фойе я буду угощать её шоколадными конфетами и расскажу как правильно их есть. Надо не забыть обязательно ей это рассказать.

   В первых числах апреля 1940 года в «Комсомольской правде» была опубликована статья «Маяковский-журналист». Она была посвящена 10-летию ухода из жизни поэта Владимира Маяковского, и заметно отличалась от официальных статей, опубликованных позднее, 14 апреля, в день смерти поэта, отличалась своей тёплой интонацией и неформальным обращением к читателю.
   Мало кто знает, что последние годы жизни Владимира Маяковского были связаны с работой в газете «Комсомольская правда». Он был штатным её сотрудником и имел постоянный пропуск в редакцию. Работа в газете была очень значима для Владимира Владимировича: «Я газетчик, говорю Вам как газетчик!» – было его изречением.
   Погружение в редакционную жизнь позволяло поэту держать руку на пульсе страны. Любимыми местами его пребывания в «Комсомолке» были репортёрская комната, где он узнавал самые свежие новости и коридоры «Комсомолки», в которых можно было пообщаться с людьми, приехавшими в редакцию со всех концов необъятной страны. Маяковский заряжался новостями: и какой урожай хлопка в предгорьях Памира, и как опозорился на таможне посол буржуазной Польши – всё интересовало поэта. «Комсомолка» публиковала стихи и обращения-лозунги Маяковского. Маяковский высказывал на рабочих совещаниях своё мнение, а иногда и критические суждения о газетных материалах. Чтобы дать отпор безликости и серости в газетных строках, он по просьбе сотрудников написал и опубликовал репортаж о спортивном параде в стихотворной форме. Стены «Комсомолки» надолго запомнили его широкий шаг по редакционным комнатам и коридорам.
   О кончине Маяковского оповестила звонком в редакцию его соседка, которая увидела застрелившегося поэта и лежащий на столе пропуск с телефоном «Комсомольской правды». В это раннее утро в редакции находился единственный сотрудник (надо понимать автор читаемой мной статьи), который сразу побежал в находившуюся поблизости квартиру Маяковского. Поэт лежал бездыханным, и только тёплый чайник был свидетелем ещё недавней его жизни.
    Примечательна и история появления в печати этих строк. Статью о поэте к десятилетию его кончины написал в 1940 году человек, работавший в «Комсомолке» с первого её номера, с 1925 года. «Золотое перо» «Комсомольской правды» – Михаил Константинович Розенфельд. Но в 1940 году ветеран «Комсомолки» уже год как оставил газету, ибо в 1937 году был расстрелян редактор «Комсомольской правды» Владимир Михайлович Бубекин, его родственник (они были женаты на родных сёстрах Лиле и Любе Чистяковых). В этих условиях, рискуя быть репрессированным на прежнем месте работы за авторство этой статьи, бывший сотрудник газеты всё же счёл необходимым дать материал в номер. Столь велика была потребность рассказать о своём товарище по работе поэте Владимире Маяковском, рассказать как о человеке, жившем с газетчиками общей редакционной жизнью, и высветить его человеческие черты.
   Эта статья о Маяковском за апрель 1940 года стала для меня интереснейшим описанием последних лет жизни Владимира Владимировича и свидетельством гражданского мужества автора статьи, его верности памяти поэта.

   У меня не было сомнений, куда я должен пойти утром 8 января 1977 года. Новогодние праздники наскучили, и аспирант технической специальности искал вдохновения для решения научных задач в залах музея Изобразительных искусств на Волхонке. Когда я пришел туда, музей был по-новогоднему пуст, и только служительницы привычно сидели в некоторых залах. Осмотр я начал на первом этаже, где экспонировались средневековые картины. Там я и встретил второго на всю эту огромную выставку посетителя. Мы разговорились. Это была молодая девушка, военнослужащая, как раньше называли контрактников, вольнонаемная. Ничего в ней не было особенного, кроме большой девичьей красоты, по своей силе просто небесной, но я все же воздержался бы от этого сравнения, потому что это была красота мистическая.  Казалось, панночка пришла из гоголевского «Вия», хотя, конечно, к темным силам моя собеседница отношения не имела. По своему  внешнему образу она должна была бы стоять на пороге какой-то не раскрываемой  тайны.  Впоследствии так оно и оказалось. Мы прошли выставку, говоря о картинах, и, выйдя на улицу из душных помещений музея, я предложил ей пройтись пешком минут двадцать до станции «Площадь революции», подышать воздухом. Там мы распрощались навсегда.
   Но вскоре я понял, чьим вестником была эта девушка: эти двадцать минут спасли мне жизнь. Проехав по прямой восемь станций, я ступил на перрон «Первомайской» - он был влажным от обработки, а у входа на станцию дежурили несколько машин «Скорой помощи». После моего прихода домой позвонил брат и сказал подошедшей маме, что в метро был теракт, спросил: дома ли я? Получив положительный ответ, успокоился. И так, это был первый террористический акт в Московском метрополитене, я чудом избежал его. С тех пор их было несколько.
   Террористы творят свои темные дела, надеясь сохранить в тайне свое участие. Как же они слепы! Сколько людей, обладающих повышенной информативностью, прозорливостью, видят их дела:  многие монахи, батюшки, люди, живущие в миру. И уж во всех деталях это видит Высший Разум, Господь. На что  рассчитывают террористы?
     Почему провидение прислало мне такую красивую девушку? Наверно, это должно было обратить мое внимание на важность связанных с ее появлением событий.  Живя в этом мире, среди нас, она стала для меня посланником Божьим. Я  понимаю, что, не будь опасности, мы бы никогда не  увиделись. У каждого из нас своя жизнь, своя обитель.
    Я не могу согласиться с двадцатидевятилетним Пушкиным, который, находясь в депрессии от преследований, назвал жизнь «даром случайным». Но с той же настойчивостью спрашиваю: «Жизнь, зачем ты мне дана?» Ведь не прояснив это, я не смогу до конца понять: как отплатить силам небесным за внимание ко мне и спасение?
   Что было бы, если б я не поехал в музей? Губит ли нас близость к искусству, спасает ли? Возможно, приближает к той грани, за которой  открываются дороги и перепутья жизни: Мгновения творят минуты, / Стучат и ухают сердца. / И подтверждают жизни поступь /  Застывшие в пыли века, / А души будущих людей / Приглядывают матерей.

   У меня, городского жителя, с детства оставалось и через всю жизнь прошло доброе воспоминание о прежней российской деревне. Ведь после войны ещё не было дачных садовых товариществ, кооперативов, и горожане чаще выезжали в отпуск в деревню, окунались в тамошнюю жизнь.
   Сейчас многие деревни и сёла вымерли. Тому причиной изменение жизни общества. Раньше всякое поселение кормило себя и город, а теперь производство продуктов ушло в крупные пригородные полевые и тепличные хозяйства, птицефермы, в большие зерновые хозяйства на юге России, в фермерские наделы. Оно стало высокопроизводительным, с минимальным использованием ручного труда, поэтому многие крестьяне, к сожалению, потеряли работу и разъехались.
   Однако, недавно я побывал в селе, которое живо до сих пор. Оно стало иным, чем раньше, но живёт своей особой, духовной жизнью. Думаю, можно сказать, что оно сохранило и упрочило себя. Это село на берегу Волги затерялось между Угличем и Рыбинском в приволжских лесах. В прежние времена кормило себя тем, что грузили на волжские пароходы топливо. Вагонетки с углём по рельсам подходили к кромке воды и разгружались в трюмы.
   Село и прежде было небольшим, дворов двадцать. И сегодня сохранилась его прежняя планировка: на сельской площади стоят избы, которые и ныне, через сто лет продолжают именовать домом священника, домом пономаря, хотя служители там не живут. Храм порушен, но остался небольшой холм, бывший основанием церкви. Это место и теперь светлое: наверное, благодаря геологическим разломам в толще холма из него восходит вверх поток энергии, – так и должно было ставить церковь. Поэтому и кладбище рядом не выглядит мрачным, а просто островком покоя. Места первозданные: воздух чистейший; вдоль дороги, ведущей к селу, на снежных сугробах следы лосей, лисиц, зайцев.
   Коренных жителей осталось немного, но это не значит, что село умерло. (Кстати, в Москве и Петербурге тоже остаётся мало коренных жителей, но жизнь городов, их история продолжается.) Чем же занимаются эти жители села? Кто-то обслуживает сельчан: поставляет дрова, очищает трактором дороги от снежных заносов, кладёт печи, строит. Кто-то работает в близлежащих городках, благо, пройдя лесом пару километров, выходишь на автобусные остановки регулярного межгородского сообщения. Бывает сельчане остаются по месту работы все трудовые будни, но на выходные возвращаются домой.
   А кто же стал новыми жителями села, кто «понаехал»? В основном это москвичи, живущие на два дома: и в селе, и в Москве. Вы удивитесь! Это научная интеллигенция, за плечами которой МГУ и другие ведущие вузы Москвы.
   Чем же не устроили их подмосковные дачи, санатории? Почему здесь живёт дошкольные годы, школьные каникулы и праздники младшее поколение семей? Наверное, у духовно зрелых горожан есть потребность вернуться к укладу жизни, из которого вышли они сами либо их предки.
   Нет возможности на дачных участках и в посёлках подмосковья поселиться поблизости семьям детей, а здесь дети ставят свой дом рядом или через дом-два от свих родителей. Нет на дачных участках намоленных мест, а здесь развалины храма соседствуют с площадью села, на которой в день церковного праздника Иоанна Воина (а порушенный храм был посвящен Иоанну Воину) ставят столы и празднуют всем миром сельский праздник.
   Многие земельные наделы, на которых поставлены срубы, спускаются прямо к прибрежной полосе Волги. Всем она видна. И чувствуется дыхание-пульс самой важной артерии страны. Центр России здесь! Как же не прийти, не поселиться, не притянуться к этим местам. Это село потеряло производственную принадлежность и храм порушен, но сохранились традиции, уклад жизни.
    Сейчас первые числа марта, весна. Темнеет, изливается на поверхность через разломы льда волжская вода, смотрит на Свет Божий Волга. Она и подо льдом живёт, даёт силу окружающей природе. На другом берегу виднеется село с двумя храмами, с летней и зимней церковью. За ними – панорамой небо. Вечно меняющееся, расцвеченное то солнечным светом, то закатами, то войлоком туч-облаков.
    «Гляжу в тебя Волга седьмой десяток лет», – поётся в песне. Не часто бываю на Волге, но почему-то кажется, что это и обо мне.

   Божьей милостью у меня есть внучка, дочь моего сына. Теща сына как-то показала девочке свою фотографию в молодости и спрашивает: «Твоя бабушка была красивой?» – «Да», – отвечает шестилетняя девочка. – «А сейчас красивая?» – «Нормальная», – резюмирует малышка. Все смеются, узнавая про такой ответ. Он очень тактичен, ребёнок уходит от прямого определения.
   Признаться, я пытался выяснить какими словами будет говорить со мной внучка о внешности бабушки и наводил разговор на эту тему, но она сдержано с сожалением ответила, что «бабушка сейчас не совсем такая красивая, как была в молодости».
   Недавно девочка побывала на работе у мамы, и в коллективе ей понравилось. На вопрос «почему?» она отвечает, что там она заработала двести рублей. Когда мамины сотрудники спросили: «Как ты их потратишь?» – Она ответила, что будет собирать на пластическую операцию бабушке. – «Прикалывается!» – прокомментировал отец девочки.
     Конечно, я могу ошибаться, ведь в детях возможна какая-то толика лукавства, не отрицающая общего положительного настроя, но думаю, что внучка искренна. Проблема возвращения бабушке былой ее красоты не оставляет малышку, хотя об этом ей никто не напоминает. О том что такое желание неподдельно, говорит и вся ее манера общения: характер у девочки что называется без «двойного дна», – она искренне смеется, играя со сверстниками, с улыбкой здоровается и общается при встрече. Сейчас она со своим денежным сбережением в пользу бабушки немного напоминает мне муравья, который, не осознавая объема предстоящей работы, таскает хворостинки, потому что так надо. И я начинаю понимать, что в условиях юмористической для взрослых ситуации внучка, не осознавая того, дает нам урок чистоты детского мышления. Я чувствую, что, благодаря мыслям и намерениям девочки, меня посещает редкое состояние счастья от сознания родственной причастности к этому маленькому человечку. Ну что еще лучшее можно познать в этом мире?

В юности я безуспешно пытался узнать название фортепианной пьесы, которую с тех лет любил всю жизнь. В мои школьные годы, в начале шестидесятых, ее часто исполняли по радио и телевидению, но редко объявляли. То она прозвучит в весенней телепередаче, посвященной любовной романтике, и молодые ведущие слушают ее, а потом скажут: «Да, Шопен!» То она льется из радиоприемника в окне первого этажа дома, а ты идешь по улице и замедляешь шаг. В конце концов я купил ноты: это была фантазия - экспромт Шопена. Со временем ноты затерялись и почему-то мне важно было узнать опус: выяснил опус 66.
   Я с пятого класса знал биографию композитора, прочтя толстый фолиант. Но только сравнительно недавно в приложениях к биографии я добрался до даты создания фантазии-экспромта. Фридерик Шопен написал ее в 24 года. Еще не произошло резкое ухудшение его здоровья (он умер в 39 лет). Еще не разразилась гроза его личных драм. Глубокая симпатия к графине Марии Водзиньской еще не отвергнута ввиду сословного неравенства. Молодой гениальный композитор, чуткий и искренний человек, покинув Польшу, входит в жизнь просвещенной Европы. Он ощущает душевную открытость к окружающему миру, что самым утонченным образом запечатлено фантазией – экспромтом. Свидетельством глубокой искренности (интимности) этого произведения является тот факт, что автор не планировал публиковать эту пьесу. Это был разговор его светлой неотягощенной страданиями души с жизнью, такое не публикуют.
   Вообще-то, главное, чего ждала от Шопена польская общественность, вольнолюбивая польская шляхта, так это написания патриотической оперы, декларирующей свободу от российского престола. Но у композитора был другой инструментарий, и на польское восстание он из-за границы откликнулся «Революционным этюдом». Тема свободы плещется и в некоторых других этюдах, но все же главной темой его творчества было романтическое отражение личных переживаний. Фантазия-экспромт произведение настолько личное, что по моему суждению оно осталось визитной карточкой гения.
   К сожалению, в юности за три-четыре года занятий на фортепиано я поднялся только до вальсов Шопена, а фантазию - экспромт играют на втором -третьем курсе консерватории. Я завидовал профессиональному уровню игры на фортепиано подруги композитора Жорж Санд, которая, будучи писательницей, могла играть для Фредерика его балладу.
    Надо сказать, что личная жизнь классика польской музыки не была счастливой. Ближе к закату его дней Жорж Санд покинула Шопена, написав на Фредерика литературный пасквиль, что сделало невозможным их дальнейшее общение. Последние в его жизни гастроли были в Англии, и я представляю, как страдая туберкулезом, он тяжело переносил влажные туманы Британии. В этих трудных обстоятельствах возникала человеческая потребность в чем-то глубоко личном, и этим личным были его не преданные публикации музыкальные произведения, незавершенные, то над чем он работал, которые играл только для себя, вспоминая самое дорогое. Вот о чем подумал я, когда обнаружил тот факт, что фантазия - экспромт находилась у Шопена в запасниках и была опубликована только через пятнадцать лет после его кончины.
   Композитор фанатично относился к завершенности, отточенности форм музыкального произведения. И перед смертью просил все незавершенные работы уничтожить, но его не послушали. Так избежала гибели и великолепная фантазия - экспромт (до диез минор). Эта пьеса была его интимным другом на протяжении многих лет, она была только для него. И я чувствую очарование доверительных интонаций этой мелодии. Мелодии, написанной в расцвете сил, с осознанием красоты жизни, представшей перед Фридериком Шопеном во всей полноте.
   Отдавая дань моим пристрастиям, близкие по просьбе установили мелодию первых тактов фантазии - экспромта на домашний телефон. И теперь я слышу шопеновское туше, откликаясь на звонки близких и друзей – эта совершенная мелодия стала для меня спутницей человеческого общения.