Машина. Серый Мерседес. «Мерседесы не должны быть серыми, а этот…» Атакует. Бьёт первый. В лицо свет! Рёв… У-у-у – перепонки горят, уши. Я не чувствую ног, но я буду рвать, бить головой. Пузырь раздувается. Это – я? Я изнутри раздираю его, телом вылезаю…
Он рухнул с кровати на паркет, – липкий и обессиленный. Сон отступил.
В прихожей на полу звенел телефон.
Пополз – этот звон будет вечным.
— Да…
— Тимурчик, родненький, куда же ты потерялся, пугаешь меня, алло?..
— Слушай бабка, — голос сорвался на хрип, — твой татарин тут больше не живет, поняла? В морг звони!
Длинный гудок; пальцы не слушаются, набирая номер.
— Сивый, бери «Бочкарева», и ты уже здесь.
В ванну. Струя холодной воды облегчает шею и голову.
Он медленно возрождался.
Звонок в дверь, зашифрованный, как философская писанина.
В проёме – амбал, в коже и военных берцах.
Разлили по кружкам.
— Тёплое, падла.
«Будет дождь», — зачем-то заметил пришедший.
— Ты когда чёлку свою сивую сострижёшь?
— Сань, я ж твой телохранитель…
— Какой ты, на хрен… Смотри, Сивый, нажрусь, ножом её отрежу. — Сделал глоток и сухо объявил: — Не положено.
Он оделся: чёрная рубашка, чёрный костюм, лакированные ботинки, пальто…
— Поезжай на базу, сегодня всех в лес. Вождю доложи, что болен, пусть скинет инструкции на комп. Мне надо прогуляться; одному.
Дождя не было.
— Ну, всё, созвонимся. Хайль…
Поднят ворот; моросило одной только мокрой пылью.
Кем я был… Пацаном с битой, защищающим национальную гордость. Он разглядел под моей бритоголовостью ум, и использовал его.
От армии косил в психушке. Гнилая среда: убогие устроили революцию – «Долой!»… их приковали к койкам. Дерьмо. Медсестричка, сыкуха, с интересом направляла в утку импотентность больного.
Стерпел, – и армия позади. И вверх, по лестнице – беспощадный бригадир, оратор, советник, правая рука вождя. Сам через пять минут почти вождь. Куда ещё…
А мальчишки… кто – по нарам, кто – в земле. И она… Звонила предупредить: бойцам нужна помощь, чужих вдвое. «Уходи оттуда!» А она осталась, просто посмотреть. Случайный булыжник в висок. Свой или чужой – какая теперь…
Мальчишки. Куда бросишь их силу.
Вся идеология – мои привязанные психи: «Врачей устранить! Теперь мы будем врачами! Да здравствует умолюция-а!..»
Рёв мотора врезался в привычный шум города. Обернувшись, он мгновенно всё понял…
В его чёрных лаковых ботинках на секунду отразился неправильный серый мерседес.
— Дождь на улице, а на нём лаковые… Хорошие ботинки.
— Нравятся – снимай с него.
— Неудобно… с трупа.
— Поднимай носилки!
