Произведения

Не тащи с собой из прошлого раннего
оппонента своего толстокожего.
Зарождающейся нежностью рань его.
А распахнутой душой уничтожь его.

Перестань пустые мелкие шалости
возвеличивать поклонами низкими.
И сведи эгоцентризм к самой малости.
И заполни мир друзьями да близкими.

И прими любовь, летевшую по небу.
Настоящую прими, а не мнимую.
Ну а если не заладится что-нибудь,
повинись, не обвиняя любимую.

Разметай словесный мусор свой дочиста,
чтоб начать все переписывать начисто.
И, возможно, что тогда муки творчества
оправдаются желаемым качеством.

Несутся строчки к новой книжке,
как зверь, бегущий на ловца.
Довольно часто, может, слишком
пишу от первого лица.

От скуки выл, шалил в попойках.
Был глуп, умен, труслив и лих.
А осчастливил женщин стольких,
что хватит на десятерых.

Всё это: страны и пейзажи,
пиры, пустой и полный дом,
любовный пыл и нежность даже –
в воображении моем.

И с каждой строчкою всё шире
разносит мир вокруг меня.
Но в этом выдуманном мире
живу невыдуманный я.

Они подчас пусты, но громки.
Они подчас полны, но тихи.
Горят, летя у тонкой кромки.
Не то трассер, не то шутихи.

А след от них – одна секунда.
А след от них – чреда столетий.
Пленяют твердостью корунда.
Врезают шрамами, как плети.

И никуда от них не деться.
Не умирать и не рождаться.                         
Подножье – с истиной младенца.
Вершина – с истиною старца.

Вернуться бы назад. Лет на тридцать.
Назвать женой не ту, а другую.
И с другом навсегда помириться.
И выйти к рубежам напрямую.

Вернуться бы назад. Лет на двадцать.
Во фразе, что столь многое значит
“уехать невозможно остаться”,
поставить запятую иначе.                         

Вернуться бы назад. Лет на десять.
Ко времени глупца-тугодума.
И, опыт обретя, перевесить
фунт лиха, а затем фунт изюма.

Вернуться бы назад. На минуту.
До слез в ее глазах от прозренья.
И правду подавить, будто смуту.
И просто промолчать во спасенье.

Плелись когда-то еле-еле.
Теперь средь прочего зверья
мелькают, как на карусели,
петух, собака и свинья.

Они не склонны к компромиссу.
Черед их строгий – на века.

Свирепый бык гоняет крысу,
а тигр преследует быка.
На место тигра непременно
приходит добрый, тихий кот,
который чуть уставший, смену
дракону вновь передает.
Дракон силен, но без оглядки
летит, ужаленный змеей.
Та уползает от лошадки
гнедой, а может, вороной.
Лошадка в страхе быстро мчится                       
туда, куда глядят глаза.
Стремясь боднуть ее в копытца,
вслед скачет резвая коза.

А вскоре, что уже не странно,
поддаст козе под зад пинком
моя шестая обезьяна
в пробежке перед петухом.

Семь лет вместе. Но только отбрось
ночь, которую пробыли врозь.
И раскроется главный секрет:
эта ночь зачеркнула семь лет.

Ты на чаши весов положи
тонну правды и горсточку лжи.
А увиденное подытожь:
правда больше, весомее ложь.

Не спеши, поостынь, соизмерь,
сожалеть по какой из потерь,
чем пожертвовать, ночью какой –
всеми прошлыми или одной.

Пора истлевших догм. Шагал по пепелищу,
ни разу не сойдя с неверного пути.
Но от добра добра, действительно, не ищут.
Но от добра добра не так легко найти.

Распутье, как рояль из черно-белых клавиш.
Внезапно осознал: мой Бог! Счастливый миг –
не в том, чтобы достичь того, чего желаешь,
а в том, чтобы желать того, чего достиг.

Кругом и шагом марш! До роковой развилки.
Пока еще есть шанс себя вернуть туда,
где помыслы чисты и диалоги пылки,
где встать на верный путь возможно без труда.

Добились мы в целом прогресса немалого
в решении сложных научных задачек.
Но я не люблю академика Павлова,
который для этого мучил собачек.

Причина и следствие – множество звеньев.
Такая, по сути, несложная максима.
Но мною анафеме предан Тургенев,
Муму утопивший руками Герасима.

Мне голод – не тетка, не дядька и жажда мне.
И крепко сжимает кадык ипотека.
Но гнев вызывают корейские граждане,
жующие лучших друзей человека.

А был бы я избран вождем в мире этом,
решился бы править, лишенный тщеславия.
Но с целью одной: самым первым декретом
ввести для собачек и нас равноправие.

В далеких странах, на зеленых островах,
в аду пустыни и у ломких кромок льдин
бродил упрямо, презирая боль и страх,
но возвращался каждый раз домой один.

Что если этой дивной ночью лунный свет,
в окне напротив отражаясь от зеркал,
мне озаряет одинокий силуэт
той самой женщины, которую искал.

Там, в пенатах, где два с плюсом по Гринвичу,
где в червлёном поле якорь – геральдика,
как ни странно, но казалось: подпрыгни чуть,
и поймаешь непременно журавлика.
Он дразнил всегда своей невесомостью,
словно вверх тянула сила какая-то.
Но верней, под ним пространство все полностью
было жирными синицами занято.

А в краю, в котором Гринвич - пять с минусом,
где охвачен мир когтями орлиными,
хочешь сам себя казни, хочешь милуй сам,
вышибая из небес клинья клиньями.
Здесь раскованность твоя – беспризорница,
здесь прикормленность твоя – бесприданница.
И журавлик в этом небе не водится,
и синица прочь из рук вырывается.